Хелен уже уселась впереди. Достала из Холода запал, воткнула в гнездо на пульте.

– Ты уверена, что толкачи сработают? – спросил я.

– Уверена.

– А планёр не рассыплется? Это же музейный экспонат!

– Не знаю! Крепко сделан, и следили за ним, но теперь… не знаю. Сестру моли!

– А…

– Все! Молчи!

Высунувшись в полуоткрытую дверь, Хелен глянула на Луизу. Та стояла у левого крыла с горящим факелом, будто святая Диана, собравшаяся подпалить под собой костер в устрашение язычникам.

– Готова?

Луиза молча кивнула, глядя на Хелен безумными глазами.

– Давай поджигай! Спасай Маркуса!

Словно услышав свое имя, мальчик у моих ног застонал и слабо прошептал:

– Нет… оставьте… я тут…

От души говорит или нет? Я не знал. Я уже совсем его не понимал. Если он не ловкий интриган, так чего же мы все ему служим? А если ему не дорог никто из нас, так чего из-за Луизы переживает? Ведь можем и впрямь просьбу исполнить, оставить в Хрустальном Дворце, куда с минуты на минуту ворвутся преторианцы…

Луиза протянула факел к толкачу.

– Дальше, дальше держись, сожжет! – закричала Хелен. – И сразу ко второму…

Запальный шнурок вспыхнул, начал разбрасывать искры. Сестра-настоятельница метнулась под высокое брюхо машины, выскочила с правой стороны, стала тыкать в болтающийся шнурок. Я заметил, что запалы разной длины, видно, Хелен специально подгадывала, чтобы оба толкача вспыхнули одновременно.

Загорелся второй шнурок. Луиза опустила руку, тупо глядя на бегущий к толкачу огонек… И вдруг, кинув факел, бросилась к кабине, распахнула дверцу.

– Уйди! – крикнула Хелен.

– Пусти! Держать буду, не улетишь, в стену врежешься! Пусти меня!

Вот так святая… вот так самопожертвование!

Вцепившаяся в кабину Луиза явно не запугивала. Ей хватило бы сил, чтобы придержать с одного боку хрупкий планёр и не позволить нам нормально взлететь. Вот только хватит ли на это духу?

– Помилуй, Господи… – только и сказала Хелен, сдвигаясь на своем сиденье. Луиза вмиг села рядом, одной рукой уперлась в панель перед собой, другой схватилась за плечо летуньи. Та даже не заметила этого. Толкачи взревели, оба сразу, планёр вздрогнул, и летунья рывком повернула рычаг, зажигая остальные заряды.

Планёр заскользил по натертому паркету, вперед, к проему.

Сколько раз я уже видел, что с людьми жажда жить делает, а все равно не перестаю удивляться. Самопожертвование, самоотречение – это уж больше для деяний святых и для детских сказок. Нет, оно бывает, конечно. Но обычно в горячке боя, в приступе ярости. Тогда и впрямь – солдат простой, за которым ни древности рода, ни дворянской чести, грудью на пулевик ложится, путь товарищам пролагая. Тогда в горящее здание кидаются, в омут прыгают, с усмешкой на казнь идут. Ярость! Ярость и ненависть – вот они лишь и творят настоящее самопожертвование.

А чтобы любовь и благочестие… нет, не знаю.

Не приходилось видеть.

Думал, хоть сестра Луиза, что после светских неудач к духовным делам амбиции свои обратила, пример покажет… Какое там.

В реве толкачей, поджигая за собой пол, мигом затянув дымом весь зал воздухоплавания, несся планёр к выбитому Словом проему. И был он перегружен так, как его ученые создатели и помыслить не могли. Два с половиной центнера, даже побольше, наш общий вес. И не с планёрной полосы взлетаем, без катапульт и канатов, а на четырех толкачах, что в общем-то совсем не для взлета предназначены.

Сила в них была огромная, что уж тут спорить. Только главная беда, видно, в другом крылась. Посмотрел я на крылья двойные, между которыми грохотали огненные струи. И понял, о чем тревожилась Хелен.

Все равно что в хрупкую двуколку запрячь четырех могучих коней. Им-то радость мчаться по дороге, невесомый груз тащить. А вот каково легкой повозке?

Крылья планёрные, из тонких реек и растяжек собранные, материей обтянутые, под напором толкачей выгибались и вибрировали, вот-вот отвалятся. Весь планёр скрипел и стонал, жалуясь на злую судьбу. Казалось, миг – и оторвутся крылья, унесутся сквозь проем, преторианцев пугая, а мы в кабине по инерции прокатимся да и рухнем вниз…

– Луиза… – крикнул сжавшийся в ногах Марк. Хотел я ответить, что нечего ему за настоятельницу волноваться, та пока что к Господу не торопится, но онемел: кончился зал, мелькнули отсеченные Словом края рам, и планёр ухнул вниз.

Падение было недолгим, и мне показалось, что Хелен сама опустила нос планёра к земле, чтобы тут же рвануть рычаги на себя, будто останавливая закусившего удила коня. В паре метров от земли планёр выправился и наступил короткий, будто вечность, миг, когда «Король морей» завис, раздираемый земной тягой и рвущимися в небо ракетными толкачами. Кто бы сейчас ни пересилил – нам это ничего хорошего не сулило. Я видел преторианцев – доблестных Серых Жилетов, славу державную, с круглыми как блюдца глазами; но даже невиданное зрелище нашего взлета не выбило из них боевой дух. Они разбегались – медленно-медленно, и доставали оружие – еще медленнее. Видно, время для меня замедлило свой бег, так велик был страх. Один преторианец поднимал пулевик, другой медленно замахивался тонкой блистающей саблей – и я понял, что он дотянется, рубанет по тонкому крылу, и тогда уж нам точно конец…

Я сейчас многое бы отдал, чтобы глянуть на планёр со стороны.

И не потому, что сидеть в кабине было смертью. Просто это должно было быть красиво, невероятно красиво. Как в богатой детской книжке с цветными картинками, что я однажды нашел в купеческом доме… посмотрел и не взял, не захотел детских проклятий на свою голову, дети, они к Богу ближе, он их чаще слышит. В той книжке была картинка с драконом – огнедышащим драконом, взмывающим с земли, а под ним замер с поднятым мечом благородный рыцарь. И не ясно было по картинке, кто победит, успеет ли рыцарь нанести удар или дракон взмоет в небо и обрушится на врага. Видно, так и задумывал художник.

Сейчас мы, наверное, были похожи на того сказочного дракона, пытающегося удрать. И – вот ведь странность человеческой души – симпатии мои были разделены между нами и высокородным десантом, из-под носа у которого мы убегали…

Сабля в руке преторианца пошла в удар, к крылу, как я и думал. И в этот миг время опять ускорило бег. На сером броневом жилете десантника вдруг образовалась вмятина, он пошатнулся и упал на спину. Пальнул, пальнул кто-то из Хрустального Дворца, потеряв соображение от ужаса!

Планёр взмыл в небо.

За ревом толкачей ничего слышно не было. Взлетали мы под неимоверным углом, посильнее, чем когда сквозь тучи прорывались. А сейчас облаков не было никаких, встающее солнце удивленно заглянуло в стекла кабины и ускользнуло. Планёр мотало и крутило, крылья дугой выгибались вперед, и как ухитрялась Хелен вести машину – один Господь знает.

А может быть, и он сейчас растерянно смотрит на нас…

Луиза так и не успела пристегнуться. Сейчас она почти лежала на спине, медленно сползая на меня. Нетрудно было сообразить, что если настоятельница, почти не уступающая мне весом, слетит с кресла, то вылетит сквозь заднее стекло кабины, возможно, прихватив и меня.

Вот и облегчение планёру…

Упершись в шею Луизы руками, я изо всех сил удерживал ее от падения. К счастью, Хелен заметила неладное и стала выправлять полет. Мы уже были над водой, и планёр плавно разворачивался, ложась на курс к близкому берегу.

– Не могу… крылья сейчас лопнут! – вдруг крикнула Хелен. Она, видно, чувствовала все происходящее с машиной своей шкурой.

А перед нами уже возникал линкор. Мы должны были пронестись над ним… и, кажется, нас заметили.

С острова в планёр палили все, кому не лень. Вспышки и клубы белого дыма пестрели среди деревьев и зданий, видно, преторианцы готовы были нас угробить, лишь бы не дать уйти. Но в этом опасности особой не было, так попасть с земли, чтобы кого-то из нас зацепить или важную тягу перебить, – это невозможная удача нужна.