Охранники с сомнением переглянулись. Но надзиратель затрясся, будто его желудочные корчи пробили:

– Нет! Не положено!

– Мы узнаем у Пасынка Божьего, как тут быть, – решил один из охранников. – А сейчас прыгай.

– Подождите, подождите! – засуетился надзиратель. – Вещь-то казенная!

Он потянулся к моему плащу, явно намереваясь сорвать его. Ну, сраму стесняться тут нечего, но в камере голым сидеть – мою-то всю одежду забрали! Нет уж!

Коленом я ударил надзирателя промеж ног. И качнулся вперед – в темную дыру. Со всех сил качнулся, забрасывая ноги в пустоту и повисая на руках охранников.

Прыгать вслед за мной святым братьям не хотелось – пальцы разжались.

Падать и впрямь было невысоко. Метра три или чуть больше. И сгруппироваться я успел, так что даже пяток не отбил – прокатился по каменному полу и встал.

Вверху, в светлом проеме люка, виднелись две озабоченные физиономии. Потом к ним присоединилась третья.

Надзиратель шипел и бормотал что-то о душегубах, Богом проклятых.

– Снимай халат и кидай наверх! – потребовал охранник.

– Сейчас, уже снимаю, – ответил я, торопливо озираясь. Света мне здесь не оставят, это уж точно, надо успеть хотя бы осмотреться…

Камера была небольшой. Метра три на три, почти кубическая. Стены, пол – все из каменных плит изрядного размера. Значит, не выковырять камень, не прорыть лаза… В одном углу камеры – дыра в полу, небольшая дыра, с ладонь размером. Над ней в стене – совсем уж маленькое отверстие, из которого вода льется непрерывно, в дыру убегая. В противоположном углу камеры – груда опилок. Именно опилок, мелких и вроде даже чистых.

Хорошо придумано.

Тут тебе и вода для питья, тут тебе и сортир. Тут тебе и ложе – да такое, что на лестницу не употребишь. А до потолка не допрыгнешь. А по потолку до люка не проползешь. Руссийский зиндан, одним словом!

– Халат! – крикнул надзиратель. – Халат отдай, душегуб! Вещь отчетная! Халат!

– Святое Писание, карбидную лампу и кирку! – крикнул я в ответ.

Надзиратель в сердцах плюнул вниз и стал задвигать деревянную решетку. В общем-то в ней и нужды не было.

– Если еды не давать, пока не вернет… – вполголоса предложил один из конвоиров.

– Не положено! – с искренней болью в голосе ответил надзиратель. – Душегуб проклятый… что ж вы не держали?

Значит, голодом меня морить не собираются. Хорошо…

– Да пусть он удавится своим халатом!

– А если и впрямь удавится?

Голоса уже удалялись. А вместе с ними – и чахлый факельный свет.

Я сел на пол, провел рукой по камню. Чисто, на удивление чисто. Видать, после предыдущего узника камеру отмыли.

На всякий случай я все-таки подполз к груде опилок и бережно просеял их между пальцев. Нет, ничего. Ни записок, написанных кровью из жил на обрывке ткани, ни тайно припасенного инструмента, чтобы ковырять стены.

– Попал ты, Ильмар… – сказал я самому себе. – Ох и попал же…

Очень медленно – спешить мне теперь было некуда – я двинулся по периметру комнаты. И всюду, куда только дотягивался, ощупывал стены. Все камни были крепкими, надежными. Никаких выцарапанных посланий тоже не было. Да и чем их выцарапывать, если в камеру голым бросают? Ногтями? Или собственный зуб выдрать, да им попробовать? Нет, не выйдет, не найдется на свете зубов крепче гранита.

Через полчаса ощупывать стало нечего. Сложив руки ковшиком, я подставил их под лениво текущую струйку. Сестра-Покровительница, посмотри на меня, ободри, вразуми…

Вода была хорошая. Вкусная, чистая. Удивительное дело, водопровод в камере – неслыханная роскошь. Хотя кто в мире богаче Святой Церкви? Разве что Владетель… Да и то сомнительно.

Я отошел обратно к груде опилок. Уселся, скрестив ноги, подгреб под себя побольше трухи. Камеру я, можно сказать, изучил. Уж чем-чем, а умением в темноте не теряться Сестра меня щедро одарила. И не в таких переделках бывали…

Тряхнул я головой и признался себе, что не прав. В таких – не бывал. Египетские гробницы, киргизские курганы, саксонские подземелья – все это давным-давно заброшено. Кроме хитрых, но обветшалых ловушек нет там преград. Да и не голым я в них забирался – с веревками, лампами, прочим снаряжением. А здесь – тюрьма. Камера, в которой до конца жизни сидеть предстоит… если не удастся выбраться, конечно.

Так что же я имею?

По стенам не забраться, до люка не допрыгнуть…

Есть у меня, конечно, халат. А из шелкового халата можно легко веревку сделать. Это и снаряжение, это и оружие…

Веревка. Груза нет, крюка нет, но придумать-то что-нибудь можно? Ведь можно? Значит, забрасываю веревку, цепляю ее за решетчатый люк, подтягиваюсь…

Снаружи раздался шум. Я поднялся, поморгал, когда в коридоре появился желтый дрожащий отблеск. Надо же, как быстро глаза от света отвыкли!

– Дальше, дальше…

Голоса – много голосов. И шаги дружные. Человек пять-шесть идет.

Люк с грохотом отодвинулся. Надзиратель заглянул вниз, а за его спиной замаячили каменные лица конвоиров.

– Ильмар-вор! – угрожающе произнес надзиратель. – Если ты сейчас же не отдашь халат доброй волей, мы спустим лестницу и заберем его силой.

Только начал побег обдумывать…

– Святые братья, не губите! – как можно жалобнее воскликнул я. – Холодно здесь, помру я! Оставьте одежду, святые братья! Даже римская стража над Искупителем так не зверствовала!

– Так и ты не Искупитель, Ильмар-вор. – Надзиратель был непреклонен. – И нечего о зверствах говорить – по полста лет люди в таких камерах жили! Халат!

– Да что ты с ним рассусоливаешь… – брезгливо бросил кто-то из святых братьев. – Он еще имя Искупителя своим грязным языком трепать будет! Давайте…

Вниз начала опускаться лестница. Ну вот, только сломанных ребер мне не хватало! В один миг я сорвал с себя халат, скомкал и швырнул вверх, прямо в лицо надзирателю.

– Забирайте! Изверги!

…Для порядка бы еще слезу пустить, пусть в моем слабодушии уверятся, но плакать совсем не хочется. Когда в душе одна лишь злость – откуда слезы?

– Может, поучить его для порядка? – осведомился кто-то.

– Нет, не положено! – отрезал надзиратель. – Служба должна осуществляться со всем тщанием, но без лишней жестокости!

Экий он законник…

– Халат проверь, может, уже успел веревок надергать? – спросил тот, кто желал заняться моим воспитанием.

– А я что делаю? – обиделся надзиратель. – Все в порядке, целый халат… а поясок, поясок!

– Поясок у меня…

Решетка легла на свое место, а свет и голоса удалились. Да уж, кто по доброй воле здесь решит задержаться…

Я снова вернулся к своим опилкам. Вот так, Ильмар-вор. Нет тебе фарта. Обходись тем, что есть. Головой.

Каждому вору, а порой и честному бюргеру, рано или поздно приходится с тюрьмой знакомство сводить. Ну, если за пьяную драку присудили тебе месяц конюшни чистить или за мелкую кражу добряк-судья год каторги пожаловал, – это дело простое. Устраивайся, обживайся, учись, как обитать за решеткой. А вот когда попал на пожизненную… ну, или на десять лет рудников, что верная смерть, – то готовься бежать.

Только по уму готовься!

Вначале пойми, как ты бежать будешь. Слабину прощупай – в стене, в полу, в стражниках. И жди момента. Не дергайся раньше времени. Но и не упусти свой шанс. Не перегори. Тюрьма, особенно одиночка, тем ужасна, что волю убивает. И тело еще не ослабло, и мысли двигаются, а воли нет – и пропал человек. Перед ним дверь открой, ключ на столе забудь, оружие оставь, а он будет тупо смотреть, шага к свободе не сделает.

Бежать. Как? Камера глухая, стены не пробить. До люка не допрыгнуть. Эх, будь у меня хорошее Слово, а на Слове… лестница, к примеру. Или хотя бы веревка с крюком, веревку можно и на слабое Слово положить. Ну и пила, конечно, чтобы, к люку добравшись, перепилить брусья…

Пустое это. Во-первых, даже выберусь из камеры – надо будет как-то дверь в коридор открывать. А во-вторых, нет у меня Слова.

Что у меня есть? Опилки, вода да слив для нечистот…