С одной стороны, Ника с Леной мечтали о своем собственном бизнесе. С другой, — выживать самим в Москве, когда вокруг сгущаются конкурентные тучи, было страшно. Без инвестиций Марка они были бы никем, а он условия выставил жесткие. Ника знала его давно и понимала, что если он закусил удила, то хоть яблоком мани, хоть морковкой, этот жеребец их не выпустит. За обаятельной улыбкой скрывался жесткий, опытный человек, и Нике меньше всего хотелось вывести его из себя. Один раз оступиться — он заберет свое предложение, и она пойдет раздавать листовки у метро. В тендерах Веселовский не участвовал. Умел выстроить переговоры так, что боролись за него, а не наоборот.

Ника не успела еще посоветоваться с Леной, но за предложение ухватилась. Пыталась выражаться туманно, тянула время, переводила разговор на меню. Она не могла сформулировать, что именно ее смущало, но что-то определенно не давало покоя.

Сначала был просто восторг. Он пришел, и мощь его обаяния кувалдой обрушилась на ее здравый смысл. Цветы, запахи, щетина, гипнотический голос… И пьянящее осознание того, что он, не кто-нибудь, а сам Марк Веселовский, выбрал ее проект. Лично приехал в больницу, чтобы обсудить детали. Предложил очень хорошую сумму, возмещение расходов на рекламу, аренду, оборудование и транспортировку. И ее мечты стали на глазах обрастать мясом, вот-вот, еще немного, и она сможет прикоснуться к вывеске, распахнуть дверь, звякнув колокольчиком, и выпить первый латте с шоколадным сиропом из сияющей швейцарской кофемашины.

Да, его контроль. Но ведь с его опытом у бизнеса есть все шансы взлететь! И доходы будут, и масштаб… Вот только отчитываться всегда? Ждать одобрения по каждому решению? Быть готовой к тому, что он одним движением завернет ее идеи? Бизнес — не творчество, законы рынка суровы. И ей стоило сразу усвоить, на что она подписывается. Нельзя надеяться, что он даст деньги просто так, под честное слово и проценты, которые возникнут потом, когда пойдет первый плюс?.. Нет, лучше сначала посоветоваться с Леной.

Ника была бы рада любой поддержке, любому мнению. Ей хотелось выговориться. Но на подругу, как назло, накатила рабочая суета, мама и вовсе была бесполезным собеседником, потому что считала бизнес — прямой дорогой к разорению и долговой яме.

— Ты что, с ума сошла?! — вскрикнула она, стоило Нике заикнуться о своих планах. — Тебя же убьют! Весь рынок держат мафиози. У них там крыша, все схвачено. Сунешься — и мы тебя больше никогда не увидим. Я ведь рассказывала, как у Ларисы с работы муж с братом решили открыть шиномонтаж?..

В общем, с мамой советоваться не стоило. Оставался только один человек под боком — Пашка. Однако как только она заговаривала о работе, он смурнел, переходил на односложные ответы и искал любой повод, чтобы смыться. Неужели кондитерская была для него такой скучной?

— Если хочешь знать мое мнение, — сказал он как-то вечером, когда на дежурстве у него выдалось окошко, и они сумерничали и пили чай в ординаторской. — Плюнь на Веселовского и веди дело сама. Ты справишься, он тебе вообще не нужен.

Больше из него слова было не вытянуть, он отмалчивался и отказывался хоть как-то аргументировать. Ника недоумевала. В какие-то моменты он вдруг раскрывался, травил байки из студенческих времен. Чернушные, но забавные до слез. Смотрел на нее с какой-то трогательной нежностью, даже с восторгом. А временами ни с того, ни с чего мрачнел, срывался с места, оправдываясь пациентом, о котором еще секунду назад не было слышно, и пропадал.

Накануне выписки он дежурил. Последний вечер, когда они могли посидеть вдвоем. Воздух за высокими окнами ординаторской сгущался, мягко окрашивался фиолетовым, через щель слышался гул машин. Никакой зелени — только крыши разной высоты, нити проводов, витрины и вывески.

Врачей не было, день выдался тихим на экстренных больных, а с плановых операций Паша освободился довольно рано. Его коллеги расползлись по тихим уединенным комнаткам и расслаблялись, и Ника смогла устроиться на одном из оранжевых диванчиков, уютно вытянув ноги и согревая пальцы кружкой чая. Паша сидел за столом, возился с документами и что-то неразборчиво черкал.

— Тебе вообще все эти нравится? — спросила она, задумчиво изучая его профиль.

— Нормально, — ответил он, не отрываясь от писанины. — А почему ты спрашиваешь?

— Не знаю. Ты дико устаешь, все время ворчишь то на больных, то на начальство, то на всю систему. Но ведь что-то тебе должно нравиться? Иначе зачем ты в медицине?

— Странный вопрос, — он потер шею и откинулся на спинку стула. — Наверное, я просто не смог бы заниматься чем-то другим. У всего этого хотя бы есть смысл. Пафосно прозвучит, но я знаю, зачем еду сюда каждое утро. А возился бы в офисе с цифрами и счетами?.. И кому это надо?

— Намекаешь на меня?

— Абсолютно, — качнул головой Паша. — Просто лично я бы так свихнулся. Мне нравится работать с людьми. Больше, правда, изнутри, чем снаружи. Но все-таки.

— Я даже завидую тебе, — вздохнула Ника. — Иногда мне кажется, что я зацикливаюсь на мелочах. Ты прав. Цифры, маржа, доход… Здесь все теряет смысл. В итоге ведь важна только человеческая жизнь, так?

— Расскажи это министерству, — Исаев усмехнулся. — Это со стороны кажется, что мы эдакие супермены. Фигня все. И тараканы свои, и ошибки, и шкурные интересы. Всего полно. Дело в другом. Либо ты можешь вскрыть человека, либо нет. И это не призвание, это диагноз.

— Ну, не прибедняйся. Ты ведь мог передать меня другому врачу или оставить там, в Пушкино. Но не оставил.

— Может, я просто давно мечтал узнать твой внутренний мир?

— Очень смешно.

— Нет, правда. Я порой сам не понимаю, почему я здесь. Что-то меня тянет. Помнишь, как ты боялась лягушек?

— До сих пор боюсь, — Ника представила приплюснутое скользкое тельце, и ее передернуло.

— А я вот нет. Мне интересно. Помню, как учился в институте. Кого-то в морге рвало, кто-то плакал и уходил. Таких было мало, но они были. А я спешил на каждое занятие. Когда только готовился, ходил туда и с улицы заглядывал в окно, смотрел, как препарируют трупы. Было в этом что-то завораживающее. Тайна, которая доступна только мне. Сверхспособность, которой нет у других, понимаешь?

— С трудом… — Ника поморщилась.

— Было у нас занятие на первом курсе. Препод хотел напугать. Представь: он что-то рассказывает, а сам шьет трупу брюшину. Шьет, шьет, делает последний стежок — и перекусывает нитку зубами, — Паша расхохотался. — Зубами, представляешь? Одна девчонка, как сейчас помню, чуть в обморок не рухнула.

— Разве так можно? — Ника подавила рвотный позыв. — Трупная палочка… Господи, фу, какая гадость… Тебе правда кажется это смешным?

— Да нет, это был прикол… — Паша перевел дыхание и отер слезу. — Он сделал вид, что перекусывает. Но выглядело очень сильно.

— Не сомневаюсь, — она насупилась. — Теперь ясно, почему моя кондитерская кажется тебе такой нудной. Кексы и пироженки — барахло по сравнению с трупными нитками.

— Ничего подобного! Нормальный проект. Я плохо разбираюсь в этих тонкостях, но звучит, как стоящее дело, — он пристально посмотрел на нее. — Просто ты становишься такой… Зазнайкой…

— Что?!

— Не знаю, как сформулировать. Бывает, ты настоящая, а когда рассуждаешь о бренде и инвестициях… — его рот скривился. — Такая… вся из себя.

— Серьезно? — Ника изо всех сил пыталась не выглядеть уязвленной.

— Не знаю. Может быть. Наверное. Слушай, я не эксперт. Просто мне это кажется игрой в амбиции. Ты не похожа на тех, для кого деньги в жизни — главное. Нет, они не будут лишними, но… Ты мечтаешь о подчиненных? Статусе? Роскошной машине? Власти? Ты правда хочешь в этот мир? — он мотнул головой. — Не верю. Ты слишком белая и пушистая для этой истории. Значит, у тебя другие мотивы. Что-то кому-то доказать? Я догадываюсь, кому.

Ника опешила. И от его внезапной откровенности, и от того, что он так прицельно попал по больному. И, что еще хуже, от того, ей самой показалось, что Исаев прав. Выходит, она так увлеклась цифрами, проектированием и расчетами, что забыла о цели? Вкалывать, уничтожая себя, ради завоевания Марка? Да нет, не настолько же она глупа. И Веселовский больше похож на фантазию. В конце концов, что она о нем знает? Видела ли его хоть раз настоящим? В офис все надевают маски, в том числе и она. Дежурные улыбки, вежливость, безупречная деловая одежда. А что у него там, под галстуком? Какой он, когда спит? Чего боится и что любит? Какой он наедине с собой? Хочет ли семью, детей? И как себе все это представляет? И есть ли там что-то за этой глянцевой обложкой под названием «Марк Веселовский»? Или все, что в нем есть — стремление заработать как можно больше, и с шиком и смаком спустить все это на самого себя?