Он снова посмотрел на меня и изобразил жестом что-то невнятное.

— Понимаешь, женщины — они как огни, как пламя. Некоторые женщины похожи на свечи, яркие и дружелюбные. Некоторые — как искры или угли, как светлячки, за которыми гоняются летними ночами. Некоторые — как костер в дороге: дают свет и тепло на одну ночь, а потом хотят, чтобы их оставили. Некоторые — как огонь очага: вроде и посмотреть не на что, но внутри они пылают, как раскаленные угли, и горят долго-долго.

Но Дианне… Дианне как водопад искр, льющийся с железного клинка, который Бог точит о камень. Нельзя не смотреть. Нельзя не хотеть. Можно даже поднести руку на секунду, но нельзя удержать. Она разобьет тебе сердце.

Вечер был слишком свеж в моей памяти, чтобы принимать всерьез предупреждения Деоча. Я улыбнулся:

— Деоч, мое сердце из более крепкого материала, чем стекло. Если она ударит, оно только зазвенит, как окованная железом бронза или золото, смешанное с адамантом. Не думай, будто меня поймали врасплох, как испуганного оленя, который стоит, пригвожденный звуком охотничьего рога. Это ей надо быть осторожной, потому что когда она ударит, мое сердце зазвенит так чудно и звонко, что она не сможет не прилететь ко мне на крыльях любви.

Мои слова вырвали у Деоча ошеломленный смех.

— Господи, а ты смелый. — Он покачал головой. — И юный. Хотел бы я быть таким смелым и юным, как ты. — Все еще улыбаясь, он повернулся и вошел в «Эолиан». — Ну, тогда доброй ночи.

— Доброй ночи.

Деоч жалеет, что не такой, как я? Большего комплимента я в жизни не получал.

Но самое главное, мои дни бесплодных поисков Денны подошли к концу. Завтра в полдень в «Эолиане». «Пообедать и погулять-поболтать», — сказала она. Эта мысль наполняла меня головокружительным восторгом.

Как юн я был. Как глуп. Как мудр.

На следующее утро я проснулся рано с волнующими мыслями об обеде с Денной. Зная, что пытаться снова уснуть бесполезно, я отправился в артную. Экстравагантное завершение вчерашнего вечера оставило меня ровно с тремя пенни в кармане, и мне не терпелось извлечь выгоду из своего нового положения.

Обычно я работал в артной по вечерам, а утром она оказалась совсем другой. Сейчас здесь было всего пятнадцать-двадцать человек, занимающихся собственными проектами. Вечерами собиралось вдвое больше. Килвин, как всегда, сидел у себя в кабинете, но атмосфера была более приятная: рабочая, но не суетливая.

Я даже заметил в углу мастерской Фелу, аккуратно откалывающую пластинки от куска обсидиана размером с большую буханку. Неудивительно, что я никогда не видел ее здесь, если она приходит в мастерскую так рано.

Несмотря на предупреждение Манета, я решил сделать партию синих излучателей для моего первого проекта. Дело непростое, да к тому же требующее работы с костедегтем, но результаты должны продаваться очень быстро, а весь процесс займет не больше четырех-пяти часов. Я не только закончу все вовремя, чтобы встретиться с Денной в «Эолиане», но и смогу получить от Килвина небольшой аванс, так что, когда приду на встречу, в моем кошельке будет чуть больше денег.

Я собрал необходимые инструменты и расположился в одном из вытяжных шкафов вдоль восточной стены. Я выбрал место около оросителя: бака на две тысячи литров из стекла двойной закалки, — такие были расставлены по всей мастерской. Если прольешь на себя что-нибудь опасное, работая под вытяжкой, можно просто повернуть кран и отмыться под струей холодной воды.

Конечно, если я осторожен, ороситель мне не понадобится. Но приятно, что он так близко, — просто на всякий случай.

Разложив все необходимое под вытяжкой, я отправился к столу, где держали костедеготь. Хоть я и знал, что он не опаснее каменной пилы агломерационного колеса, этот полированный бак меня весьма нервировал.

И сегодня, я заметил, в нем что-то изменилось. Я обратил на это внимание одного из самых опытных артефакторов, проходившего мимо. У Джаксима был изможденный вид, обычный для большинства артефакторов в середине большого проекта: словно он решил не спать до тех пор, пока не закончит.

— Разве он должен быть настолько холодным? — спросил я Джаксима, указывая на бак с костедегтем, чьи края покрывали тонкие белые пучки инея, похожие на крошечные кустики. Воздух вокруг металла переливался от холода.

Джаксим уставился на бак, потом пожал плечами.

— Лучше переморозить, чем недоморозить, — сказал он с невеселой усмешкой. — А то бабах — и все!

Мне оставалось только согласиться, а потом я подумал, что это, наверное, как-то связано с тем, что в мастерской сегодня утром холоднее обычного. Еще не горела ни одна печь, и большинство огней в горнах едва тлели.

Я пробежал процедуру сцеживания у себя в голове, проверяя, не забыл ли чего. Было так холодно, что мое дыхание висло в воздухе белым облачком. Пот на руках приморозил мои пальцы к ручкам бака так же, как язык любопытного ребенка прилипает к ручке насоса в разгар зимы.

Я отлил в герметичный сосуд около тридцати граммов густой маслянистой жидкости и быстро закрыл крышку. Потом отправился обратно к вытяжному шкафу и начал готовить материалы. После нескольких напряженных минут я приступил к долгому тщательному процессу подготовки и заправки партии синих излучателей.

Двумя часами позже мое внимание вдруг рассыпалось — от голоса за спиной. Он был не особенно громким, но чрезвычайно серьезным, а такой тон в артной игнорировать не стоило.

Голос произнес:

— О боже!

Поскольку я работал с костедегтем, то первым делом бросил взгляд на бак. Холодный пот побежал по моей спине, когда я увидел, что черная жидкость сочится из одного угла и стекает по ножке стола, образуя лужицу на полу. Толстая деревянная ножка была почти полностью разъедена, и уже слышалось легкое потрескивание и пощелкивание: жидкость, скопившаяся на полу, начинала кипеть. В голове у меня вертелись только слова Килвина во время демонстрации: «Кроме того, что вещество сильно разъедающее, его пары загораются от соприкосновения с воздухом…»

Как раз в тот момент, как я повернулся посмотреть, ножка подломилась и стол начал падать. Полированный металлический бак упал и ударился о каменный пол; металл настолько промерз, что не просто треснул или погнулся, но разбился, как стекло. Литры темной жидкости выплеснулись на пол мастерской. Помещение наполнилось треском и щелчками, когда костедеготь разлился по теплому каменному полу и начал кипеть.

Давным-давно умный человек, проектировавший артную, сделал в мастерской около десятка желобов, чтобы облегчить уборку и борьбу с утечками. Кроме того, каменный пол мастерской то поднимался, то понижался, создавая мягкие переливы подъемов и впадин, направляющие утечки в эти стоки. Поэтому, как только бак разбился, широкая струя маслянистой жидкости потекла в двух противоположных направлениях, стремясь в два разных желоба. И она продолжала кипеть, образуя плотные низкие облачка: едкие, темные, как деготь, и готовые вот-вот вспыхнуть.

А между двумя рукавами темного тумана оказалась Фела, работавшая на отдельном столе в углу мастерской. Она стояла, приоткрыв рот и застыв в шоке. Она была практично одета для работы в мастерской: легкие брюки и тонкая льняная рубашка с рукавами, закатанными по локоть. Длинные темные волосы были стянуты сзади в хвост, но все равно свисали почти до талии. Она вспыхнет, как факел.

Помещение наполнилось ужасным шумом — люди сразу поняли, что происходит. Они выкрикивали приказы или просто вопили в панике. Они суетились, роняли инструменты и опрокидывали свои проекты.

Фела не кричат и не звала на помощь, а значит, никто, кроме меня, не заметил, в какой она опасности. Если демонстрация Килвина хоть чего-то стоила, то, по моему предположению, вся мастерская должна была превратиться в море огня и едкого тумана меньше чем через минуту. Времени не оставалось…