Черчилль сказал, что союзники потеряют интерес к партизанам, если те вместо немцев повернут оружие против четников. Когда же Тито проявил признаки гнева, его переводчица Ольга была вынуждена смягчить некоторые из высказываний Черчилля. Прямо перед обедом пресловутые телохранители Бошко и Прля едва не вызвали катастрофу. Две делегации разошлись, чтобы умыться в ванных комнатах в разных частях виллы, и через пять минут появились с разных сторон, дабы собраться в прежнем месте. Внезапно премьер-министр оказался под дулами двух автоматов, и поэтому, будучи поклонником голливудских кинолент, Черчилль вытащил свой золотой портсигар, который был размером примерно с револьвер системы Кольт, и нацелил его в живот Тито. Вот что Маклин пишет дальше:

Состоялись еще две встречи, на которых лидеры выработали несколько уклончиво сформулированных заявлений, касавшихся будущего Югославии, однако в намерения Тито вовсе не входило делить власть с королем. А Черчиллю было нечего предложить ему в обмен на эти уступки. Историк Марк Уиллер полагает, что «Тито оказался не столь уж романтичной и внушительной фигурой, как ожидал Черчилль, и действительно не торопился вписываться в черчиллевские планы – будь то отбросить русских до Вены или же высадиться в Далмации»[313].

Тито, вполне естественно, возражал против обоих планов, которые шли вразрез с его территориальными притязаниями в Италии и Австрии или же помешали бы его восхождению к славе в Югославии. Тито и Черчилль преследовали совершенно различные, а порой и диаметрально противоположные военные цели. К концу лета 1944 года Тито готовился отказаться от сотрудничества со своими британскими союзниками и обратить силы к достижению двух целей, против которых его предостерегал Черчилль: покорить сербских крестьян и стать хозяином Триеста.

К сентябрю 1944 года Красная Армия пересекла румынскую территорию, приблизившись к Дунаю и границам Югославии. Фитцрой Маклин выдвинул план под кодовым названием «Рэтуик» («Крысиная неделя»), согласно которому англичане должны были соединиться с партизанами на суше, на море и в воздухе с тем, чтобы сорвать организованное отступление немцев по всей Югославии. Сигналы «Ультра» свидетельствовали о том, что немцев охватило смятение.

Гитлер все еще был одержим страхом того, что англичане могут высадиться в «мягком подбрюшье» Европы, и поэтому держал в бездействии свои дивизии в районе Далматинского побережья.

Командование немецкой группировки в Юго-Восточной Европе справедливо полагало, что главный удар советские войска и югославские партизаны нанесут по Белграду, а затем по речным долинам Дуная и Савы. Но в любом случае отступление немцев из Греции и Сербии приведет к боям в горах Боснии-Герцеговины.

Документы «Ультра» также сообщали о том, что Дража Михайлович, взбешенный тем, что он считал «предательством англичан, передавших страну большевикам», предлагал немецкой группировке «Е» помощь в отступлении через Сараево[314].

Операция «Рэтуик» в основном предусматривала налеты «летающих крепостей» на немецкие линии коммуникаций, располагавшиеся вдоль речных долин Савы и Моравы. Маклин лично был свидетелем разрушительных бомбардировок Лесковаца, где немцы сосредоточили много бронетехники. Для остальных британских офицеров, прикомандированных к четникам, таких, как капитан Майкл Лис, эта бомбардировка сербских городов с их многочисленным мирным населением казалась жестокой и бессмысленной. Лис считал, что союзники пытаются добиться воздушными налетами того, чего четники на земле могли бы добиться посредством диверсий и партизанских рейдов.

Позднее, в сентябре, находившиеся на острове Вис британцы внезапно обнаружили, что Тито исчез с острова. Как выразился Черчилль, он «удрал в Москву». 21 сентября в 11 часов утра Тито, соблюдая строжайшую секретность, поднялся на борт советского самолета. «Когда он улетал, его собака Тигр проявляла беспокойство и не отходила от своего хозяина, и тот был вынужден взять пса с собой. На тот случай, если собака залает при посадке, на голову ей натянули мешок»[315].

Итак, Тито снова оказался в Москве, но уже не в качестве тайного агента, скрывающегося от полиции, путешествующего под чужим паспортом и проходящего под условным именем Вальтер, а как маршал Тито, Председатель Национального Комитета, и когда Тито попросил танковую дивизию для последнего броска на Белград, Сталин ответил: «Вальтер, я дам тебе не одну дивизию, а целый танковый корпус». Сталин согласился с тем, что, взяв Белград, Красная Армия войдет в Венгрию, оставив партизан, или, как их теперь называли, Народную армию, изгонять немцев из Югославии, а также поддерживать левый фланг советских войск. Тито заметил, что роль Красной Армии в Югославии ограничена. «Поэтому, – как он писал позже, – первая встреча оказалась довольно прохладной. Причиной тому, как мне кажется, послужили еще телеграммы, которые я отправлял в Москву в годы войны, особенно та, которую я начал словами: „Если вы не в состоянии направить нам помощь, тогда, по крайней мере, не мешайте нам“. Болгарин Георгий Димитров, его неизменный преданный друг, рассказывал Тито, что когда Сталин увидел это послание, он затопал ногами от ярости»[316].

В другом разговоре Сталин сказал Тито, что тому следует восстановить в правах короля Петра.

Из Москвы Тито вернулся через Румынию в северо-восточную Сербию, откуда руководил югославскими войсками в их наступлении на Белград. Крепость Калемегдан, располагавшаяся в месте слияния рек Дуная и Савы, ключ к владению Юго-Восточной Европой во времена Римской, Австро-Венгерской и Османской империй, пала под ударами русских и югославов 20 октября 1944 года. Взятие Белграда ознаменовало собой первую открытую ссору между югославскими и русскими коммунистами. Во время и после сражения Красная Армия принялась чинить бесчинства над дружественным сербским населением. Было изнасиловано более двухсот женщин, половину которых затем убили. Один советский офицер изнасиловал женщину-партизанку, доставившую ему во время сражения донесение. Когда Тито пожаловался по этому поводу[318], генерал Корнеев, глава советской военной миссии, сначала отказался даже его выслушать, а затем рассвирепел, и в этот самый момент вмешался Милован Джилас, сказавший, что враги революции обращают случаи изнасилования на пользу своей пропаганде: «Они сравнивают бесчинства солдат Красной Армии с поведением английских офицеров, которые не позволяют себе подобные вещи». Корнеев взорвался гневом: «Я категорически протестую против оскорбительного для Красной Армии сравнения с армиями капиталистических стран!»[319]