На пороге, скрестив на груди руки, с хмуро-ироническим выражением на лице, стоял молоденький пилот. Девчонка тоже нахмурилась.

— Прошу прощения, — обращаясь к Редозубову, высокопарно произнес молоденький пилот. — Нэлл! — с легким упреком заметил он жене (ее звали Нелли). — Как-то неудобно получается: ты вдруг оставляешь хозяев…

— Ты совершенно забываешь, дорогой, — невозмутимо и чуть даже надменно возразила девчонка, — что мы здесь не в гостях, а присутствуем… на месте преступления в качестве понятых!.. И наш гражданский долг состоит не в том, чтобы развлекать хозяев, а в том, чтобы помочь инспектору!

Молоденький пилот вытаращил глаза, видимо, и не подозревая в своей супруге-девчонке столь сильно развитого чувства гражданского долга. Неизвестно, сколько еще времени продолжался бы этот изысканный диалог молодоженов, но в прихожей раздался звон колокольчиков, и через несколько секунд в комнату в сопровождении хозяев стремительно вошел капитан Чиладзе.

— Готово? — спросил он у Редозубова и, не дожидаясь ответа, поднял с пола телефон, поставил на тахту и, склонившись, набрал номер. — Кто?.. Пришли за нами машину на Карла Маркса, мы закончили… Подписали? — спросил он, кладя трубку и кивая на протокол. — Стекла где?

Редозубов, покраснев, не спеша разложил листы и сказал, запинаясь от волнения:

— Я сейчас зачитаю… может быть… будут замечания…

— Можете быть уверены, — тотчас заверил молоденький пилот, — что с моей стороны никаких замечаний не последует!

— Да, что тут зачитывать? — поддержал вертолетчик.

— Что мы в этом понимаем? — пожала плечами его жена.

Понятые подписали протокол. Таким он и ушел в дело и, естественно, вызвал затем нарекания прокурора и начальника отдела. Однако тогда, сидя в машине, присланной дежурным, и осторожно держа за края осколки стекол, Редозубов откровенно радовался, что отделался так легко.

…— Въезжайте во двор, — сказал Редозубов пожилому сержанту-водителю, когда за углом выросло двухэтажное здание райотдела с выделявшимися свежим брусом стенами пристроя, где теперь размещались паспортный стол, учебный класс и заново отделанная ленинская комната.

Шофер кивнул. Машина подкатила к черному ходу и, пискнув тормозными колодками, остановилась.

Редозубов выбрался из кабины и, обойдя автомобиль, открыл заднюю дверцу — изнутри она не открывалась. Девушка, не замечая предложенной руки, спрыгнула на землю и быстро поднялась на крыльцо, первой скользнула в сумрак коридора, каблучки ее уверенно и четко процокали до кабинета начальника уголовного розыска; здесь она остановилась, ожидая, когда стажер откроет дверь.

— Проходите, присаживайтесь, — сказал Редозубов, пропуская ее вперед.

Девушка опустилась на стул, окинула взглядом кабинет и, очевидно, не найдя в нем ничего нового, уставилась в окно. Судя по ее поведению, она не собиралась спрашивать, кому и зачем так спешно понадобилась.

— Хотите закурить?

Она с нескрываемой ненавистью взглянула на стажера и отвернулась.

— Он сейчас придет, — сказал Редозубов. И то, что она не спросила, кто придет и зачем и чего им вообще от нее нужно, убедило стажера в том, что Шабалин прав: девушка все знает, по говорить не собирается.

…Шабалин с любопытством, словно бы впервые, разглядывал небольшой, но светлый, с продуманным расположением мебели, кабинет Проводникова. Даже теперь, в преддверии праздников, когда помещение замполита неизбежно загромождалось агитационными материалами: шелковыми флагами союзных республик, чеканными гербами, рулонами ватмана, штуками кумача, белилами и кистями, плакатами, транспарантами, — даже теперь кабинет воплощал в себе продуманность и порядок. В одном из углов были аккуратно сложены широкомензурные духовые инструменты: альты, тенора, баритоны, бас-геликон; стоял турецкий барабан с колотушкой. Медный духовой оркестр— гордость замполита — привлек особое внимание Шабалина. Взгляд его как бы говорил: «Валерий Романович! Ну есть же у вас работа: оркестр, женсовет, политзанятия, плакаты, милицейский хор… праздник ведь на носу!.. Что же мы тут сидим и переливаем из пустого в порожнее?» И в это время в кабинет с криком «Разрешите, товарищ капитан!» ворвался доморощенный художник — начальник вытрезвителя лейтенант Петрикеев и, размахивая кистью, стал требовать недостающей ему жженой охры.

Проводников едва успел выпроводить лейтенанта, как явились с молотками в руках два сержанта и невозмутимо доложили, что потерялась лестница.

— Найдите где хотите! — поморщившись, приказал Проводников. — Чтобы плакаты до обеда были приколочены!

Шабалин сочувственно посмотрел на замполита. «Мне бы ваши заботы, Валерий Романович!» — говорил его взгляд.

— Что у вас произошло с Савиной? — спросил Проводников.

— С Савиной? — Шабалин пожал плечами. — Мое отношение к Савиной вам известно, Валерий Романович. Я ни от кого его не скрываю. Считаю, что Савина не способна работать с подростками. Я имею в виду — с нашими подростками. В школе она, возможно, и справлялась, а здесь…

— Но пять лет она успешно работала и с нашими!

— Совершенно верно, — согласился Шабалин. — Работала. Но… Я уже не в первый раз сталкиваюсь с подобными историями. Есть такой сорт людей… да вы не хуже меня знаете, Валерий Романович… Вначале они берутся — с желанием, с огоньком, с азартом, день и ночь на службе, хватаются за все… даже за что их не просят… И вроде бы и получается у них, и результаты, кажется, неплохие, а потом… наступает какой-то спад. То ли интерес у них пропадает, то ли черная работа не нравится, то ли выдыхаются просто… не знаю. Но это уже необратимый процесс, Валерий Романович! Мне кажется, единственный разумный выход для них в этой ситуации — уйти. Честно сказать себе: не могу! И уйти. И никто не осудит.

— Вот тут я с вами совершенно не согласен, Александр Николаевич! — Проводников помолчал. — Мы исходим из того, что становление преступной личности — процесс обратимый. Исходим из того, что деградация личности алкоголика— процесс обратимый. Если бы мы не исходили из этого, наша работа потеряла бы всякий смысл. Так о каком же необратимом процессе может идти речь по отношению к нашему сотруднику! Вы правы, люди, о которых вы говорили, действительно, встречаются в органах. И легче всего указать им на дверь. Гораздо труднее, но и важнее помочь им выработать иммунитет к профессиональной деформации, вернуть их службе. И вы, Александр Николаевич, как начальник отделения, как воспитатель своих подчиненных, должны быть заинтересованы в этом не меньше меня. Вы согласны со мной?

Проводников с досадой сознавал, что убедить Шабалина ему не удалось. Все, что он говорил, было важно и правильно, но, пожалуй, слишком общо и, пожалуй, даже слишком правильно, как бы в расчете на идеал. Он поставил Шабалина в безвыходное положение: не согласиться с тем, что говорил замполит, было равносильно тому, как не согласиться с тем, что Земля круглая. И Шабалин ответил:

— В общем, да. Согласен, Валерий Романович.

Проводников встал из-за стола и, чрезвычайно недовольный собой, подошел к окну. Со стороны военкомата, зажав под мышками лестницу, шли, как римские легионеры на штурм, два сержанта. Проводников невольно усмехнулся.

— Ну, а коли согласен, — сказал Проводников, оборачиваясь от окна, — то давайте с этой позиции и подойдем к Савиной.

— Да с Савиной, Валерий Романович, мне кажется, дело обстоит еще проще…

— То есть?

— Работала, пока была незамужняя. А потом — дом, семья, ребенок… Вот в этом году давайте посчитаем: была в декрете, затем месяц брала без содержания, потом то ребенок заболеет, то сама… Объяснить, конечно, можно: мать, забота государства и так далее… Но кто же будет работать, Валерий Романович? Ведь у нас всего один инспектор детской комнаты по штату! Пусть она переходит на другую работу, где ее отсутствие не так будет ощутимо. А то что же получается: у меня Алибаев числится инспектором уголовного розыска, а фактически тянет и за всю детскую комнату! А что я могу с него спросить, если парень и так на износ работает, ночует, можно сказать, в отделе!