Паша со знанием дела кивал. А что ты, спрашивается, киваешь? Что ты вообще понимаешь в загаре и тональниках? На море он собрался! Вот и ехал бы! Ну, Ленка! Непонятно, мол, как Исаев умудряется скальпель в руках держать. А сама уже и загорать с ним навострила лыжи!

Никита, устав от одиночества, недовольно захныкал. Ника швырнула на тарелку измочаленный хлеб и уцепилась за ребенка, как за шанс не смотреть больше на этот бесстыжий флирт. Ее так и подмывало утащить подругу в коридор и запретить даже дышать в сторону Паши, но она понимала, что не имеет на него никаких прав.

Чтобы не думать больше о коварстве рода людского, Ника подхватила на руки карапуза и демонстративно прошествовала готовить ему ванную. В кухне уже дожидался отвар ромашки, приготовленный по рекомендации врача, сантехника слепила своей белизной, на полке лежал новенький термометр. Ровно тридцать два градуса, — ни больше, ни меньше, — желтый коврик-уточка на присосках и свежее, проглаженное полотенце. Никите предстояло самое правильное купание в его жизни.

Все двадцать минут, отмеренные таймером, Ника мысленно отчитывала Пашу за наплевательское отношение к племяннику. Она бы, может, лучше тоже сейчас пила вино в какой-нибудь приятной компании. Но нет, все развлечение — мужчинам.

— Ты ведь таким не будешь? — с надеждой обратилась она к малышу, намыливая его кудряшки детским шампунем.

Тот игриво хихикнул и плюхнул руками по воде, окатив свою благодетельницу.

Ника вздохнула, смыла пену и завернула проказника в полотенце. Вернулась в комнату, однако ни Паши, ни Лены там не было. И только из кухни доносились приглушенные голоса. Ну и пусть делают, что хотят! В первую очередь — ребенок. Вытереть насухо, надеть свежий костюмчик, спальник… Шапочку, чтобы голова мокрая не мерзла… Нет, это что, Исаев смеется?! И Ленка? И почему вдруг стало тихо? Что это они творят?! Ну все. Никита голодный. Надо готовить смесь, и никто не виноват, что они затеяли шуры-муры именно на кухне.

Малой отправился в кроватку, а Ника, вздернув подбородок, двинулась на кухню, готовясь к худшему. Но парочка была уже в коридоре: Паша подпирал стену, пока Лена влезала в туфли.

— Я, наверное, пойду, Бась? — спросила она, убирая обувную ложку. — Все равно ребенку спать пора. Не стоит шуметь.

— Смотри, как знаешь, — Ника скрестила руки на груди. — Мне ты не мешаешь, а Паше, наверное, даже наоборот.

— Я все-таки пойду, чтобы это ни значило, — и Лена обменялась с Пашей взглядом: опять, мол, Карташову штырит.

— Ну, давай тогда, — Ника проскользнула мимо них на кухню и принялась сердито отмерять ложки смеси.

— Что это сейчас было? — вальяжно поинтересовался Паша, когда она уже встряхивала готовую порцию.

— Ровным счетом ничего.

— А почему у тебя вид, как будто ты планируешь убийство с отягчающими? — он хвостом проследовал за ней в комнату.

— Понятия не имею, о чем ты, — Ника взяла ребенка и устроилась его кормить.

— Погоди, давай я отнесу кроватку к себе. Пусть лучше у меня сегодня поспит.

— Не уверена, что это хорошая идея. Ты выпил.

— Пару бокалов!

— Вот именно.

— Слушай, я не знаю, какая муха тебя укусила, но я в норме. Выспись, поговорим завтра, — и он потащил манеж в свою комнату.

Ника не собиралась с ним спорить. И не потому, что была согласна, просто сейчас он довел ее до той точки, когда ей даже видеть его расхотелось. Одно лишнее слово — и она решилась бы на что-нибудь особо тяжкое.

Едва Никита заснул, она отнесла его в кроватку, закрылась у себя в комнате и выключила свет, давая ясно понять: сегодня аудиенции не предвидится. Залезла в ночнушку, из которой при желании можно было бы сделать палатку, и улеглась на диван. Однако, несмотря на вчерашнюю беспокойную ночь, еще долго буравила невидящим взглядом потолок. Внутри все клокотало, хотя точную причину злости сформулировать не удавалось. Сама себя не признавала: никогда в жизни она не вела себя как базарная баба, а теперь вот не могла удержаться. Проигрывала в голове сцены прошедшего дня, снова и снова видела улыбку Лены, услужливость Паши… И стискивала, комкала ни в чем не повинное одеяло.

Было около часа ночи, когда раздался тихий плач Никиты. Даже не плач, а так, озвученное недовольство. Ника прислушалась: шагов в коридоре не было слышно, значит, Исаев так и не соизволил вылезти из постели. Сама виновата: не стоило оставлять с ним ребенка. Пошла, щелкнула выключателем в коридоре, опытной рукой развела молоко и заглянула к Паше: тот и не думал качать ребенка.

— Иду, иду, мой хороший, — она нагнулась, чтобы дать бутылочку.

— Я его приучаю успокаиваться самостоятельно! — прошипел Исаев. — Тебе что, нравится надо мной издеваться?

— Что?!

— Зачем ты являешься ко мне посреди ночи в таком виде?

— В каком? Извини, паранджи у меня дома не завалялось.

— Очень смешно! Ты хоть в курсе, что на свет твоя рубашка абсолютно прозрачная?!

— Ну, знаешь! — фыркнула она. — Никто не виноват, что ты такой озабоченный!

Ника с силой пихнула Исаеву бутылку и вышла вон, с трудом удержавшись от того, чтобы хлопнув дверью. Сам спит в одних трусах, окучивает ее подругу, и еще смеет возмущаться!

Вернулась к себе, с головой залезла под одеяло и поклялась больше никогда и ни за что не помогать людям.

25 мая 23:15

#никапекарь #фоторецепты #панкейки

А у меня в инстаграме — классические американские панкейки, завтрак чемпионов.

Спасибо всем новоподписавшимся!

Что готовим в следующий раз?

P.S.: скоро выхожу на работу, рецепты будут реже. Но интереснее.

Второй день после ужина с Леной подходил к концу, а Ника продолжала бойкотировать Пашу. Если разговаривала — только по делу, если кормила — то стукнув тарелкой по столу, если ребенок спал — окапывалась в своей комнате.

— Нет, я так не могу! — не выдержал Исаев, отодвинув нетронутую порцию лазаньи.

— Голодай, — бросила Ника, отмеряя смесь, чтобы уложить ребенка.

— Что ты на меня взъелась?

— Все нормально, — холодно процедила она.

— Нет, ты злишься.

— И что тебя не устраивает? — она навинтила соску. — Я тут, я помогаю с Никитой, я даже готовлю, хотя пора бы и самому научиться.

— Это сделано без любви, — он кивнул на тарелку еще дымящегося итальянского блюда, украшенного веточкой базилика.

— Что?!

— Каждый раз, когда ты вот так смотришь на меня, я опасаюсь, что ты намешала туда цианида.

— Очень остроумно, — она вытерла руки полотенцем. — Если бы я хотела тебя убить, сделала бы это ночью подушкой. Ты ужасно храпишь.

— Неправда! Я бы знал.

— Вот и знай, — и она проплыла мимо него с видом монаршей особы.

Но когда женщина играет в молчанку, подсознательно она ждет, чтобы у нее выведали причину. Так и Ника: словно нарочно она снова и снова мозолила Паше глаза, невзначай ходила мимо и поджимала губы. А он, видимо, всерьез полагал, что достаточно спрашивал. Всего-то раза четыре. Нет, пленного партизана он бы ни за что не расколол.

Однако каждый может дать слабину, и панцирь Ники треснул в три часа ночи, когда она после долгого качания сменила Исаева. Сидела в темноте на краешке его кровати, похлопывала ребенка по спинке, перегнувшись через бортик манежа и успокаивающе шикала.

Ей все казалось, что малой стих, но стоило убрать онемевшую руку, как тот снова начинал возиться и похныкивать. Спина затекла, локоть хотелось ампутировать, бортик врезался в подмышку, а изо рта вместо шипения вырывалось какое-то булькание. Глаза слипались, и она то и дело проваливалась в сон, но снова и снова просыпалась: либо от детского плача, либо от удара лбом о стенку манежа. В этот момент она сдала бы вражеской гадине всю информацию о расположении засекреченных воинских частей, если бы это помогло ей заснуть. Методы Лубянки стали ей понятны: какие иголки под ногти, когда можно просто лишить человека сна? К сожалению, государственных тайн она не знала, и Никите они были не интересны. У него резались верхние зубы.