— Жаль его?
— Да. Я так часто видела нечто подобное. Я имею в виду женитьбу на неподходящей женщине.
— Вы считаете, что она ему не подходит?
— А разве вы сами не видите? У них нет совсем ничего общего.
— Кажется, он очень ее любит, — возразил я. — Так внимательно относится ко всем ее желаниям и тому подобное.
Сестра Крейвен как-то неприятно рассмеялась.
— Уж будьте уверены, она за этим следит!
— Вы считаете, что она спекулирует на своем… на своем здоровье? — с сомнением спросил я.
Сестра Крейвен снова засмеялась.
— Ее не надо учить, как добиться своего. Все, что ее светлость пожелает, исполняется. Есть такие женщины — хитрые, как обезьяны. Если им кто-то сопротивляется, они сразу ложатся, закрывают глаза и напускают на себя больной и трогательный вид или же устраивают нервную бурю… Но миссис Фрэнклин относится к трогательному типу. Не спит всю ночь и по утрам бледная, словно смерть, и истощена до предела.
— Но ведь она действительно тяжело больна, верно? — удивленно спросил я.
Сестра Крейвен бросила на меня какой-то странный взгляд и сухо сказала:
— Конечно, — и затем резко сменила тему.
Она спросила меня, правда ли, что я был здесь во время первой войны.
— Да, совершенно верно.
Она понизила голос:
— И здесь было совершено убийство, да? Мне так сказала одна горничная. Укокошили старую даму?
— Да.
— И вы тогда были здесь?
— Да.
Она слегка поежилась и сказала:
— Тогда все ясно, верно?
— Что ясно?
Она бросила на меня украдкой быстрый взгляд.
— Какая… какая у дома атмосфера. Вы ее не чувствуете? Я чувствую. Что-то не так, вы меня понимаете?
Я немного помолчал, обдумывая ее слова. Была ли она права? Насильственная смерть… по злобному умыслу… действительно оставляет такой сильный отпечаток на месте, что он ощутим и после многих лет? Медиумы говорят, что да. Стайлз по-прежнему несет на себе следы столь давнего события? Здесь, в этих стенах, в этих садах зарождались и зрели мысли об убийстве, которые под конец осуществились. И они по-прежнему заражают воздух?
Сестра Крейвен прервала мои размышления, резко сказав;
— Я однажды служила в доме, где произошло убийство.
Никогда не забуду. И знаете, по-моему, такого никто не забудет. Один из моих пациентов. Мне пришлось давать показания и все такое. Я очень странно себя чувствовала. Для девушки переживание не из легких.
— Должно быть. Я сам знаю…
Я смолк. К нам большими шагами из-за угла дома приближался Бойд Кэррингтон.
Как обычно, его жизнерадостная личность прогнала все тени и заботы. Он был таким большим, таким здравомыслящим, таким свободным… милый сильный человек, который прямо-таки излучал веселье и благоразумие.
— Доброе утро, Хэстингс, доброе утро, сестра. Где миссис Фрэнклин?
— Доброе утро, сэр Уильям. Миссис Фрэнклин в конце сада, под буком, неподалеку от лаборатории.
— И Фрэнклин, наверное, в лаборатории?
— Да, сэр Уильям… с миссис Хэстингс.
— Несчастная девушка. Это надо же в такое утро сидеть взаперти и химичить! Вам следует выразить протест, Хэстингс.
Сестра Крейвен быстро заметила:
— О, миссис Хэстингс вполне счастлива. Ей это нравится, и доктор не может без нее обойтись, точно вам говорю.
— Несчастный парень, — сказал Бойд Кэррингтон. — Если бы у меня секретарем была такая хорошенькая девушка, как ваша Джудит, я бы смотрел на нее, а не на морских свинок… а?
Джудит бы жутко разозлилась на такую шутку, но она пришлась по душе сестре Крейвен, которая громко расхохоталась.
— О, сэр Уильям! — воскликнула она. — Зачем вы такое говорите? Уж мы-то все вас знаем! Но бедный доктор Фрэнклин — человек серьезный… он думает только о своей работе.
Бойд Кэррингтон весело заметил:
— Похоже, его жена сидит так, чтобы не спускать глаз со своего муженька. Наверное, ревнует.
— Вы столько знаете, сэр Уильям!
Сестра Крейвен прямо-таки восхищалась этим подшучиванием. Она неохотно заявила:
— Ну что ж, мне, пожалуй, пора. Надо справиться насчет солодового молока для миссис Фрэнклин.
Она медленно пошла прочь, и Бойд Кэррингтон долго смотрел ей вслед.
— Красивая девушка, — заметил он. — Прелестные волосы и зубы. Великолепный образчик. Должно быть, жизнь у нее очень скучная — ухаживать день и ночь напролет за больными. Такая девушка заслуживает лучшей судьбы.
— Ничего, — отозвался я. — Наверняка в один прекрасный день она выйдет замуж.
— По-моему, вы правы!
Он вздохнул… и я решил, что он думает о своей покойной жене. Потом он неожиданно предложил:
— Не хотите ли съездить со мной в Кнэттон и посмотреть поместье?
— Пожалуй. Я только сперва узнаю, нужен ли я Пуаро.
Я нашел Пуаро на веранде, где он восседал, закутанный до ушей.
Он дал мне добро.
— Ну, конечно, идите, Хэстингс, идите. Насколько мне известно, это очень красивое поместье. Вы обязательно должны его увидеть.
— Я сам не против. Но мне бы не хотелось покидать вас.
— Мой преданный друг! Нет, нет, идите с сэром Уильямом. Он — очаровательный человек, не так ли?
— Первый класс, — с энтузиазмом сказал я.
Пуаро улыбнулся.
— А, да. Я всегда считал, что он ваш тип.
Я от всей души наслаждался поездкой.
Не только погода была прекрасной… настоящий прелестный летний лень… но я получал удовольствие и от компании Бойда Кэррингтона.
Он обладал обаянием, большим жизненным опытом и посему был превосходным собеседником. Он рассказал мне множество историй о своей административной деятельности в Индии, описал некоторые интригующие детали обычаев восточно-африканского племени, и все было настолько интересно, что я отвлекся и напрочь забыл о своих заботах, связанных с Джудит, и подспудных тревогах, вызванных откровениями Пуаро.
Мне понравилось и то, как Бойд Кэррингтон отзывался о моем друге. Он очень его уважал… как за работу, так и за характер.
Каким бы печальным ни было нынешнее состояние здоровья Пуаро, Бойд Кэррингтон не произнес ни единого снисходительного слова жалости. Похоже, он думал, что жизнь, прожитая так, как прожил ее Пуаро, сама по себе была щедрой наградой и что в своих воспоминаниях мой друг может найти и удовлетворение, и гордость.
— Кроме того, — сказал он, — держу пари, что мозг его столь же проницателен, как всегда.
— Да, верно, — пылко согласился я.
— Величайшая ошибка считать, что если у человека отказали конечности, то отказал и мозг. Ничуть, Анно домини[64] воздействует на разум гораздо меньше, чем принято думать. Клянусь Юпитером, я бы ни за что не согласился совершить убийство под носом Эркюля Пуаро… даже теперь.
— Если вы натворите что-нибудь подобное, будьте уверены, он до вас доберется, — ухмыльнулся я.
— Держу пари, что доберется. Не то чтобы, — уныло добавил он, — я вообще смог бы хорошо обстряпать убийство. Знаете, я ничего не могу планировать. Слишком уж нетерпеливый человек. Если я и совершу убийство, то только под влиянием минуты, в порыве чувств.
— Такое преступление гораздо труднее раскрыть.
— Едва ли. Вероятно, я понаоставляю улики, ведущие ко мне, везде, где только можно. Что ж, мне повезло, что у меня не преступный склад ума. Я могу убить только шантажиста. Худшей подлости не знаю. Всегда считал, что за шантаж следует расстреливать. Что скажете?
Я признался, что согласен с его точкой зрения.
Потом нам навстречу вышел молодой архитектор, и мы начали осматривать результаты переделок в доме.
Кнэттон был выстроен во времена Тюдоров, крыло же добавили позднее.[65] Его не модернизировали и не перестраивали со времен установки двух примитивных ванных комнат в 1840-х.
Бойд Кэррингтон пояснил, что его дядя был своего рода затворником, терпеть не мог людей и жил в углу огромного дома. Он выносил только самого Бойда Кэррингтона и его брата, и они, будучи еще школьниками, проводили здесь каникулы, пока сэр Эверард не стал настоящим отшельником.