В июне 1942 года Хебранга выпустили из тюрьмы, и уже в ноябре того же года он отправился к Тито в Бихач. Во время войны и после освобождения Югославии Хебранг всячески отстаивал хорватские интересы в КПЮ, особенно в том, что касалось границ с Сербией.

В 1948 году, встав на сторону Сталина в конфликте с Тито, он оказался в тюрьме, где впоследствии скончался. Позднее Ранкович заявил, что его полиция обнаружила признание, сделанное Хебрангом в усташских застенках.

«Почему же вы тогда не допросили его?» – поинтересовался Тито, на что Ранкович ответил:

«Я думал, что ты сам расспросил его обо всем в Бихаче»[211].

Хорватам иной раз удавалось выжить в Ясеноваце. Из огромного количества усташских документов, касающихся «чистки», а также из подробных свидетельств немногих узников – тех, кому посчастливилось бежать или быть выпущенным из лагеря, явствует, что в одном только Ясеноваце было убито по меньшей мере 70 тысяч сербов, евреев и цыган. Общее количество убитых в лагерях НХГ, естественно, намного больше, хотя и не превышает миллиона, вопреки тому, что утверждают иногда сербы.

Особенно шокирует тот факт, что среди ясеновацких убийц было шесть францисканских священников, самым свирепым из которых являлся отец Мирослав Филиппович-Майсторович, известный узникам под кличкой Фра Сотона (Брат Дьявол). По словам одного из свидетелей, прозвучавших на процессе над этим священником, Филиппович-Майсторович казался добрым и вежливым, за исключением тех случаев, когда совершались убийства. Тогда он становился ни с кем не сравнимым изувером. Он был организатором всех массовых казней…

Он продолжал истреблять своих жертв каждую ночь и возвращался под утро в заляпанной кровью одежде»[212].

Еще один бывший лагерник описывал, как однажды Майя Сломич-Буздон появилась вся забрызганная кровью и с гордостью сообщила Брату Дьяволу, что только что «убила семерых». При этих словах отец Майсторович нежно обнял ее и сказал:

«Вот теперь я люблю тебя, теперь я знаю, что ты настоящая усташская девушка»[213].

Другого францисканского убийцу, Звонко Бревало, обычно видели пьяным в обществе проституток в местных тавернах. Тем не менее этот изверг хвастался вытатуированными на пальцах его левой руки буквами K-R-I-Z (Крест). Эти францисканцы продолжали при этом проводить мессы и читать проповеди во славу усташского государства.

Апологеты хорватской церкви, и особенно архиепископ Степинац, утверждают, что эти францисканцы-усташи действовали вопреки Ордену и церковной иерархии.

В марте 1953 года профессор американского университета Богдан Радица писал в католическом журнале «Commonweal», что все францисканцы, вовлеченные непосредственно в кровавые преступления, были отлучены от церкви. И тем не менее, спустя несколько недель, Доминик Мандич, глава хорватских францисканцев в США, написал в издаваемом в Чикаго журнале «Даница»:

«Ни один из герцеговинских францисканцев не был отлучен от церкви во время войны или каким-либо иным образом наказан церковными властями за поступки, не подобающие священнику»[214].

Даже те францисканцы, которые не совершили или не стали свидетелями преступлений, похоже, знали, что происходит в лагерях, подобных Ясеновацу. Об этом недвусмысленно свидетельствует один из наиболее отвратительных документов, цитируемых Виктором Новаком в «Magnum Crimen».

31 июля 1942 года францисканец Иво Бркан писал из Корацы (что в Боснии) усташскому префекту в Дерванте относительно жен тех сербов, которые были отправлены в концлагеря по обвинению в актах неповиновения:

Это письмо, должно быть, является одним из самых зловещих документов из всех когда-либо опубликованных.

Единственным человеком, во власти которого было положить конец усташскому террору, являлся архиепископ Загреба Алоизий Степинац. Но он продолжал осуществлять как личную, так и публичную поддержку Павелича и его режима. Апологеты Степинаца, которые теперь добиваются его канонизации, уверяют, что он не выступал против злодеяний для того, чтобы остаться на своем посту и использовать свою власть ради спасения несчастных жертв усташского террора. Степинац действительно проявлял заботу и помогал отдельным сербам, евреям и коммунистам, особенно их детям.

Словенский офицер из Королевской югославской армии Станислав Ропотец, направленный в 1942 году в Загреб в качестве британского агента, сообщал, что сербы и евреи неплохо отзываются о Степинаце. В пяти секретных беседах архиепископ сказал Ропотецу, что он больше не верит в независимую Хорватию и надеется на возрождение Югославии после войны[216].

В свете последних заявлений в пользу независимой Хорватии Степинац, очевидно, говорил союзникам (в лице их агента) то, что, по его мнению, они хотели от него услышать.

Апологеты Степинаца также подчеркивают то, что в 1942 и 1943 годах он произнес несколько проповедей, в которых мягко упрекал насильное обращение в католичество и расовую ненависть.

Однако Степинац ни разу публично не осудил ни истребление сербов, сопровождавшее насильственное обращение в католичество, ни роль НХГ в гитлеровском «окончательном решении» еврейского вопроса. В единственном критическом письме к Павеличу, написанном 24 февраля 1943 года, Степинац осудил Ясеновацкий лагерь как «черное пятно на репутации НХГ… и позор всей Хорватии»[217]. И все же это личное осуждение он высказал только тогда, когда обнаружил, что католические священники, так же как и сербы, евреи и цыгане, находились в числе обреченных на смерть.

Жертвами пали хорватский патер Франьо Рихар и семь словенских священников, которые были высланы немцами в НХГ, где они не смогли принять усташские лозунги.

Архиепископ Степинац написал Артуковичу, министру внутренних дел, ходатайствуя за отца Рихара, и получил в ответ следующее письмо: