– Но почему же ты так ненавидишь христианство? – спросил Филимон, почувствовав некоторое облегчение от такого объяснения. – Разве эта вера не такое же проявление одного из способов почитания?

– Нет, нет, – прервала его Ипатия. – Оно опровергает все бывшие прежде способы почитания и исключительно себе приписывает божественное откровение. – Отец, посмотри! Вон женщина, которую я не могу и не хочу встречать. Свернем в эту аллею. Скорее!

Ипатия смертельно побледнела и быстро увела своего отца на одну из боковых дорожек.

– Да, – закончила девушка, стараясь овладеть собой, – если бы это галилейское суеверие скромно заняло место среди других религий, терпимых в империи, его можно было бы принять, как одно из видоизменений идеи божественного, но…

– Опять Мириам! – перебил Филимон горячую речь Ипатии. – Смотри, она идет прямо на нас!

– Мириам? – с удивлением спросила Ипатия. – Ты ее знаешь? Каким образом?

– Она живет в доме Евдемона, так же, как и я, – просто ответил Филимон. – Но я еще ни разу не говорил с ней, да и вообще не хотел бы беседовать с этой отвратительной женщиной!

– И никогда не смей разговаривать с ней. Я тебе запрещаю! – резко сказала Ипатия.

Избегнуть встречи с Мириам было теперь уже невозможно, и Ипатия столкнулась лицом к лицу с ненавистной еврейкой.

– Удели мне одну минуту, прекрасная дева, – заговорила старуха, почтительно кланяясь. – Не будь жестока! Смотри, что у меня есть для тебя.

И с таинственным видом старая Мириам показала Ипатии кольцо – радугу Соломона.

– Я знаю, если ты остановишься на минуту, то не ради кольца, даже не ради того, кто некогда подносил тебе эту драгоценность! Ах, где-то он теперь, бедный! Быть может, он уже умер от любви! Так вот это его последний дар самой прекрасной и самой жестокой девушке. О, она права, конечно! Она может сделаться императрицей, да, императрицей! Это выше того, что мог бы предложить бедный еврей. Но все-таки… Даже императрица может иногда внять просьбам своих подданных…

Всю эту речь Мириам проговорила чрезвычайно быстро, в льстивом тихом тоне и низко кланяясь. Только глаза ее, упрямо устремленные в лицо девушки, казалось, леденили душу. От этого взгляда нельзя было убежать.

– О чем ты говоришь? Какое мне дело до твоего кольца? – резко спросила Ипатия.

– Прежний владелец предлагает тебе это кольцо. Ты помнишь, у тебя был маленький черный агат, не имеющий никакой ценности. Если ты его не бросила, он желал бы выменять агат на этот опал. Эта драгоценность, без сомнения, лучше украсит такую руку.

– Рафаэль подарил мне агат, и я сохраню его!

– Но этот опал стоит десять тысяч золотых. Возьми его взамен сломанной веши, стоящей червонец…

– Я не торговка, как ты, и не оцениваю подарков по их денежной стоимости! Я дорожу талисманом, начертанным на агате, и не желаю расстаться с этим кольцом…

– А, ради талисмана! Как это мудро, как благородно… Но знает ли мудрая дева, как нужно пользоваться агатом?

Ипатия покраснела; ей было стыдно признаться, что Рафаэль не посвятил ее в эту тайну.

– Ах, счастливой красавице, значит, все известно? И талисман поведал ей – овладел ли Гераклиан Римом и станет ли она матерью новой династии Птоломеев, или умрет девственницей. Наверное к ней прилетал великий демон, когда она терла плоскую сторону камня?

– Ступай, неразумная женщина… Я – не ты… Меня не прельщает глупое суеверие!

– Глупое суеверие! Ха-ха-ха! – воскликнула старуха, собираясь удалиться и кланяясь еще ниже. – Так она еще не видела ангелов!.. Ну, хорошо. Может быть, настанет день, когда прекрасная дева пожелает воспользоваться талисманом, и тогда бедная, старая еврейка откроет ей эту тайну.

Мириам скрылась за деревьями.

Конечно, Ипатия не знала, что старуха, оставшись одна, бросилась на землю и стала корчиться точно в судорогах, в бешенстве кусая себе пальцы.

– Но я его все-таки добуду! Добуду, даже если мне придется вырвать его из сердца Ипатии! – шептала Мириам.

В полдень того же дня, когда Ипатия направлялась в свою аудиторию, она встретила на полдороге необыкновенную процессию. То были десятка два готов вместе с молодыми девушками. Впереди всех ехала Пелагия на белом муле, Роскошно одетая, а рядом с ней ее друг, амалиец. Длинные ноги красавца-гота почти касались земли, а тяжесть его жгучего тела, казалось, придавливала к земле маленькую берберийскую лошадку, совсем не похожую на мощных боевых коней его родины. Толпа любопытных ротозеев сопровождала кавалькаду до дверей музея, где готы остановились и сошли на землю, поручив рабам присмотреть за лошадьми и мулами.

Положение Ипатии было крайне затруднительно: гордость мешала ей уйти. Между тем амалиец снял Пелагию с мула, и соперницы в первый раз в жизни очутились лицом к лицу.

– Да будет Афина благосклонна к тебе, Ипатия! – начала Пелагия с любезной улыбкой. – Я привела с собой своих гвардейцев, чтобы дать им возможность вкусить хотя бы каплю твоей мудрости. Меня, право, интересует, что лучше: твои поучения или те легкомысленные песенки, которым меня научила Афродита, после того как приняла меня из пены морской и нарекла Пелагией.

Ипатия горделиво смотрела на нее и продолжала молчать.

– Надеюсь, моя гвардия не уступает твоей. Мои спутники – викинги и потомки богов. По справедливости, им следует войти в музей прежде твоих слушателей. Не укажешь ли ты им путь?

Ипатия продолжала молчать.

– Ну, в таком случае я сама это сделаю. Идем, амалиец!

Пелагия поднялась по ступеням лестницы, и готы последовали за ней, отшвыривая присутствующих, как маленьких детей.

– Вероломная изменница! – неожиданно раздался голос какого-то молодого человека среди густой толпы зрителей. – Ты отняла у нас все до последнего гроша и, ограбив нас, тратишь наследие наших отцов с дикими варварами!

– Отдай нам наши подарки, Пелагия! – воскликнул другой юноша. – Тогда мы примиримся с твоим свирепым спутником.

– Хорошо! – ответила Пелагия и, сорвав с себя браслеты и ожерелье, готовилась бросить их в изумленную толпу —

– Вот, берите ваши подарки! Пелагия и ее спутницы не хотят быть в долгу у мальчишек, обладая любовью вот таких красавцев, – сказала она, указывая на амалийца, к счастью для учеников Ипатии, не понявшего ни слова из всей беседы.

Схватив за руку Пелагию, он с тревогой сказал:

– Ты с ума сошла?

– Нет! Нет! – кричала она в исступлении. – Дай мне золото! Дай все, что у тебя есть, до последней монеты! Эти жалкие люди укоряют меня своими подарками, – вопила Пелагия, прижимаясь к груди амалийца.

– А, они смеют говорить, что мы живем за их счет? Так бросьте сейчас же свои кошельки этим негодяям, – воскликнул амалиец и первый бросил пригоршню золотых в толпу учеников.

Все готы последовали его примеру и стали кидать браслеты и ожерелья в лицо испуганным философам.

– У меня нет подруги сердца, мои юные друзья, – заявил Вульф на довольно сносном греческом языке, – значит, я не в долгу перед вами и имею право сохранить свои деньги. Советовал бы и вам сделать то же, друзья мои! Ты, старый Смид, поступил бы очень умно, следуя моему благоразумному примеру. – За золото я расплачиваюсь железом, – продолжал Вульф и вынул из ножен широкое лезвие со зловещими бурыми пятнами – следами крови.

Испуганные философы попятились назад, и готы свободно прошли в пустой зал, где и разместились в передних рядах.

Сначала Ипатия хотела отказаться от чтения лекции, потом решила послать к Оресту или заставить учеников отстоять священную неприкосновенность музея. Но гордость, а равно и благоразумие в конце концов подсказали ей иное решение.

Отступить – значило признать себя побежденной, а это повредило бы авторитету философии и лишило бы последнего оплота колеблющихся юношей. Нет, она пойдет и с презрением отнесется к оскорблениям, даже к насилию. Дрожа всем телом и сильно побледнев, Ипатия появилась на кафедре…