– Хелен, где будет граница? – вдруг спросил Марк. – А?

– Какая граница? – занервничала Луиза. – Куда мы летим?

– Я не о том, – терпеливо объяснил Марк. – Я о силе своего Слова, о его пределах!

– А у Искупителя была граница? – вопросом ответила Хелен.

Планёр снова выровнялся, пошел к берегу. Теперь уже у меня не было никаких сомнений, что мы долетим.

– Хелен… – тихонько позвал Марк. Летунья молчала. Мальчик посмотрел на меня. – Ильмар, я боюсь.

– Ровно же идем, тебе ли полета бояться! – Я похлопал его по плечу, обнял.

– Да нет, не полета! Что вы все такие… прямые…

– Себя? – сообразил я.

– Слова в себе. И себя в Слове.

– Теперь уже поздно бояться, Маркус. Ты уже перевернул мир с ног на голову. – Хелен вела планёр легко и бездумно, голова ее явно была забита другим. – Когда ты прочитал Истинное Слово, когда убежал, унося книгу, ты выбрал, кем станешь.

– Хелен! – Луиза возвысила голос. – Не богохульствуй!

– Это я богохульствую? – возмутилась летунья. – Полно, сестра Луиза. Я правду говорю. Хочешь – еще больше скажу. Когда я тебя увидела в гостинице, от ярости чуть… ладно, что уж. Сама знаешь, в мирской жизни мы подругами не были.

– А у тебя вообще подруги были? – взвилась Луиза. – Одни мужики без счета…

Она вдруг посмотрела на меня и осеклась.

С чего бы вдруг?

Разве я сам этого не понимаю? Странно, если бы Хелен, молодая и красивая женщина, с ее славой, титулом, чином, не имела десятков… ну да, десятков, любовников.

Я назад смотреть не люблю. В будущее – не умею. А вот настоящим жить – это всегда от тоски спасает.

– Луиза, выслушай меня, – очень спокойно и вежливо сказала Хелен. – У нас есть минут десять до берега, потом… не знаю, как сложится. Я вот что хочу сказать… видно, не зря так получается, что вокруг Маркуса самые разные люди собираются. Вот Ильмар… ну, титул у него теперь есть, а в общем-то кто он? Вор. Тать нощной. Авантюрист безродный. Не обижайся, Иль, ведь так?

– Так, – признал я. Упоминание безродности меня слегка кольнуло, пусть я и не дворянин, но своих предков знаю. А в общем – все верно Хелен сказала.

– А ведь, наверное, должен ты был стать купцом или мастеровым, так, Ильмар?

– Ну… так. Только не по мне это. Лучше уж в гробницах древних рыться.

– О чем и говорю. А я… Какая из меня высокородная дама, Луиза? Так уж случилось, что в свете на меня разве лишь пальцами не показывали…

Лицо Луизы пошло красными пятнами.

– Ладно, дело прошлое. Пошла я в летуньи, это теперь мой дом и моя судьба. Я военный человек, пусть и женщина. Теперь ты… ну, со светскостью у тебя тоже плохо получилось? Верно? А вот настоятельница из тебя хорошая вышла, уверена. Раз никто из монашек немедля Маркуса не выдал… ну не слепые же они, должны были заподозрить, что мальчик он, а то и лично признать… Наверное, тебя твои сестры любили. И простить были готовы. Может, молились втихую, чтобы одумалась ты да раскаялась, но не предали.

Сестра-настоятельница молчала. Уже это было прекрасным результатом слов летуньи.

– Так вот… – Хелен оглянулась на напряженно слушающего Марка. – Теперь ты сам. Бывший младший принц.

– Принцы не бывают бывшими!

– Думаю, мальчик, мы еще не про такие чудеса услышим, как лишение титула и рода… Что получилось? Бывший принц, сейчас – хранитель Истинного Слова. И Слово в нем растет. Вокруг – тоже все неудачники, что в предназначенной судьбе счастья не нашли. И сами себе судьбу выбрали. Разбойник, военная, духовное лицо…

– Остановись, летунья, – тихо сказала Луиза. – Не множь грехов, не говори!

– Сказала бы. Только ты и сама все поняла.

– Я не понял ничего! – воскликнул Марк. Посмотрел на меня, будто ища поддержки.

– А я понял, – шепотом ответил я. В горле холодный ком встал, сердце екнуло.

Не думаю, что Марк хуже меня или летуньи Писание знает. Просто… к себе приложить – тяжело.

Две тысячи лет назад Искупитель, которому судьбой иная жизнь предназначалась, за добродетели свои стал Господу приемным сыном, отражением его земным. И пошел по земле арамейской, вокруг себя апостолов собирая. Не силой, не убеждением даже, любовью и добротой. Сами к нему люди приходили, прошлое свое отвергая… и были среди них и военный, и вор-душегубец, и даже сборщик податей, что уж совсем последнее дело… Всех принял, всех простил, всех в Истинную Веру направил…

А потом попал Искупитель под земной суд, по лживым наветам священников иудейских. Одиннадцать апостолов от него отреклись, предали, пусть и сами того не понимая, а лучшего желая. Один лишь верность сохранил, да еще Сестра, которая и не Сестрой тогда была, а простой женщиной Марией Башенной… Смешна была римлянам вера, не признали они Искупителя сыном Божьим сразу. И только когда сотворил Искупитель подлинное чудо, Слово произнес – не стены темницы руша, а всего лишь оружие вокруг себя в Холод убирая, Сестру спасая, только тогда коснулся римских солдат свет веры. Упали они на колени перед Искупителем, из темницы его вывели и пошли с ним до самого Рима, вечного города, где уж склонились перед Пасынком Божьим все – от цезаря до последнего раба…

Сразу все для меня сложилось.

Давно уж пора была прийти Искупителю снова. Давно.

Планёр уже шел над землей, над поселками прибрежными, летунья выбирала, где садиться станем. Марк ответа так и не дождался и сидел, вцепившись в потолочные рейки. А я, чувствуя его невеликую тяжесть, частое биение сердца под ладонью, думал об одном.

Я же его чуть не предал!

Едва среди преторианцев не оставил!

А кто же потом, когда Марк себя осознает, Двенадцатерых вокруг себя соберет да в полную силу войдет, останется единственным верным?

Кто?

Нас сейчас трое, еще девять должны прийти.

Через сомнения, через ненависть даже…

Или не так все будет в этот раз? Совсем не так?

И кто из нас обречен предать Искупителя, желая лучшего, а кто, единственный, поверит, поймет, как можно планам его помочь?

Или и тут все по-иному может выйти?

Не знаю. Не умею я наперед загадывать.

Планёр носом клюнул, пошел на снижение. Я обнял Марка крепче, постарался зафиксировать в узком пространстве кабины. Он пока еще – просто Маркус. И удар о землю, и лезвие меча, и пуля свинцовая могут убить его, как любого человека. Значит, долг мой отныне – беречь его.

Как смогу.

Из всех мест для посадки, что только были перед нами, Хелен выбрала самое необычное. Не на воду морскую у берега решила сажать планёр, не на дорогу, не на поле – впрочем, что бы из этого вышло, с поплавками-то, а на маленькое озерцо, километрах в пяти от ближайшего рыбацкого поселка.

Над поселком мы прошли уже совсем низко, и я разглядел, что люди особенно на планёр не дивились. Так, задирали головы, кое-кто руками махал, и все. Лишь ребятишки пытались бежать вслед, упрямо соревнуясь с рукотворной птицей.

Потом мы перемахнули несколько оливковых рощ, апельсиновую плантацию, на которой работали сборщицы, и понеслись над озерцом. Мне даже показалось, что Хелен не рассчитала, и мы воткнемся в заросший осокой берег.

Да нет, все было верно сделано.

Поплавки коснулись воды, за планёром раскинулся веер брызг, будто еще одни крылья выросли – из сверкающих капелек. Подскок, другой – никак не хотела машина с небом расставаться, потом мы понеслись по воде. Я крепко сжимал Марка, слегка растерявшегося от такой заботы. Скомканная тряпка в дыре вмиг намокла, отяжелела и легко выпала наружу. Хелен с натугой потянула какой-то рычаг, сбоку, от поплавков, раздался скрип, они слегка развернулись, и планёр начал тормозить.

В осоку мы въехали уже медленно и вальяжно, точно экипаж к подъезду дворца подкатил. Затрещала осока, с треском стала рваться материя на крыльях и на кабине. Со щелчком вылетело переднее стекло, почему-то не разбившись при этом. И все стихло. Планёр стоял, носом на берегу, на песке, а опустившимся хвостом окунувшись в воду.