Имперская литература также не делала скидку на возраст; среди ее самых преданных читателей были школьники, поколения которых были воспитаны газетой “Бойз оун пейпер”, основанной в 1879 году обществом “Религиозный путь”. Наряду со своей сестрицей “Герлз оун пейпер” “Бойз…” печаталась тиражом более полумиллиона экземпляров. Она предлагала юным читателям невероятные приключения в экзотических местах на границах империи. Некоторым, правда, эти издания казались недостаточно откровенными: в октябре 1900 года открылся еженедельник “Бойз оун эмпайр”, печатавший статьи под заголовками наподобие “Как стать сильным?”, “Герои империи” и “Где воспитываются юные львы: Австралия и ее школы”. Последнюю из них можно считать довольно репрезентативной по тону и идеям:
Проблема туземцев в Австралии никогда не стояла остро… Аборигены были вытеснены и быстро вымирают… Австралийские школы не являются наполовину черными и наполовину белыми, поэтому выражение “шахматная доска” не услышишь ни в одной из столовых австралийской школы, как это случилось по крайней мере в одном колледже древних университетов Оксфорда и Кембриджа.
В том же самом номере еженедельник объявил конкурс, проводимый Лигой имперских мальчиков[145]:
Бесплатное путешествие на ферму на Западе… ежегодно двоим мальчикам, которые получат самые высокие оценки на экзаменах.
Призы включают БЕСПЛАТНОЕ СНАРЯЖЕНИЕ, БЕСПЛАТНЫЙ проезд и бесплатное размещение у избранного фермера в Северо-Западной Канаде.
Герои “поп-империализма” и многие из его потребителей не были людьми из народа. Чаще они бывали представителями элиты, получившими образование в британских закрытых школах. Там могли учиться максимум двадцать тысяч учеников в году — немногим более 1% мальчиков в возрасте 15-19 лет (1901). Все же представляется, что мальчики, оставшиеся вне этой системы, не испытывали трудностей в отождествлении с героями этих вымышленных приключений. Бесчисленные авторы этого чтива ясно дают понять: быть способным на героизм во имя империи учат не в классной комнате, а на игровых площадках.
С этой точки зрения Британская империя в 90-х годах напоминала не что иное, как огромный спорткомплекс. Охота оставалась любимым видом отдыха высших сословий. Правда, теперь она велась как война на уничтожение против дичи, а трофеи возрастали по экспоненте от шотландских торфяников к индийским джунглям[146]. Так, добыча вице-короля Индии лорда Минто и его свиты в 1906 году составила: 3999 рябков, 2827 других диких птиц, пятьдесят медведей, четырнадцать кабанов, двух тигров, пуму и гиену. Охота была коммерциализирована, превратившись в некоторых колониях в род вооруженного туризма. Привлечение состоятельных туристов в Восточную Африку казалось лорду Деламеру единственным способом спасти совершенно неприбыльную железную дорогу Момбаса — Уганда.
Однако именно командные игры внесли самый большой вклад в претворение в жизнь идеала “еще более великой Британии”. Соккер, игра джентльменов, в которую играют хулиганы, была, конечно, главной статьей экспорта такого рода. Но футбол всегда был неразборчивым видом спорта, открытым всем, от политически подозрительного рабочего класса до даже более подозрительных немцев; фактически для всех, кроме американцев. Если какой-нибудь спорт действительно выразил дух “еще более великой Британии”, то это регби — игра для хулиганов, в которую играют джентльмены. Регби — командный спорт, требующий большой физической силы — стремительно распространялось от Кейптауна до Канберры. Уже в 1905 году команда “Олл блэкс” из Новой Зеландии совершила первое турне по империи, победив все местные команды, кроме уэльской (одолевшей их с первой попытки). Они, вероятно, продолжили бы побеждать “белые” колонии, за исключением Южной Африки, если бы не запрет, введенный на выступления игроков-маори.
Крикет с его ритмом, командным духом и героическим соло у линии подачи преодолел расовые барьеры, распространившись не только в переселенческих колониях, но и в Индии и британских владениях в Карибском море. В империи в крикет играли с начала XVIII века, но именно в конце XIX века он стал наиболее важной имперской игрой. В 1873-1874 годах английский титан крикета У. Г. Грейс привез в Австралию смешанную команду любителей и профессионалов, легко выиграв пятнадцать трехдневных иннингов. Но когда профессиональная команда “XI” вернулась, чтобы принять участие в первом международном матче в Мельбурне в марте 1877 года, австралийцы выиграли за 45 пробежек. Хуже дело обстояло, когда австралийцы вышли на Овал[147] в 1882 году, одержав победу, которая вдохновила автора знаменитого некролога в “Спортинг таймс”: “Светлой памяти английского крикета, который умер в Овале 29 августа 1882 года, оплакиваемый друзьями и знакомыми. Покойся с миром. N. В.: Тело будет кремировано, пепел отправится в Австралию”.
В течение многих последующих лет английская привычка проигрывать колониальным командам помогла бы скрепить “еще более великую Британию”. Имперская конференция крикета собралась в 1909 году, чтобы согласовать правила игры, и они были столь же важны для формирования коллективной имперской идентичности, как то, что написал Сили или сказал Чемберлен.
Возможно, самым типичным продуктом “игрового” империализма был Роберт Стивенсон Смит Баден-Пауэлл — для друзей Стифи. Баден-Пауэлл неуклонно шел от спортивного успеха в Чартерхаузе, где он был капитаном “Первых-Х1” (соккер), к военной карьере в Индии, Афганистане и Африке. Именно он, как мы увидим, открыто уподоблял самую известную осаду той эпохи крикетному матчу. И именно он дал кодекс позднеимперского идеала в предписаниях основанного им движения бойскаутов (другой предмет успешного экспорта), стремящегося воплотить дух товарищества, присущий командным играм:
Все мы — англичане, и обязанность каждого из нас играть на своем месте и помогать соседям. Тогда мы останемся сильными, едиными и не будем бояться, что все здание — а именно наша великая империя — рухнет из-за гнилых кирпичей в стене… “Сначала о стране, потом о себе”, — вот каким должен быть ваш девиз.
Что это означало на практике, ясно из списка лучших учеников школы, в которой учился Баден-Пауэлл. Стены крытой аркады в Чартерхаусе увешаны мемориальными досками полузабытых военных кампаний, от Афганистана до Омдурмана, перечисляющими имена сотен выпускников Чартерхауса, которые следовали девизу “держи, держи, держи игру”[148] и заплатили за это своими жизнями.
А что происходило на другой половине поля? Если британцы были, как верили Чемберлен и Милнер, главной расой, с богоданным правом править миром, то из этого, по-видимому, следует, что те, против кого они играли, были прирожденными подчиненными. Разве не такой вывод сделала наука, которая все чаще расценивалась как окончательный авторитет в подобных вопросах?
В 1863 году в Ньюкасле доктор Джеймс Хант встревожил аудиторию на встрече Британской ассоциации содействия распространению науки, заявив, что “негры” являются отдельным видом человека, средним между обезьяной и “европейским человеком”. С точки зрения Ханта, “негр” “очеловечился, в силу естественных причин подчиняясь европейцу”. Однако Хант с сожалением заключил, что “европейская цивилизация не подходит для потребностей и характера негров”. Согласно одному свидетелю, африканскому путешественнику Винвуду Риду, лекция Ханта получила ужасный прием. Его ошикали. И все же в те времена такие представления стали расхожими» Под влиянием искаженных до неузнаваемости трудов Дарвина псевдоученые XIX века разделили человечество на расы на основе их внешнего вида. Англосаксы были, разумеется, наверху, а африканцы — внизу. Работа Джорджа Комба, автора “Системы френологии” (1825), была типична в двух отношениях — в уничижительном тоне и в мошенническом способе объяснения: “Когда мы оцениваем различные уголки земного шара [так пишет Комб], мы поражаемся чрезвычайному несходству навыков различных людей, населяющих их… История Африки (если можно сказать, что у Африки была история)… демонстрирует только непрерывное зрелище морального и интеллектуального опустошения… Негр легко возбудим, в самой высокой степени восприимчив ко всем страстям… Для негра свойственно естественное состояние удовольствия, если устранены боль и голод. Как только тяжелый труд на мгновение приостанавливается, он поет, хватает скрипицу, танцует”.
