Арестант подошел ближе и ухватился за прутья решетки.

— Не смогу?

— Нет, потому что все темницы защищены магическим… — начал Куксон и вдруг осекся.

Человек, похожий на Синджея, усмехнулся, пристально рассматривая гоблина, в чьих глазах явственно читался страх.

— Запомни мои слова, глупый гоблин, — тихо проговорил он. От спокойного голоса Куксон похолодел. — Не думай, что все закончилось. Рано или поздно я приду за тобой. Через месяц, через год или через десять лет… когда-нибудь ты обернешься, а за твоей спиной буду стоять я.

Куксон открыл рот, чтобы ответить, но не мог выдавить ни звука.

— Я найду вас всех… но тебя, гоблин, отыщу в первую очередь… даже на краю света. Помни обо мне.

Хоглены пустыми обещаниями не бросаются, это Куксон знал точно.

Синджей много чего о них рассказал: мстительны они и кровожадны, могут выслеживать жертву годами, и спастись от них невозможно, разве что бежать за море потому как большой воды лесные людоеды боятся, и море им нипочем не переплыть. Есть и другой способ (это Синджей так говорил) — самому убить хоглена-преследователя, да только дело это опасное, не каждому по плечу. Так что лучше бежать, бежать…

Вдруг Куксон почувствовал, как вся его кровь вскипела от ярости.

Он шагнул вперед, ухватился за прутья решетки и, глядя прямо в глаза хоглену, прошипел:

— И ты помни обо мне, людоед! Когда бы ты ни пришла, я буду ждать тебя! Я сожгу тебя и развею пепел над лесом, чтобы все твои сородичи запомнили: так будет с каждым, кто посмеет охотиться на гоблина!

Куксон отошел от решетки и двинулся прочь.

— Жди… — прошелестело вслед.

…Как Куксон оказался за тюремными воротами, он не помнил. Пришел в себя уже тогда, когда серые стены острога остались далеко позади. Гоблин остановился, зачерпнул полную пригоршню снега и приложил ко лбу. Снег растаял, холодная вода поползла за шиворот. Куксон прислонился к фонарному столбу и закрыл глаза. Тут, возле столба, и отыскал его Мейса (не иначе, как фея Скарабара указала).

— Ну, как там, в тюрьме? — весело осведомился Мейса.

— Да так… — отозвался гоблин, открывая глаза и трогаясь с места. — Все в порядке, иллюзия твоя правдоподобна до ужаса. Ну, и лепрекона-фальшивомонетчика освободили, — прибавил Куксон, ни к тому, ни к сему.

— Еще бы не правдоподобна! Ты хоть понимаешь, что создать человеческую иллюзию на защищенной территории никому не под силу? Разве только лучшему из лучших! — скромно прибавил Мейса.

— Понимаю, понимаю…

— Теперь главное — поддерживать иллюзию, — продолжал Мейса. — До тех пор пока хоглен не сдохнет без человеческого мяса.

— Да, да…

— Я все еще не могу поверить, что мы вчера протащили ее в тюрьму под видом помощника Граббса! — воскликнул он.

— Куксон, что за заклятья ты Синджею дал? Как он смог усмирить хоглена?

— Особые, — отозвался гоблин. — «Магические узы» называются. Боевые маги ими пользуются, но очень редко: кучу денег за подобное заклятье выложить придется.

Мейса хмыкнул:

— Но оно этих стоит: ведь даже на защищенной территории его никто обнаружить не смог!

— За такие-то деньги любое заклинание должно быть наилучшим…

— И как она? Все еще в бешенстве?

— Нет, — думая о своем, ответил Куксон. — Уже притихла. Тролльская магия хорошо в чувство приводит, да и колдуны бурубуру всегда под рукой… так что буянить — себе дороже. Завтра ее в подземные темницы заточат, оттуда не вырвешься…

Он надолго умолк, глядя на снег, летевший над городом. Мейса тоже замолчал.

В полном молчании прошли они улицу Семи ткачей и свернули в Бузинный переулок. Короткий зимний день угасал, начало смеркаться.

Мейса взглянул на гоблина.

— Куксон, — проговорил мастер иллюзий, точно угадав его мысли. — Она за решеткой, в охраняемой заклятьями тюрьме. Это всего лишь хоглен, а не маг, так что ей не сбежать.

Гоблин кивнул.

— Знаю, знаю. Больше месяца без человеческого мяса она не протянет, так что скоро все закончится, и никто никогда не вспомнит больше об арестанте из камеры триста двадцать пять. Да, да. Так и будет! — как можно уверенней сказал он.

Сказать-то сказал, а под сердцем снова скользнул холодок близкой опасности.

Куксон вздрогнул и решительно отогнал тревожные мысли.

— Синджей ушел? — спросил гоблин, переводя разговор на другое.

— Еще до рассвета. Сначала в Ивовую заводь наведается, привет тамошним людоедам передаст, а потом в Пустынные земли двинется. Там его никто не отыщет.

Они вышли на Сторожевую площадь.

— Про завтрашний день помнишь? — спохватился Куксон. — Ты должен явиться на торжественный обед и развлекать гостей приятными иллюзиями!

— Яблоневые сады? — с тоской спросил Мейса.

— Они самые. И давай без шуточек! Если тебя из Лангедака выдворят, кто будет иллюзию в тюрьме поддерживать?

Мейса сокрушенно вздохнул.

За Сторожевой площадью они распрощались (Мейса кого-то навестить собирался, не иначе опять приятное знакомство свел) и дальше Куксон отправился один.

Снег повалил сильней, город скрылся в белой мгле и ни звука, ни голоса не долетало из-за густой снежной пелены. Гоблин Куксон шел сквозь снегопад и думал, что вся эта история почти закончена: зеркальная тень уничтожена, хоглен — в темнице, Синджей — на свободе, «Омела», приют для всех, потерявшиеся в этой жизни, цела и невредима, и по-прежнему возле очага сидит Грогер, ожидая кого-то.

Что ж, может и занесет северный ветер в Лангедак того, кого он ждет больше всего на свете…

А ближе к лету явится в Лангедак медиум Брюнсель и можно будет поговорить с Пичесом, рассказать ему кое-какие новости. Пичес непременно должен их узнать…

…В Ведомство Магии Куксон мог и не возвращаться: никаких дел у него больше не было, а, кроме того, в преддверии завтрашних праздников все давным-давно разошлись по домам.

Однако Куксон вернулся.

Поднялся по широкой лестнице, прошел пустыми гулкими коридорами и вошел в свой кабинет. Не раздеваясь, посидел за столом, подумал, затем принялся неторопливо наводить порядок. Все папки аккуратно разложил, сопроводил указательными записками, поясняющими, что где находится, просмотрел вечернюю почту, очинил перья, проверил, полны ли чернильницы. Подготовил стопку чистой бумаги для важных записей, положил в особую шкатулку ключи от сейфов и печати, убрал прошлогодние ведомости и приказы в ящики стола.

Ну, вот и все.

Он поднялся, окинул взглядом комнату (чистота выдающаяся и порядок образцовый!), взял под мышку Бонамура и вышел из кабинета, плотно прикрыв за собой дверь.

…В толстых книгах написанных чародеями специально для людей многие главы отведены феям, вот только самим феям лучше этого не читать: вздор полнейший! Дескать, ни забот у этих прекрасных созданий, ни хлопот, знай себе порхай день-деньской в свое удовольствие, да маши волшебной палочкой. Чушь необыкновенная!

У Скарабары, что служила в Лангедаке фонарной феей, хлопот было хоть отбавляй, а волшебной палочки, кстати, никогда не имелось. Немудрено, что прочитавши недавно одну такую книжонку (отыскалась в библиотеке Гильдии, «Феи Горного королевства: жизнь и обычаи» называется), Скарабара пришла в такое раздражение, что всерьез вознамерилась разыскать писаку-чародея и уронить ему на голову что-нибудь тяжелое. Да Мейса отговорил, сказал, что проживает чародей по другую сторону гор, не долетишь. Пришлось выместить досаду на хранителе библиотеки, а тот, к сожалению, всегда так погружен в умные мысли, что, кажется, и не заметил, как ему на голову книга свалилась.

Из-за всего этого вот уже второй день фея Скарабара пребывала в дурном расположении духа. Как назло и поругаться толком ни с кем не удавалось: масло, привезенное купцами для фонарей, отказалось отменного качества, горожане, встречавшиеся на улицах, были приветливы и дружелюбны, а тролли у Сторожевых ворот, пронюхав, что Скарабара не в настроении, старались как можно реже попадаться ей на глаза. Все знали, что фонарную фею лучше не сердить.