— Опять ты.

— Доброе утро.

— Ты снова мне снился. Вчера. Этого стоило ожидать.

Кажется, словно мы говорим в первый раз. Язык прилип к нёбу, слова приходится выталкивать из себя:

— Сон был хороший?

— Вообще-то, да, — признается она.

— Расскажи, — прошу я. Знаю, что трачу время, оттягиваю неизбежное. Говорит она как моя Карен, выглядит тоже. Это она и есть. Иной цвет волос, татуировка-бабочка на плече (скрытая халатом). Другой адрес и ни намека на меня. Вот — главное отличие.

— Да не о чем рассказывать, — говорит она. — Хочешь кофе? Нет, ты его не любишь. Кажется, я тебя знаю.

— Да. Еще как.

— Ты меня преследуешь?

— Что?

— Следил за мной, оставлял обрывки информации, чтобы я тебя узнала, чтобы ты начал мне сниться и я тебе доверяла, когда увижу тебя у двери в черт знает сколько утра?

— Конечно. Почему нет?

— Я все еще сержусь, — замечает она. — Но я кое-что поняла.

— Что именно?

— Ты не реальный. Не можешь быть настоящим. Кажешься нематериальным, словно пришел не отсюда. Ты часть моего сна, это не правда, а я, наверное, все еще сплю.

— Кое в чем ты права, — говорю я.

— Да.

— Почему ты сердишься?

Ее глаза вспыхивают:

— Тебя не должно здесь быть. Ты нарушитель. Я не хочу тебя видеть. Сны — это иллюзия. Я чувствую, что должна доверять тебе, но не могу, потому что ты ненастоящий.

— Может, сны — это воспоминания. О другой реальности.

— Что я сказала тебе прошлой ночью?

— Что я тебе снился.

Она качает головой.

— Я сказала жить своей жизнью. Не лезть в мою. Держаться подальше от моих снов. Не вышло, да?

— Я не влияю на твои сны.

Ты меня совсем не слушал. А хочешь, чтобы я тебе доверяла.

— Я этого не просил.

— А чего ты просил? — Она кладет руку на бедро. Зеленые глаза нацелены на меня, как смертоносные лазеры. — Ты ничего не хотел.

— Я спросил, счастлива ли ты.

— Ты об этом и во сне спрашивал.

— Мне нужно знать.

— Почему?

— Мы семья. Ты, я и Тимми, мы должны быть вместе.

— Ни за что. — Она начинает закрывать дверь. Дает понять, что разговор окончен. Я не даю ей этого сделать. Она тянет сильней.

— Я люблю тебя, Карен.

Я достаю пистолет. Тяжелый. Черно-синий. Стальной. Сверхпроводник, он прожигает мне кожу до костей. Ствол блестит на утреннем солнце. Я не смогу повторить этого, и другого шанса не будет.

Я целюсь в прекрасное лицо Карен. Она смотрит на меня — глаза распахнуты, рот приоткрыт, — но бежать не пытается. Даже отпускает дверь. Качает головой, делает шаг назад, говорит:

— Не надо.

Я нажимаю на спусковой крючок.

Лицо Карен взрывается алыми брызгами. Она падает у подножия лестницы, все еще шепча:

— Не надо.

Я смотрю на ее губы — только они остались целыми, хотя и покраснели от крови.

На белом халате и кафельном полу кровь кажется такой яркой!

Моя рука онемела, ладонь обжигает рукоятка пистолета.

Я падаю на колени. Подползаю к Карен. Слезы текут по лицу, а потом приходит боль.

Настоящая, физическая боль. Рождается в животе и растекается по телу. Все органы содрогаются. Меня рвет желчью. Я ничего не вижу, ничего не слышу, сжимаю пистолет так, словно это все, что у меня есть.

Боль стихает так же быстро, как вспыхивает. Я стою на коленях в дверном проеме. Крови нет, кафель как на полу у мамы Карен, а самой Карен нигде нет.

Медленно и осторожно я встаю на ноги, опираюсь о стену, чтобы не упасть, чувствую себя слабым и жалким. Хватаю ртом воздух, вытираю слезы.

Мир выглядит настоящим. Четким. Таким, как должно.

Эхо выстрела еще гремит у меня в голове, хотя я никогда его не слышал. Меня ведь не было в этой реальности, все случилось где-то еще или даже в моей голове.

Теперь я здесь, восстанавливаюсь после жуткого сдвига. Не знаю, как именно это происходит. Смотрю на пол — туда, где должно лежать тело Карен.

Ее здесь нет.

Конечно. Она дома с Тимми.

Дома с Тимми. Моя реальность вернулась, меня распирает от гордости, надежды и ликования. Я к этому не готов и едва не падаю в обморок. Нужно добраться до дома. В квартиру, где теперь нет мужика с пистолетом. Шестью этажами выше Роджера, который узнает меня. Туда, где жена помнит и любит меня, а сын скучает по папочке.

Сколько меня не было? Неделю?

Я закрываю дверь, кладу пистолет в карман, смотрю на солнце. По-прежнему утро.

Оборачиваюсь и замечаю серые лица в тенях, в листве, в машинах и на крышах. Они смотрят, но не шевелятся. Это мой мир, и они меня не тронут. Я не просто вредитель. Я преуспел на Пути Призрака так, как им и не снилось. Защитил собственную реальность. Вернул ее.

Я иду по улице — обратно к Бродвею. Едва не бегу, но до дома далеко, а сил нет.

Мне нужно подтверждение. Я останавливаюсь перед нищим на улице. Картонная табличка не изменилась. Куртка тоже. Он смотрит на меня из-под тряпья, качает головой и бормочет:

— Дурак.

— Сработало, — говорю я.

— Это ад, — отвечает он.

Я иду дальше. Лучше взглянуть на газетный киоск. Заголовки в витрине рассказывают о конфликте на Ближнем Востоке, упоминают президента, за которого я не голосовал, но — нашего. Никогда не думал, что так обрадуюсь его имени.

Дайю в безопасности, я уверен. Призракам нужен был я. Она найдет меня, знает, где искать, а я выполню свое обещание. Помогу ей устроиться в новой реальности.

Найду Иезавель. Она пыталась помочь мне и пострадала. Если она жива, сделаю все, что в моих силах. Кажется, она еще здесь.

Анна Гордон, наверное, тоже жива. Ей снится капитан Крен и наша прогулка под парусами на Троицу. А может, она уже встала и собирается на работу. Меня там ждут. Наверное, гадают, где я был.

Я тоже об этом думаю.

До сдвига я не был знаком с Вороной, но, кем бы она ни была, чем бы ни занималась, наверное, почувствовала его. Она умела такое, что мне и не снилось. Раньше я не верил в ясновидящих. Не знаю, что стало с ней в той реальности, но теперь это не важно. Мир вернулся на круги своя.

Я понимаю, что все еще держу руку в кармане, стискиваю пистолет, не могу разжать пальцы. Но теперь мне все равно.

На Харрис-стрит я сворачиваю на Пирмонт, и желудок сжимается, словно на американских горках.

Путь от Бродвея до Харрис тянется целую вечность. Мне страшно возвращаться. Я чувствую на себе взгляды, не только призраков, хотя и не отличаю обитателей реальноти от отщепенцев. Я — часть этого мира. Мое зрение никогда еще не было таким острым. Я вижу каждую трещинку на тротуаре, каждую чешуйку ржавчины на остове дома справа, каждый кирпич на фасаде Музея Электростанции — все яркое, как на картинах мастеров.

Дальше, в тени Вестерн-Дистрибьютор, я вижу свой дом. И другой — позади него, больше не котлован.

Черный ход ведет прямо на второй этаж, мимо кофейни «Гарри и Криса», но мне нужна ключ-карта. Все, что у меня осталось, — пистолет (горячий в потной руке), так что я иду в вестибюль. За стойкой Питер. Поднимает голову, улыбается, говорит:

— Доброе утро.

Мое сердце падает.

— Ты же работаешь по ночам, — говорю я.

— Не на этой неделе, — объясняет он. — Подменяю Майкла.

Утреннего парня, которого я ожидал увидеть.

Вот и весь разговор. Чтобы вызвать лифт, ключ-карта не требуется. Какой-то мужчина, вероятно остановившийся в отеле, заходит со мной. У него пустое, уставшее с дороги лицо. Он молча нажимает на кнопку «девять». Сердце под ребрами начинает отплясывать сальсу, корчится — до одиннадцатого этажа.

Утренний свет проходит сквозь стеклянные потолки — надо мной еще несколько этажей. Я слышу шаги на девятом, грохот ботинок, музыку из окна на двенадцатом. Из-за открытой планировки шум расходится по всему дому, но в квартире будет тихо.

Нужно объяснить, где я пропадал, и сделать это так, чтобы не прослыть ненормальным. Я не уверен, что смогу. Прошла неделя — я надолго оставил жену и ребенка. И работу. Там тоже захотят знать.