Успокоив себя этой мыслью, я прилег рядом с Марком и почти мгновенно заснул. Луиза осталась сидеть – прямая, строгая, напряженная.

Была ли у Искупителя в детстве такая хранительница?

…Если довелось путешествовать, то быстро привыкаешь спать на ходу. В крестьянской повозке, в утлом челноке, верхом. Если довелось много путешествовать, то и на своих двоих бредешь в такой дремоте, что покрепче иного сна будет.

На мягком диванчике, да по ровной дороге, в экипаже с хорошими рессорами – кучер не солгал, спать можно лучше, чем на перине. Только укачивают мягкие покачивания и легкий стук копыт. Могут и сны прийти, сны о доме – лучшая отрада для путника.

Но мне снился кошмар.

Снился мне ад.

Ледяная пустыня – без конца, без края. Небо – темное, ни звезды нет, но льется с него тусклый серый свет. И холодно. Ветра нет, ничего нет, словно взмыл в ту высь безвоздушную, о которой Хелен говорила.

А передо мной – столб. Деревянный столб, покрытый иголочками изморози.

И человек на нем – привязанный, прикрученный, с руками за спиной, вокруг столба обвитыми, кожа льдинками колючими затянута, голова поднята – будто пытался в последний раз в небо взглянуть.

В пустое, серое, выцветшее небо…

Я взвыл, закричал – от страха, от желания лицо руками закрыть, глаза выдрать, – чтобы не видеть, не сметь видеть…

И проснулся.

Крик мой был не громче мышиного писка. Никто его и не слышал. Посмотрела на меня Луиза, по-прежнему бодрствующая, но только потому, что я поднял голову.

– Проснулся, Ильмар?

У меня не было сил ответить. Я молча отодвинул Марка, во сне уткнувшегося мне в грудь, сел.

– Кошмар? – догадалась Луиза.

За окнами уже темнота, редкие огоньки далеких поселков… Весь день проспал… надо же… И в дилижансе та же серая тьма царит, что была в моем сне.

– Свет зажги… – выдавил я. – Свет…

Луиза поспешно встала. На стене была маленькая дорожная лампа, на полочке рядом лежало несколько спичек. Настоятельница проворно чиркнула по полочке, запалила фитиль. Даже свет растекался лениво, как в кошмаре. Может, я по-прежнему сплю?

Я глянул на Марка – тот проснулся от моих движений.

– Ущипни, – попросил я.

– Это я с удовольствием.

Вопль удалось сдержать с трудом. Но зато полегчало.

– Это что, раскаяние, или тебе стало интересно, что я чувствовал?

Я оставил его иронию без ответа. Покосился в окно – ни огонька, спросил:

– Луиза, мы что, ехали все время?

– Два раза останавливались. Но ты так крепко спал, что я решила не будить. Что с тобой, Ильмар, ты сам не свой?

– Кошмар, – просто сказал я. – Сон… гнусный.

– Тогда не рассказывай, – глянув на Марка, попросила Луиза.

– Скорее, наоборот… Сестра, вы можете отпускать грехи?

Луиза сразу подобралась.

– В случае необходимости, брат мой. Говори.

– Мне снился… – Я сглотнул. – Снился ад. Или что-то очень на него похожее. Ледяная пустыня… с неба темный свет… холод…

– Это не грех, – недоумевающе ответила Луиза. – И не знак свыше. Принято давней церковной буллой, что дурные сны ничего не значат. Успокойся, и…

– Еще мне снился Искупитель. – Я отвел глаза.

– А это, скорее, добрый знак…

– Мне снился Искупитель в аду! – крикнул я.

Сестра Луиза осенила меня святым столбом. Заворочалась и проснулась Хелен. Боюсь, крик мой долетел и до соседних купе.

Пришлось повторить рассказ и для Хелен. Теперь – более подробно. Луиза уже опомнилась, лишь держала руки сложенными – лодочкой, а не столбом, значит, мне требовалось милосердие Сестры…

По мере рассказа сон смывался, терял остроту. И все же неприятный осадок не исчезал.

– Это не может быть знаком свыше, – решила наконец Луиза. – И грехом не может. Ильмар, твои темные сны – лишь отражение мятущейся души, что идет к свету…

О…

Началось.

Любят служители Церкви, едва что-то им самим непонятно, перевести разговор либо на промысел Божий, людьми непостижимый, либо на смятение души и борьбу света и тьмы.

– Спасибо, сестра Луиза, ты права… – покорно сказал я. Но настоятельница еще долго говорила, объясняя мне весь смысл аллегории, – даже в аду, который есть моя душа, придет ко мне любовь Искупителя. И надо не отвергнуть ее, а растопить лед страха…

Увидала бы она то, что я видел!

Так… так реально.

Так холодно.

Так далеко-далеко отсюда…

А за окнами дилижанса замелькали огоньки, потянулись домишки, другие экипажи. Наш дилижанс замедлил ход, перестук копыт стал глуше, размереннее.

Мы въезжали в Неаполь.

– Даже не будем говорить вознице, что сходим, – предложила Хелен. Ее мои кошмары ничуть не тронули, она сохраняла спокойствие. – Пусть везет дальше пустоту.

– Отправимся в порт, – согласился я. – И морем – до Нанта. Там решим…

Сон не то чтобы совсем стерся в памяти, но поблек настолько, что можно было думать о чем-то другом. И взамен бессильного ужаса ко мне вернулась обычная легкая тревога.

Слишком гладко все прошло.

Слишком легко мы убежали.

Пока дилижанс, раскачиваясь и дергаясь на узких улочках, протискивался к станции, я все размышлял, где и в чем ждать беды. Что-то меня насторожило, когда я проснулся и начал рассказывать свой сон…

Марк!

Он не сказал ни слова. Не задал ни единого вопроса.

Я посмотрел на мальчика – тот сидел на диванчике по-османски, скрестив ноги. Размышлял о чем-то там своем…

– Марк, – тихо спросил я. – А тебе не снятся сны? Серые, ледяные сны?

Кажется, я попал в точку.

Марк глянул на меня и даже раскрыл рот, собираясь что-то сказать. Но толчок дилижанса и невнятно долетевшая брань кучеров помешали ему.

– Приехали? – спросила Хелен. Посмотрела в окошко, пожала плечами.

Я последовал ее примеру. Сердце вдруг принялось частить, ладони вспотели. Что-то происходило. Что-то надвигалось, стремительно, неумолимо, и вся наша поездка была лишь отсрочкой, насмешливым и ненужным подарком судьбы…

– Марк, обувайся, – бросил я. – Хелен…

Мы обменялись понимающими взглядами. Летунья прикрыла глаза, потянулась – и достала из Холода пулевик. Тот, что мы забрали у офицера Арнольда.

– Что происходит? – испуганно спросила Луиза.

Дилижанс по-прежнему был неподвижен, но ругань кучеров прекратилась. Разом, словно они поняли, что лучше сейчас внимания к себе не привлекать…

Я обернулся на Марка – тот уже обулся, лицо побледнело, но он явно был готов ко всему.

– Сейчас узнаем, сестра, – только и сказал я. – Тянуть не стоит…

Хелен потянулась к запору двери, я мягко остановил ее руку.

– Я первый.

Распахнул дверь и спрыгнул на булыжную мостовую.

Засада поджидала нас в узкой, двум повозкам не разъехаться, улочке. По обеим сторонам – высокие, приличные дома. Фонарные столбы. Из окон – свет, и силуэты выглядывающих горожан.

А спереди и сзади, уже не таясь, стояли стражники.

Путь назад преграждали пятеро, все с пулевиками. Лица напряженные, и я сразу понял – эти станут палить не раздумывая.

Впереди – четверо. И без пулевиков, трое – с мечами и дубинками, один – вообще безоружный. Но этот один стоил многих.

Я посмотрел на офицера Арнольда, при моем появлении изобразившего что-то вроде улыбки, и пулевик в руке показался мне жалким и ненужным.

– Брось оружие, Ильмар. – Арнольд медленно пошел ко мне.

Кто-то из возниц издал жалобный стон, сообразив, кого вез. Несколько полуоткрытых окон захлопнулось.

Лихая же слава обо мне пошла…

– Я пойду с тобой, – сказал я. – Хорошо. Пропусти дилижанс.

Арнольд заулыбался шире. Может, поначалу у него и была единственная цель – меня, свидетеля, хлопнуть. Но теперь-то, когда ему в руки идет слава, деньги, титул…

Это он так думает. А на самом деле, тот, кто повезет Маркуса в Версаль, – живым не останется. На всякий случай…

– Ты ничего не понимаешь, офицер, – сказал я. – Ты…

Неуловимое движение – Арнольд снял с пояса короткий широкий меч. Пулевика моего он не боялся, видно уверен был в тех, кто держал меня на мушке.