— А куда ж ты без меня, — Поспелов усмехнулся. — И почему наша с тобой усеченная кишка носит тяжести?

— Здрасьте, Евгений Игоревич, — кивнула Ника. — Он совсем не тяжелый…

— Это был единственный способ заставить его замолчать, — с неохотой признался Паша.

— Ладно, артист, иди, фотографируй племянника.

Он манипуляций медсестры ребенок проснулся, расплакался снова, а Ника всеми правдами и неправдами висела рядом и пыталась утешить ребенка песнями, стихами и прочими прибаутками. Паша удивлялся ее неиссякаемой фантазии и терпению. Сам он от детских воплей терял рассудок и хотел просто взвыть и испариться. Вдобавок и сестра беспрестанно ворчала себе под нос, что специально пошла работать со взрослыми, но нет, и тут достали спиногрызы.

Исаев боролся с внутренними демонами. Сжимал все мышцы, чтобы не сорваться, и не тряхануть обрюзгшую тетку, не расколотить вдребезги старый медлительный аппарат, который не мог передать снимки сразу на компьютер. Мерзкие розовые стены, познавательные плакаты и особенно календарь с котятами сводили Пашу с ума. Ждать проявленных снимков под плач племянника, пение Ники и гомон возмущенной очереди было выше его сил.

И вот, когда он уже почти разодрал на себе одежду и превратился в Халка, сестра все же выдала мутные серо-черные пластинки. Паша кинулся к лампам, бок о бок с Поспеловым посмотрел на просвет и чуть не прослезился. Внутри Никиты не оказалось никаких посторонних предметов.

— Ну, что? — взволнованно спросила Ника, растрепанная от бесконечного укачивания.

— Чисто, — выдохнул Паша, с трудом шевеля языком.

— И почему он тогда плачет? — резонно поинтересовалась Карташова.

Паша переглянулся со старшим товарищем.

— Не смотри на меня, я бездетный, — мотнул головой тот. — Может, зубы?

— Да не похоже, — Исаев заглянул младенцу в рот, благо тот был широко раскрыт. — Десны спокойные… Температуры нет. Стул был сегодня…

— Так вы бы показали в неонатологию, — вмешалась медсестра, явно недовольная присутствием маленького пациента.

— Слушай, а правда! — оживился Поспелов. — У Черемисова там дочку наблюдали, у них в корпусе есть отдельный вход для консультаций. Дети до года, вроде. И УЗИ, и педиатры, что хочешь.

— Думаешь, они вот так меня примут? — засомневался Паша: неонатологи существовали в отдельном здании, и он никого из них даже в лицо не помнил.

— Почем я знаю? Звони Черемисову.

И пошли звонки бесконечной чередой. Одной рукой Паша прижимал телефон, второй — затыкал свободное ухо, чтобы хоть что-то расслышать в клоаке приемника. На улице бушевала пыльная буря, и с ребенком туда не стоило выходить раньше времени. Сначала набрал Колю Черемисова: абонент — не абонент. Потом в хирургию — он в оперблоке. Кадровикам, чтобы выяснить домашний телефон. По городскому ответила теща, которая довольно сообщила, что супруга Николая на даче. С трудом раскололась и продиктовала мобильный Марины, а Марина ответила только с третьего раза и то недовольно, потому что как раз кормила маленькую Сонечку. Долгожданное спасение пришло: Черемисова сдала, наконец, все явки и пароли в консультационном центре при неонатологии. И Паша с Никой и сипло хнычущим ребенком совершили последний марш-бросок до небольшого желтого здания, стоящего в дальнем углу больничной территории.

К счастью, очереди там не было: родители грудничков любят посещать врачей по утрам. Правда, и с врачами оказалось не густо, даже ресепшн пустовал, и лишь недопитый чай на столе говорил о том, что кто-то в здании все же есть.

На детский плач прибежала молоденькая сестра в розовом костюме. Паша в спешке выгреб из заднего кармана собственные документы и сбивчиво, ссылаясь на Черемисову и для верности еще козыряя именем главврача, изложил всю историю.

Девушка безмолвно выслушала и позвала заведующую. Элегантную даму с осанкой гимназистки и огромными малахитовыми серьгами, оттягивающими мочки. Строгая, с очками в черной оправе, она напомнила Паше ненавистную преподавательницу по инфекционке, которая в итоге влепила ему три очка, и он занервничал еще сильнее.

Алевтина Константиновна окинула коротким опытным взглядом посетителей и, минуя Исаева, обратилась сразу к Нике:

— Проходите.

Проводила в кабинет, расстелила на пеленальнике одноразовую простынку и жестом предложила взволнованным взрослым отойти. Погладила Никиту по голове, в том месте, где у него еще не зарос родничок, потрясла погремушкой.

— Ну-ка, где у нас медвежонок? — в ее тоне не было ни намека на заискивание или сюсюкание, но ребенок стих и недоверчиво уставился на врача.

И неудивительно: ее голос требовал безотносительного подчинения, и даже Паше в какой-то момент захотелось показать, где медвежонок.

— Что у вас? — коротко спросила Алевтина Константиновна, раздевая малыша.

Паша торопливо повторил историю.

— Если рентгеновский снимок чист, что вы хотите от меня? — она водила погремушкой в разные стороны, наблюдая, как ребенок следит за ней.

— Он так плакал… В смысле, это же не нормально… Ребенок же не может так плакать просто так? Я имею в виду, может, у него повышенное внутричерепное давление? А еще мне показалось сегодня утром, что у него синдром Грефе…

Алевтина Константиновна обернулась и выразительно взглянула на Исаева, вскинув бровь. Да-да, вот именно с таким лицом слушала его на экзамене по инфекционным болезням профессор Иволгина.

— Где вы здесь видите Грефе? — скептически поинтересовалась она. — У ребенка есть в анамнезе проблемы по неврологии?

— Не знаю… Мне его сестра только вчера привезла…

— Доношенный?

— Да… В сорок одну неделю, вроде.

— Родничок в норме, рефлексы тоже, в ножках, возможно, тонус немного повышен, но вполне физиологичен. И даже после такого крика я не вижу судорожных проявлений. А для гипертензионной гидроцефалии у нас еще характерно?.. — она чуть опустила голову, словно говорила с ребенком и ждала очевидного ответа: «После буквы А идет буква…»

Паша напрягся, судорожно вспоминая курс педиатрии. Даже зеленый потрепанный учебник всплыл перед глазами, а из теории — сплошной туман.

— Глазное дно?.. Атрофия сетчатки?.. Конвульсии? — гадал он.

— Почти, — она перевела взгляд на испуганную Нику, которая во всей дискуссии различила только слова «конвульсии» и «гидроцефалия». — А еще выраженное косоглазие, расхождение швов черепа, гипотонус и увеличение окружности головы. Ничего этого я не вижу.

— Может, все-таки УЗИ? — попросил Паша.

— Молодой человек, — Алевтина Константинова медленно выдохнула. — Ребенок в порядке. Тем более, он уже успокоился. Приступы плача случаются. Это могут быть и колики, и просто перемена погоды. Мальчики очень метеочувствительны. Вы посмотрите, что творится, — она кивнула в сторону окна.

На улице стемнело от туч, слышались отдаленные раскаты грома, по металлическим отливам звонко ударяли первые капли.

— Я не вижу ничего экстренного, — пояснила врач Нике. — Поголышите вечером его, поделайте легкий массаж и гимнастику, дайте ему выплеснуть энергию. В конце концов, он может скучать по маме! Дети, которые поступают в больницу, обычно очень беспокойны первые пару дней. Для него новые люди — это стресс. Побольше гуляйте, проветривайте, играйте, а вечером — искупайте, можно даже в отваре трав. Я сейчас напишу рецепт. Только чтобы вода была не горячая, а лучше где-то градуса тридцать два. В большой ванной и не менее двадцати минут. Тогда он устанет, потом с аппетитом поест и будет хорошо спать.

— Скажите, а платно УЗИ головного мозга сделать можно? — все же напирал Исаев.

Ника закатила глаза и вздохнула. Судя по выражению ее лица, даже она сейчас не рискнула бы задать этот вопрос.

— Может, Вам и остальные внутренние органы посмотреть? — с сарказмом произнесла Алевтина Константиновна.

— Отлично, — кивнул Паша. — Давайте все.

— Ждите в коридоре, — сдалась-таки заведующая после долгой паузы и с раздраженным видом покинула кабинет, бормоча под нос что-то вроде «Хорошо, что у нас нет МРТ».