— Правильно, — парировал фельетонист, ничуть не обидевшись, — ты и есть деятель, мы тебя никогда за артиста и не держали.

Моргунов не сразу стал «Бывалым». Он был и Стаховичем в «Молодой гвардии» С. Герасимова, и одноглазым офицером в «Двух жизнях» Л. Лукова. В бытность «одноглазым офицером» Моргунов в час ночи постучался ко мне в номер гостиницы «Московская» в Питере, где жила съемочная группа.

— Очень нужно, Леня. Открой.

Я открыл дверь. Моргунов выложил на тумбочку три пончика стоимостью по пять копеек каждый и заявил:

— Ты будешь третьим. Ты, я и Жора Петров. Давай рубль — и я иду за бутылкой! Это, — он показал на пончики, — закуска!

— Не хочу! — отнекивался я, но Моргунов был неутомим в уговорах.

Пришлось дать рубль.

Прихода Моргунова с бутылкой я не дождался — уснул.

Утром выяснил, что Моргунов собрал взамен пятикопеечных пончиков по рублю со всей мужской части группы, человек с тридцати.

За столик Юрия Олеши в кафе «Националь» попал американский турист, что было нечасто в хрущевские времена.

Юрий Карлович сидел нахохлившись, а американец, при помощи разговорника, спрашивал:

— Скажите, где в Москве можно весело провести время?

— В парткабинете, — безапелляционно отрезал Олеша.

В конце двадцатых в Мариуполе ходили по «буржуазным» кварталам красноармеец и работница в красной косынке с кружкой — собирали средства на строительство социализма. Заглянули они и к местному конферансье.

— Внесите на построение социализма! — потребовал красноармеец.

И тотчас получил ответ:

— Если нет денег, то не строятся!

Театральный администратор с юга России приехал в Москву и решил посетить знаменитый МХАТ, руководимый Станиславским и Немировичем-Данченко. Мхатовский вальяжный администратор небрежно взял из ящика карточку, начертал на ней «на свободное» и подал своему провинциальному коллеге. Тот в знак признательности хотел было пожать руку своему благодетелю, но взамен получил только два пальца.

— Я встречался с самим Львом Толстым, — удивленно покрутил головой провинциал, — он написал всю «Анну Каренину» и подавал целую руку, а вы — только два слова и за каждое — по пальцу!

После инфаркта я поехал долечиваться в привилегированный санаторий. Рассчитывал прожить там положенный срок келейно и без волнений. Но не тут-то было. Меня извлек на свет божий местный клубный работник и заставил перед партийно-советским руководством средней руки (было межсезонье, когда путевки достаются «второму составу») прочесть лекцию о положении нашего кино. Отказаться не удалось, и я начал:

— Я считаю... мне кажется... я вижу... я думаю...

Из зала на сцену поднялась дама с хорошо уложенной на голове «халой» и заявила проработанным тоном:

— Что вы все — «я» да «я»! Вы от скромности не умрете.

— Верно, — отвечаю, — я приехал сюда лечиться от других болезней.

Леонид Луков привез в Москву сдавать начальству фильм «Я люблю». Киноруководитель Шумяцкий, похвалив картину, потребовал вырезать эпизод, где девочка-подросток в исполнении известной Гули Королевой, резвится в березовой роще под напором пробуждающейся плоти. Луков гордился этой сценой и вырезать отказался.

— Смотри, — сказал Шумяцкий, — сейчас ведущим режиссерам автомобили выдают!

— Сцена мне дороже, — непреклонно заявил Луков.

На премьере в Доме кино Луков ждал любимой сцены, как ждал и аплодисментов после нее. Но мелькнуло только начало первого ее кадра. Сцены в фильме не оказалось. Рядом с режиссером сидел тот же Шумяцкий, и Луков, наклонившись к нему, спросил:

— Значит, мне дадут автомобиль?

— Нет. Нужно было самому вырезать!

Утесов был на долгих гастролях в столице соседней республики, только вернулся домой — и снова гастроли. Жена Утесова сразу после его нового отъезда получила телеграмму. Неизвестная ей женщина из столицы соседней республики обращалась к актеру: «Я беременна зпт сообщи что делать вопрос».

Жена актера пошла на почту, послала телеграфом тридцать рублей и сделала приписку: «Делайте аборт восклицание». И подписалась.

На следующий день она получила телеграфный перевод на тридцать рублей и, соответственно, словесное дополнение: «Я беременна не от вас зпт а от вашего мужа тчк».

Театральный режиссер, новатор времен хрущевской оттепели, поставил спектакль, о котором много говорили. Посмотреть его пришел старинный зритель, еще заставший расцвет нашего театра в период НЭПа. После спектакля он резюмировал:

— Это Мейерхольд, но шепотом.

Знакомый кинозрителям по фильму «Антон Иванович сердится», где исполнял куплеты «По улицам ходила большая крокодила», легендарный опереточный комик Александр Александрович Орлов, семидесяти пяти лет, рассказывал, как когда-то на ночной пирушке на пари с самим Григорием Распутиным он сплясал вприсядку на полированном столике красного дерева и выиграл десять золотых десяток. Я усомнился в возможности танца на такой площадке. Орлов полез в карман, вытащил пригоршню крупной соли, посыпал ею прикроватную тумбочку, чтобы не скользить, и выдал на ней русского с присядкой. Я был посрамлен и мямлил грустно, что где, мол, теперь пирушки, туалетные столики красного дерева, пари, золотые десятки.

— Ну, ты неправ, — перебил меня Александр Александрович, — все это можно организовать, а вот крупной соли — не достанешь!

Маститый детский кинорежиссер купил новую машину.

— Где ты ее будешь держать? — поинтересовалась жена.

— У нас чудный двор.

— У нас полный двор шпаны, — уточнила жена.

— У нас полный двор подростков, — не согласился со спутницей жизни кинорежиссер, — а я, как никто, знаю их нравы. Все будет тип-топ.

И назавтра подозвал к себе самого крутого подростка.

— Тебя как зовут?

— Саня, а что?

— Вот что, Саша, каждый день будешь иметь от меня на мороженое, но чтобы никто мою машину пальцем не тронул. Понял?

— Понял, — кивнул Саня.

Утром режиссер вышел к своей машине и остолбенел. Крупно, гвоздем, во всю длину кузова было нацарапано:

Попробуй тронь Саня.

Незадолго до смерти Довженко мечтал уйти с «Мосфильма» и образовать свою студию. Я, юный, влюбленный в мосфильмовский гигант, был ошарашен.

— Чем вам не нравится «Мосфильм»? — робко спросил я у Александра Петровича.

И получил многозначительный ответ:

— На «Мосфильме» везде далеко и нигде прямо!

Антрепренер, известный от Ростова до Харькова, послал сразу после революции администратора — «передового» — готовить гастроли в какой-то городок центра республики. Через пару недель поехал проверять его работу. Поезда ходили уже нерегулярно, и антрепренер смог проверить работу своего служащего не скоро. Собственно, проверять было нечего — на улицах не оказалось ни одной афиши о гастролях его театра.

— Френкель, — спросил он у подчиненного, — почему в городе нет афиш?

— В городе нет клея.

— Прибей афиши гвоздями.

— Здесь теперь военный коммунизм — гвоздей нет тоже.

— А когда вы нашего Христа распяли — гвозди нашлись?

Поэт Михаил Светлов приехал в Сочи. Вышел на пляж, окинул лежбище цепким взглядом, увидел множество старых друзей и подруг и изрек: