Раскланялись.

Стряпчие да маги из дознавателей в тюрьму частенько захаживали, тоже, разумеется, по служебной необходимости.

Куксон и рад был бы от визитов в острог избавиться, да возможности пока что не было: помощнику Граббсу такое не поручишь. Возможно, потом, лет через пятьдесят, когда Граббс с заклинаниями работать научится, ума-разума наберется, с алыми башмаками и щегольскими сюртуками распрощается, одеваться станет сдержанно и солидно, как и полагается гоблину, вот тогда, можно будет ему и сложные дела доверить. А пока — все самому делать приходится.

Гоблин Куксон окинул взглядом двор.

В тюрьме шла своя жизнь.

Прошмыгнул мимо хмурый кобольд с метлой на плече, прошли, позвякивая связками ключей, тролли- надзиратели. Начальник тюрьмы, помнится, очень их хвалил: боевая магия троллей особой утонченностью не отличалась, зато била наверняка. Заметил Куксон и еще кое-что: по переходам и галереям наверху стен, медленно прохаживались одноглазые колдуны бурубуру. Куксон насчитал пятерых: все похожие друг на друга, в одинаковых длинных синих одеяниях. Быстро к службе приступили, еще вчера Граббс по его, Куксона, указу назначения им передал.

Шестой бурубуру медленно шел вдоль тюремного двора, мимо зарешеченных дверей (начальник тюрьмы утверждал, что арестантам необходим свежий воздух, особенно зимой: полезно для здоровья) и при его приближении затихали в темницах голоса и узники провожали колдуна настороженными глазами.

Гоблин Куксон вошел под каменные своды галереи Северного крыла, скользнул взглядам по многочисленным приказам, висевшим на стенах: «Ночным надзирателям предписывается…», «Все посетители-маги обязаны сдавать браслеты на время посещения…», «Магам-создателям иллюзий и видений вход на территорию тюрьмы запрещен под страхом смертной…».

Неожиданно дверь в конце коридора распахнулась.

— Ба, почтенный Куксон! — загремел под каменными сводами чей-то голос. — Что-то вы в этом году раньше, чем обычно. Но я рад, рад, что вы к нам заглянули! Прошу в мою скромную обитель. Похвастался бы новыми картинами, да не могу: галерея давно не пополняется. Проклятые арестанты по-прежнему не желают сбегать! Право, не знаю, что с этим делать!

Гоблин Куксон перешагнул порог.

Начальник тюрьмы, почтенный Мадьягар, внешность имел черезвычайно приятную и располагающую: это был невысокий толстячок с круглым добродушным лицом. Ступал он мягко, неслышно, говорил негромко, доверительно, и в считанные минуты своей словесной паутиной обволакивал собеседника так, что тот с каждым его словом соглашался и только за дверью в себя приходил.

В Лангедаке Мадьягара слыл не только приятнейшим собеседником, но и тонким ценителем искусства. Особо любил живопись, даже создал у себя в тюрьме небольшую картинную галерею и частенько приглашал друзей-знакомых ею полюбоваться. Правда, сюжеты сих дивных полотен, на взгляд гоблина Куксона, отличались некоторым однообразием: все они изображали или побеги из тюрьмы или сцены погони за беглецами. Впрочем, без особой необходимости гоблин на картины старался не смотреть: уж очень натуралистично было все изображено. Имелись в коллекции и портреты пытавшихся бежать узников; одна рама, впрочем, пустовала: легендарного сильфа, сбежавшего в первую же ночь, так и не поймали, поэтому тюремный художник запечатлеть его не смог.

— Дражайший Куксон, вижу, вас тоже это беспокоит, — вздохнул Мадьягар, заметив, что гоблин бросил взгляд на увешанную картинами стену.

— Что?

— Картин-то не прибавляется! Слов нет, как меня это огорчает. Но что я могу поделать? Последний побег был десять лет назад!

Мадьягар прошелся вдоль стену и остановился возле одной рамы.

— До сих пор вспоминаю. Два арестант полгода копали подземный ход столовыми ложками. Полгода! Какое трудолюбие, какой энтузиазм! — восхитился он. — Я, разумеется, с первого дня знал о готовящемся побеге, тролли доложили, но расстраивать несчастных узников не стал: пусть себе копают. Даже распорядился выдать им железные ложки, вместо деревянных, чтобы дело быстрей шло. Приказал троллям пореже к ним в камеру заглядывать, не отвлекать, не пугать, а то вдруг передумают бежать!

Мадьягар склонил голову набок, любуясь полотном.

— Слава небесам, они не передумали. Мы им позволили убежать подальше, чтобы они поверили, что побег удался, и только потом пустились в погоню. Прихватили с собой, разумеется, тюремного живописца, чтобы он изобразил все достоверно. Приятно вспомнить! Провели целый день в лесу, на свежем воздухе… очень полезно для здоровья. Бодрит!

— Да-да, разумеется, — торопливо согласился гоблин.

— Любезнейший Куксон, отчего бы вам не встать вот сюда? Отсюда прекрасный вид на картину «Возвращение узников в тюрьму». Разве вы не хотите ею полюбоваться? Почему? Право, я могу подумать, что моя картинная галерея вам не нравится! Или, чего доброго, решу, что вы сочувствуете беглецам, а? — Мадьягар беззлобно рассмеялся. — Шучу, шучу! — успокоил он. — Мы тут любим пошутить. Шутим, бывало, и шутим… но, скажу откровенно, не всегда находим понимание среди арестантов.

Он сокрушенно покачал головой.

— Не знаю, почему? Взять меня, к примеру. Ведь я — добрейший человек, мухи не обижу! Отчего бы со мной не пошутить дружески, не поговорить? Но из некоторых арестантов слова не вытянешь, с троллей семь потов сойдет, пока они их уговорят на откровенный разговор!

Мадьягар перешел к следующей картине.

— Вот как раз такой момент изображен: беседа. Полюбуйтесь, драгоценный Куксон, оцените работу художника, он так старался! Времени у него было предостаточно: мои тролли вели уговоры около двух месяцев: уж очень несговорчивый арестант попался. Мы к нему — со всей душой, а он…

Мадьягар осуждающе покачал головой.

— Неблагодарный человек, вот все, что я могу сказать!

— Да-да, — выдавил Куксон, мельком взглянув на картину и внутренне содрогнувшись.

— И вот уже десять лет — ни одного побега. Верите ли: ни одного! Право, читаю сводки из других тюрем и черной завистью завидую! Арестанты у них времени даром не теряют: то стену разберут, то надзирателей подкупят, то подкоп выроют. А у меня?

Начальник тюрьмы заложил руки за спину и прошелся по кабинету.

— Вот сидит у нас в Западном крыле заключенный, из неумирающих. Срок — пожизненный. Чего бы, спрашивается, не подумать о побеге? Чем еще ему заниматься? Времени впереди — целая вечность, так проведи его с пользой! Почему бы не соорудить подкоп, не попытаться разобрать стену, не подкупить надзирателей, в конце концов?! Мои тролли уже устали вокруг да около ходить, спрашивают напрямую: что же ты, братец, не сбегаешь? А он им в ответ: я, говорит, наслышан о том, как вы тут с беглецами расправляетесь, так что и не надейтесь!

Мадьягар разочарованно пожал плечами.

— Не хотят идти навстречу, ответить добром на добро. Плевать им на то, что моя картинная галерея не пополняется, а тролли без дела сидят. Только себе и думают!

Он кивнул на несколько картин размером поменьше:

— А это портреты сообщников, извольте полюбоваться! Сами понимаете, бесценный Куксон, побеги редко происходят без пособников. С ними у нас особый разговор. Как-то раз даже некое лицо из самой Стеклянной Гильдии оказалось причастно, — доверительно сообщил Мадьягар. — Забавный такой был, все кричал, что он важный пост занимает и не позволит, чтобы с ним так обращались. Мои тролли очень веселились. Кстати, раньше у меня один тролль служил, так у него особый талант был к беседам с сообщниками!

— А… э… где же он сейчас? — промямлил гоблин.

— В отставку вышел и уехал из Лангедака. Но вы, любезный Куксон, не беспокойтесь: у меня, как вы изволите знать, колдуны бурубуру появились. Я их планирую по этой части пустить: с беглецами да пособниками беседовать. Уверен, они еще лучше, чем тролли, справятся. Жду не дождусь подходящего случая!

Мадьягар неспешно прошел к столу и опустился в кресло.