— Спасибо, сэр, — пролепетал он. — Клянусь, ноги нашей больше здесь после этого не будет. Спасибо…

Я посмотрел на упавшего: его бледная рука на камнях была пуста. Я огляделся, раздумывая, не уронил ли он искатель. Нет, скорее просто убрал. Я подошел чуть ближе и задержал дыхание. Ощупал плащ, ища карманы, но плащ придавило телом. Я легонько приподнял лежащего за плечо и медленно потянул из-под него плащ…

Тут головорез испустил тихий стон и самостоятельно перекатился на спину. Его рука захлопала по камням и ударилась о мою ногу.

Хотел бы я сказать, что просто отступил на шаг, — ведь высокий наверняка был еще почти слеп и оглушен. Я хотел бы сказать, что сохранил полное спокойствие и напугал их еще сильнее или, на худой конец, произнес что-нибудь пафосное или остроумное, прежде чем уйти.

Но это не будет правдой. На самом деле я бросился прочь, как испуганный олень. Я пробежал с полкилометра, а потом темнота и затуманенное зрение подставили меня, и я воткнулся прямо в коновязь, больно ударившись. Весь в крови и синяках, полуослепший, я упал и только тогда понял, что за мной никто не гонится.

Я с трудом поднялся на ноги, ругая себя на чем свет стоит. Если бы я сохранил самообладание, то забрал бы их магический компас, обеспечив себе безопасность. Но раз уж вышло иначе, придется принять другие меры предосторожности.

Я отправился к Анкеру, но, когда пришел, окна трактира были темны, а дверь заперта. Полупьяный и раненый, я пробрался к своему окну, отодвинул защелку и потянул… Окно не открылось.

Прошел по меньшей мере оборот с тех пор, как я возвращался в трактир так поздно, чтобы пользоваться окном. Неужели защелки заржавели?

Прижавшись спиной к стене, я вытащил ручную лампу и поставил на самый слабый свет. Только тогда я увидел что-то в щели оконной рамы. Неужели Анкер запер мое окно?

Но когда я потрогал это, то понял, что это не дерево, а клочок бумаги, сложенный во много раз. Я вытащил его, и окно легко распахнулось. Я залез внутрь.

Моя рубашка превратилась в лохмотья, но, сняв ее, я вздохнул с облегчением. Порез был не особенно глубоким — болезненным и кровоточащим, но менее серьезным, чем следы кнута. Плащ Фелы тоже порвался, и это меня ужасно разозлило. Впрочем, его залатать уж точно проще, чем мою почку. Я сделал мысленную заметку поблагодарить Фелу за выбор такой прекрасной толстой ткани.

Зашивание могло подождать. Наверняка те двое уже очухались от испуга, который я на них нагнал, и снова принялись выслеживать меня.

Я ушел через окно, оставив плащ внутри, чтобы на него не попала моя кровь. Я надеялся, что поздний час и моя природная ловкость позволят мне остаться незамеченным. Я не мог даже представить, какие слухи поползут, если кто-нибудь увидит меня бегущим по крышам поздно ночью: окровавленного и голого по пояс.

Забираясь на крышу конюшни, выходящей на двор наказаний около архивов, я прихватил горсть сухих листьев.

В тусклом лунном свете я видел темные размытые тени листьев, кружащих над серыми камнями внизу. Выдернув из головы несколько волосков, я наковырял ногтями смолы из просмоленного шва крыши и прилепил волосы к листу. Я повторил это десять раз, бросая листья с крыши и глядя, как ветер подхватывает их и носит в безумном танце туда-сюда по двору.

Я улыбнулся при мысли, что если кто-то сейчас выслеживает меня, то ему придется разбираться в десятке противоречащих сигналов — листья разлетелись в десяти разных направлениях.

Я пришел именно в этот двор, потому что ветер здесь вел себя странно. Я заметил это только осенью, когда начали падать листья. Они вились по камням в сложном хаотическом танце — то так, то эдак, но всегда непредсказуемо.

Однажды заметив странные завихрения ветра, потом я уже не мог не обращать на них внимания. По правде говоря, с крыши, где я сейчас сидел, зрелище это оказывало почти гипнотическое воздействие. Так удерживает взгляд текущая вода или огонь костра.

Я смотрел на листья — ночью, усталый и раненый — и постепенно успокаивался и расслаблялся. Чем дольше я наблюдал за этим танцем, тем менее хаотичным казался он мне. Я вроде бы даже начинал видеть некий смутный узор, который ветер выписывал по двору. Его движение только выглядело хаотическим — из-за огромности и поразительной сложности узора. Кроме того, он как будто все время менялся. Это была невероятная изменчивая картина, сотканная из меняющихся узоров. Это было…

— Ты ужасно поздно учишься, — произнес спокойный голос за моей спиной.

Грубо вырванный из созерцания, я весь напрягся, готовый дать деру. Как кто-то ухитрился забраться сюда незаметно для меня?

Это был Элодин, магистр Элодин, одетый в заплатанные штаны и свободную рубаху. Он рассеянно махнул в мою сторону, сполз и уселся, скрестив ноги, на краю крыши так непринужденно, словно мы встретились выпить в баре.

Он смотрел вниз на двор.

— Сегодня особенно хорош.

Я безуспешно попытался прикрыть голую окровавленную грудь и только тогда заметил, что кровь на моих руках уже засохла. Сколько же я просидел здесь, неподвижно наблюдая за ветром?

— Магистр Элодин, — начал я и запнулся, не представляя, что сказать в такой ситуации.

— Да ладно, здесь мы все друзья. Не стесняйся, зови меня просто по имени: магистр. — Элодин лениво ухмыльнулся и снова уставился на двор.

Он что, не заметил, в каком я состоянии? Или просто изображает вежливость? Может… Я потряс головой: с ним гадать бесполезно. Я-то уж лучше, чем кто-либо, знал, что Элодин чокнутый.

— Давным-давно, — сказал Элодин, словно продолжая беседу, — когда люди говорили по-другому, это называлось Квоян Хайель. Потом его назвали Залом вопросов, и студенты долго развлекались: пишешь вопрос на бумажке и пускаешь его тут летать. По слухам, можно было угадать ответ по тому, как твоя бумажка покинет двор. — Магистр поочередно указал на дорожки между серыми зданиями: — Да. Нет. Может быть. В другом месте. Скоро.

Он пожал плечами.

— Однако они ошибались. Плохой перевод. Они думали, что «квоян» — старинный корень слова «кветентан»: «вопрос». Но это не так. «Квоян» значит «ветер». Правильно называть это место Чертогом Ветра.

Я подождал минуту, не продолжит ли он дальше. Поскольку ничего больше не последовало, я медленно встал.

— Очень интересно, магистр… — Я заколебался, не зная, насколько серьезно он говорил до этого. — Но мне надо идти.

Элодин рассеянно кивнул и взмахнул рукой, не то прощаясь, не то отпуская меня. Его взгляд не отрывался от двора внизу, следуя за вечно изменчивым ветром.

Вернувшись в свою комнату у Анкера, я долго сидел на кровати в темноте, пытаясь решить, что мне делать теперь. Мысли будто вязли в грязи. Я был утомлен, ранен и все еще немного пьян. Адреналин, державший меня раньше, выветривался, и мой бок немилосердно жгло и дергало.

Я глубоко вздохнул и попытался сосредоточиться. До сих пор я действовал инстинктивно, но теперь пора обдумать ситуацию более тщательно.

Могу ли я пойти за помощью к магистрам? На мгновение в груди затеплилась надежда, но тут же умерла. Нет. У меня нет доказательств виновности Амброза. Кроме того, если я расскажу им всю историю, то мне придется признаться, что я использовал симпатию, чтобы ослепить и обжечь напавших на меня. Самозащита это или нет, но то, что я сделал, — бесспорное злоупотребление магией. Студентов исключали и за меньшие проступки, только чтобы сохранить репутацию Университета.

Нет, я рисковать не мог. А если я пойду в медику, будет слишком много вопросов — да еще слухи поползут. Значит, Амброз узнает, насколько был близок к успеху. Лучше создать впечатление, что я ушел невредимым.

Я не представлял, как давно нанятые Амброзом убийцы висят у меня на хвосте. Один из них сказал: «Мы уже дважды теряли его». Значит, они могли знать, что я живу здесь, у Анкера. Возможно, здесь мне тоже небезопасно.

Заперев окно, я задернул занавеску и включил лампу. Свет выхватил позабытый клочок бумаги, который был заткнут в мое окно. Я развернул его и прочел: