— Я хочу поговорить с тобой о прошлой ночи, — быстро говорит она.

Уголок моего рта приподнимается в ухмылке. Я не был уверен, что она когда-нибудь заговорит об этом. Удивительно, но мне нравится, что она решила это сделать.

— Разве у тебя нет более важных вещей, о которых стоит беспокоиться?

Ее глаза сужаются, и эти темно-янтарные драгоценные камни пронзают меня насквозь.

— Это ты вбил эту нелепую идею в голову моего отца? — шипит она.

— Тебе нужно быть более конкретной, — растягиваю я слова.

— Думаю, ты прекрасно понимаешь, о чем я говорю, — она протягивает палец и тычет им мне в грудь, ее идеально наманикюренный красный ноготь задевает черную ткань моей рубашки. — Ты годами нашептывал всякую чушь на уши моему отцу. Не прикидывайся дурачком.

Вынимая руку из кармана, я протягиваю её и смахиваю палец Ясмин, как какую-то ворсинку, напуская на себя скучающий вид, хотя мои нервы вибрируют от дискомфорта. Я не люблю, когда ко мне прикасаются, если только я не инициирую это прикосновение.

— Если он чем-то расстроил тебя, Gattina, клянусь, я с этим никак не связан.

Её лицо мрачнеет.

— В чем дело, Джулиан? — мурлычет она, ее тело в паре сантиметров от моего. — Не можешь справиться с небольшой конкуренцией со стороны женщины? Боишься того, что я буду делать, когда «Sultans» станет моим, и я начну выносить мусор из компании?

Смех вырывается из моего горла, даже несмотря на то, что меня охватывает раздражение, ее слова задевают за живое, и я не хочу этого признавать.

Должно быть, она заметила перемену в моем поведении и поняла, что зашла слишком далеко, потому что ее уверенность в себе падает, когда я придвигаюсь ближе, пока наши тела почти не соприкасаются, и из ее идеального маленького ротика вырывается сердитый вздох. Она задыхается и пятится назад, как будто ей нужно отойти как можно дальше от меня.

Я протягиваю руку и крепко сжимаю ее запястье, притягивая к себе, пока моя тень не нависает над ее роскошной фигурой, погружая ее в темноту. Не уверен, почему я это делаю, кроме того факта, что я не могу этого не сделать, как будто что-то внезапно связало нас воедино, побуждая меня прикоснуться к ней, или трахнуть ее, или заткнуть ее к чертовой матери, чтобы она никогда больше не говорила о «Sultans».

Она приводит меня в бешенство, и я не могу это контролировать, но, мои прикосновения доставляют ей дискомфорт. Я вижу это по тому, как она извивается. Мне хочется делать это чаще, просто чтобы я мог утвердить свою власть и быть уверенным, что одержу верх.

Я медленно провожу пальцами по обнаженной коже ее руки, по плечу, по обнаженной ключице, по шее.

Она сглатывает, ее горло двигается под подушечками моих пальцев.

— Если бы я этого захотел, — бормочу я, наклоняясь так, что наши носы соприкасаются, — я мог бы заставить тебя не нуждаться ни в чем, кроме меня.

Она скалится, отворачивая лицо.

Возникает желание притянуть ее к себе, заставить стоять неподвижно, пока я не разрешу ей двигаться, но я сопротивляюсь искушению, отпускаю ее и выпрямляюсь, проводя ладонью по своей рубашке.

— Я обещаю… — я делаю паузу, протягивая руку и касаясь пальцами её щеки. — Я не тот, кому стоит переходить дорогу.

— Ты не тот, кого я хотела бы видеть рядом в принципе, — отвечает она.

— Нет? — я поднимаю бровь. — Глупое решение для такой образованной девушки.

— Знаешь, я думаю, ты самый высокомерный мужчина, которого я когда-либо встречала.

Я смеюсь.

— Ты меня даже не знаешь.

— Я знаю достаточно, — отвечает она. — Я знаю, что ты мерзкий тип.

— А ты избалованная паршивка, — я пожимаю плечами. — Но я бы все равно использовал тебя в своих интересах, если бы мог.

Она склоняет голову набок.

— Что?

Мое сердце начинает учащенно биться в груди, отчего внутри все сжимается, когда мысль, которая зудела в моем мозгу, превращается в полноценную идею. Ту, которая могла бы решить всё.

Али хочет, чтобы она вышла замуж, не желая ничего оставлять своей идеальной дочери, если у нее не будет мужчины, который мог бы управлять компанией, и я… я мог бы стать тем, за кого она выйдет замуж.

Я думал об этом раньше, но отмахивался от мысли, вместо того чтобы позволить плану воплотиться в жизнь, потому что, хотя мне не составило бы труда заполучить ее в свою постель, я боюсь, что у меня из ушей потечёт кровь от раздражения из-за ее голоса, а моя вспыльчивость в отношении ее несносного поведения может не позволить ей пережить даже одну ночь.

Но это будет временный раздражитель, который решил бы почти все мои проблемы. И теперь, когда она стоит здесь, передо мной, и я не иду на поводу у собственного члена, а в голове крутится план, который складывается в моей голове, он звучит почти привлекательно.

Жениться на девушке, дать старику умереть, а потом убить ее и покончить со всем, унаследовав всё без этой стервозной дочери, привязанной ко мне.

Моя спина выпрямляется, и я позволяю своему взгляду скользнуть вниз по ее фигуре, впервые глядя на нее так, словно она моя добыча, которую я жажду съесть.

— Очевидно, Али сделал что-то, что расстроило твоё хрупкое самолюбие. И ты сама это сказала. Он слушает меня.

— Его самый большой недостаток, на мой взгляд, — она ухмыляется.

— Мило, — я улыбаюсь. — Умная женщина увидела бы во мне возможность.

— Я… что ты имеешь в виду? Ты хочешь сказать, что хочешь… помочь мне?

— Я говорю, что мне кажется выгодным иметь меня на своей стороне. Я, тот, кто имеет власть над самым важным мужчиной в твоей жизни, — я вздергиваю бровь. — Я ведь правильно предполагаю, он самый важный мужчина в твоей жизни?

Она слегка сгибается. Очевидно, она понимает, что я намекаю на ее тайного любовника, и не хочет об этом говорить.

— Конечно, да, — бормочет она.

Хмыкнув, я киваю и протягиваю руку, касаясь большим и указательным пальцами нижней части ее подбородка, слегка сжимая.

— Тогда я предлагаю тебе спрятать коготки, Gattina. Зачем делать из меня врага, если я могу быть твоим союзником?

В ее глазах бушует огонь, и я оборачиваюсь, испытывая болезненное удовлетворение, разливающееся по всем венам моего тела, от того, что она не успевает мне ответить.

5. ЯСМИН

Я годами держала Эйдана в секрете от всех в своей жизни. Для внешнего мира он всего лишь друг детства. И поначалу они были правы. Мне было одиноко, когда я была дома, а он был просто рядом. Но потом, прежде чем я это поняла, он украл мое сердце, словно вор, и когда я не была уверена, что это было за чувство, он сказал мне, что это любовь.

Я сижу напротив своей лучшей подруги Рии, смотрю, как она делает глоток Малинового Беллини и стонет, поедая шоколадные круассаны за двадцать долларов, и мне жаль, что она не знает. Что я держала это в секрете от всех и не позволила ей стать моей опорой.

Может быть, если бы мне было с кем поговорить обо всем, я бы не чувствовала себя такой одинокой — не чувствовала бы, что задыхаюсь.

— Эти круассаны — не что иное, как сахар и углеводы, — говорит она, откидываясь на спинку металлического стула во внутреннем дворике, и чешет своими накрашенными в черный цвет ногтями свой живот. — Но оно того стоит.

Я хмыкаю, хватаю свою камеру Canon EOS R3 и быстро фотографирую ее.

Она улыбается и показывает мне средний палец.

Я делаю ещё один снимок, уже представляя, как хорошо она будет выглядеть в черно-белом цвете. Дерзость Рии не нуждается в цвете, чтобы пробраться сквозь объектив.

Фотографирование людей в их стихии — моя любимая часть фотографирования. Есть что-то настолько очищающее в откровенных фотографиях, запечатлевающих один одинокий момент и сохраняющих эмоции навсегда.

— Боже, Я надеялась, что ты вырастешь из этого после колледжа.

Рия¹⁴ кивает на мою камеру, когда я ставлю её рядом со мной.