— Привет, Перл. Как дела?

Я попыталась ответить, но живот окончательно свело, казалось, все выпитое вчера шампанское поднимается к самому горлу. Минерва подошла к Мосу и, как бы защищая, обняла его за плечи.

Теперь он принадлежал ей. Целиком и полностью.

Сейчас, когда они втроем собрались здесь, я видела происшедшие с Мосом изменения, все признаки, на которые прежде закрывала глаза: глянец кожи, прекрасную, нечеловеческую архитектуру лица. В точности как Мин весной — когда голод только пробудился в ней, — он стал настолько привлекателен, что было больно сердцу.

Даже прищуренные — чтобы уберечься от тусклого света свечи, — его глаза мерцали, исполненные жалости ко мне. Наверно, он знал, чего я хотела.

Но вместо меня это получила она.

Внезапно ощущение пустоты в душе смыло неудержимой яростью: Минерва снова сделала это, завела роман с музыкантом группы — моей группы. Наплевала на то, что произошло с Марком и «Системой», наплевала на все, что говорила ей Лус, — Мин снова сделала это со мной. Я стиснула кулаки. И конечно, она швырнет мне все это в лицо именно сейчас, когда мы так близки к подписанию контрактов.

Я почувствовала на себе взгляд Астора Михаэлса, взывающий к моему самообладанию. Ради блага группы. Ради блага нового звука… этой музыки монстров.

Он расстегнул замки портфеля и достал ручку.

Я проглотила вопли; они обожгли и оцарапали горло, словно остро нарубленные кубики льда.

— Привет, ребята, — сказала я. — Тут очень мило.

«Moral Hazard»[56]

Я еще не приняла решения, но мои руки были спокойны.

Я находилась здесь, в ночном клубе, уже больше трех часов, ни разу за все это время не испытав потребности барабанить пальцами или прикасаться ко лбу. Ритм вселенной как будто замер в эти моменты перед игрой, и подстраиваться к нему не было необходимости.

Клуб находился в конце длинной улочки в районе, где производят мясные консервы. Никакого мусора, стены разрисованы гигантскими фресками и граффити. Я прошла внутрь через огромную погрузочную платформу, грузовики с грохотом въезжали туда один за другим, ожидая разгрузки.

Внутри пространство было больше трехсот футов от сцены до задней стены, эхо лениво гуляло по залу, отставая почти на целую секунду — два удара на сто двадцать ударов в минуту. Бесполезно для игры, но замечательно для меня. Мне нравилось мое импровизированное эхо с этой группой, нравилось контролировать хоть что-нибудь. Мои видения, мои эмоции, даже узоры моей игры — все, казалось, выскакивало непрошеным прямо из воздуха, но, по крайней мере, эхорезонаторы повиновались мне.

Астор Михаэле попросил меня прийти пораньше, чтобы проверить звук и дать возможность инженерам приспособиться к моим ведрам для краски. Я принесла тридцать шесть штук, чтобы разложить их в восемь пирамид, плюс особые ведра: необычного размера и толщины, а одно даже с трещиной, которое издавало жужжание.

В отличие от Перл, инженеры поблагодарили меня за то, что от моего пульта к их я протянула всего два канала связи. Этим вечером им предстояло обслужить четыре группы — и в каждой имелся собственный набор из основного трио, баса, устройств звуковых эффектов и регуляторов уровня громкости; конечно, им хотелось, чтобы все было как можно проще. Они позволили мне находиться рядом, пока проверяли звук, а потом липкой лентой закрепляли ноты на огромном микшерном пульте клуба. Сбоку из него отходил целый клубок кабелей, помеченных разными цветами по принадлежности к каждой из четырех групп.

Я все еще наблюдала за их работой, когда почувствовала за спиной присутствие Астора Михаэлса.

— Мисс Джонс, — сказал он, держа в руке пачку бумаг.

— Я предпочитаю — Алана Рей. Он улыбнулся.

— Прости за официальный тон, но нам нужно оформить коммерческую сделку. — Он зашелестел бумагами, и воздух пошел рябью. — Ты единственная, кто до сих пор не поставил свою подпись. Может, у тебя проблемы с письменной речью?

— Лучшая в классе. Далеко обгоняла всех остальных.

— Ну и прекрасно. — Он вытащил толстую авторучку. — Уверен, твоя подпись будет более разборчива, чем Захлера — или его матери, если уж на то пошло.

Барабанщик на сцене начал долгий пассаж, проверяя всю свою установку. Звук фазировался и искажался, пока инженеры осуществляли свою настройку. Несколько мгновений мы оба молчали.

Потом барабанная дробь смолкла, и Астор Михаэле разложил контракты на микшерном пульте.

— Итак?

Я смотрела на них, на эти тщательно подобранные, мелкими буквами отпечатанные слова. Пока я читала контракт, он сплетался в моем сознании в клубок, пронумерованные параграфы с перекрестными ссылками обвивали друг друга, словно тема фуги.

— Что-то не так?

— Меня беспокоит… этическая сторона подписания этого документа.

— Этическая сторона? — Он засмеялся. — Помилуй, Алана Рей! В этой группе четверо несовершеннолетних, двое из которых не в своем уме. Минерва подписала свой контракт с отсрочкой на неделю. Кроме того, у нас имеются простофиля и сексуально озабоченная распорядительница. Этическая сторона твоей подписи? Практически ты среди них единственная в здравом уме.

Мне не нравилось, как он говорит о других, но прежде я должна была объясниться.

— Меня беспокоит не собственная правомочность. Меня беспокоит сегодняшний вечер.

— Волнение перед выходом на сцену? — Его тон смягчился. — Это связано с твоим состоянием?

Я покачала головой.

— Дело вообще не во мне. Что, если подписание этого контракта содержит в себе риск причинить вред другим людям? На языке закона это называется моральный риск.[57]

— Не улавливаю мысли.

Я подняла взгляд от россыпи слов на микшерном пульте и, в конце концов, посмотрела Астору Михаэле в глаза.

— Мне кажется, сегодня вечером может произойти что-то очень опасное… из-за нас. Из-за того, кто такая Минерва.

— Ох! — Он удивленно уставился на меня. — Значит, ты… что-то видела?

— Только то, что вижу всегда, когда она поет.

— Твои милые лохнесские галлюцинации?

Он улыбнулся.

— Я видела то же самое и во время выступления «Армии Морганы», но сильнее.

Барабанщик ударил по малому барабану, эхо прокатилось по огромному клубу. Сегодня вечером здесь будут тысячи людей. По бокам сцены стояли огромные груды усилителей, сейчас негромко гудящих.