— Шабаш! 

По этой вполголоса поданной команде моряки перестали грести, вынули весла из уключин и тихо сложили их в шлюпке.

Моя рука лежала на румпеле, пока шлюпка медленно дрейфовала, теряя скорость. Невысокий силуэт подводной лодки угрожающе темнел перед нами. На топе короткой мачты, расположенной на боевой рубке — или парусе, как ее называли английские подводники, — тускло-желтым светом горел якорный огонь. Хотя его свет был виден на расстоянии нескольких миль, он не был предназначен для освещения акватории вокруг подводной лодки. Тем не менее я знал, что любой объект на поверхности в пределах 100 ярдов может отражать достаточно света, чтобы привлечь внимание вахтенного наблюдателя. Однако за пределами этого круга, сливаясь с чернильно-черными тенями острова, шлюпка была почти невидимой.

Нам потребовалось полчаса, чтобы бесшумно подойти к подводной лодке. Гребцы старались избежать всплесков, уключины были обернуты мокрой ветошью, чтобы в них не скрипели весла. Шум был нашим самым большим врагом. Если вахтенные подлодки и не смогли бы увидеть нас, они бы наверняка услышали, если бы мы поскрипывали и плескали веслами. В то время как я знал, что моя команда овладела искусством бесшумной гребли, я не был уверен, что могу сказать то же самое о толпе хулиганов Коффина. Они были в другой шлюпке, которой командовали Крамп и Мелек. Я приказал им обойти подлодку на достаточном расстоянии, следуя к "Нимроду", который находился немного дальше от берега. Его палубное освещение служило отличным маяком для команды, жаждущей мести. Я надеялся, что они уже были там. Лежа невидимыми в темноте, мы ожидали момента, когда внимание вахтенных на борту будет отвлечено настолько, что мы сможем незаметно забраться на борт подлодки и захватить ее.

Перед тем как покинуть хижину, Мелек и Хаким допросили немца, который первым пришел в себя. Я не задумывался над тем, чем они угрожали, но он охотно показал, что командир субмарины был самонадеянно уверен, что никто не знал о захвате "Нимрода" и не искал его. Большая часть команды по ночам спала на борту подводной лодки. Помимо троицы, охранявшей пленников на берегу, на борту "Нимрода" оставался только командир с горсткой людей, и я надеялся, что они так же беспечно относились к наблюдению, как и трое в хижине. Двое из них остались связаны, как цыплята, и с кляпами во рту. Третий не нуждался в подобных предосторожностях. Он наслаждался сигаретой в неведении того, что его ждет, когда мачете Рату перерезало ему горло.

Теперь Рату виднелся на носу шлюпки большой темной задумчивой фигурой. Рядом с ним сидел маленький жилистый ибан, или морской даяк, которого Рату представил Бемой. Охотники за головами с Борнео, морские даяки жили в длинных домах по берегам рек и устраивали жестокие набеги на своих врагов. Они не боялись моря, покрывали большие расстояния на своих бандонгах —больших узких каноэ под парусом из плетеных листьев ротанга. Именно им — Рату и Беме — я доверил разобраться с вахтенными субмарины, чтобы мы могли без помех высадиться на нее.

Потому что единственная возможность захватить подлодку и вывести ее из строя — это застать их врасплох. Не могло быть и речи о лобовой атаке против обученных моряков, вооруженных пистолет-пулеметами и 88-миллиметровой палубной пушкой, способной выпускать 20 снарядов в минуту. Нет, единственный способ попасть на борт субмарины — проделать это тихо и незаметно. Рату, незаметный и смертоносный, как ягуар, был очевидным выбором. Он сам вызвался добровольцем и позвал Бему, который сверкнул дикой ухмылкой, показывая ряд зубов, каждый из которых был остро заточен. Он присел рядом с Рату, одетый только в коричневую набедренную повязку и обрывок материи, обмотанный вокруг головы. В руках он сжимал острое как бритва мандау — короткое мачете, которое в его опытных руках было смертельно опасно для человека или животного. Они составили странную пару: огромный, мускулистый фиджиец и жилистый морской даяк, но они были вполне уверены в своей способности бесшумно очистить палубу подводной лодки, чтобы Спенсер и Лотер могли подняться на ее борт.

В середине шлюпки сидел майор Спенсер, перепроверяя снаряжение, которое он лично отобрал и загрузил в нее. В деревянном ящике лежал ряд гранат, известных как немецким солдатам, так и британским томми как "толкушка", с толстой цилиндрической головкой, набитой взрывчаткой, и с деревянной рукояткой. У основания ручки откручивается колпачок, открывающий шнур с шариком на конце. Легкий рывок за шнур — и поджигается запал с пятисекундной задержкой. Этого времени достаточно, чтобы человек бросил гранату и укрылся. Спенсер аккуратно сложил несколько гранат в два ранца. Кроме того, он сделал несколько связок из пяти гранат. Они были слишком тяжелыми, чтобы бросать их, но были смертоносным оружием, будучи подорванными в ограниченном пространстве. Спенсер уложил по три такие самодельные бомбы в каждый ранец и поднял руку, показывая, что готов к бою.

Помимо гранат, у Лотера и Спенсера на шее висели пистолет-пулеметы Бергманна, а еще несколько были сложены в шлюпке. Стрельбы будет не избежать. У меня не было особой уверенности, что мои неподготовленные моряки смогут отличить в темноте друга от врага, но приходилось обходиться тем что есть.

Я поднял ночной бинокль и стал изучать палубу подводной лодки в поисках вахтенных, ожидая движения, которое выдало бы их присутствие. Я кое-что заметил: пятно тьмы скользнуло мимо контура палубного орудия. Этот вахтенный, вероятно, периодически проверяет нос и корму. Тень продолжала двигаться вперед и, наконец, остановилась возле зазубренного профиля резака сетей. Я перевел бинокль на кормовую палубу. Она была гладкой, на ней не было ничего, за чем можно было бы спрятаться. Позади боевой рубки я увидел аварийный люк, открытый для дополнительной вентиляции жаркого и душного нутра субмарины. Если в отсеке внизу и было включено освещение, то через открытый люк его не было видно. Я наклонился вперед, тихонько прошипел, чтобы привлечь внимание Спенсера, и указал ему на это.

Я ожидал увидеть еще одного вахтенного в боевой рубке и сосредоточил свое внимание на ней. Ага! Мое внимание привлекла знакомая форма офицерской фуражки. Пока я наблюдал, человек вышел из тени рубки и, ступив на открытую орудийную платформу, облокотился о релинги. Значит, двое вахтенных, оба, вероятно, вооружены. Я прошептал информацию Спенсеру, который передал ее Рату в носовой части. Здоровяк поднял кулак большим пальцем вверх. Затем он снял рубашку и, гибкий и бесшумный, скользнул за борт, а за ним немедленно последовал Бема, зажав в зубах мандау. Я следил, как они плыли к подводной лодке, но в темноте быстро потерял их из виду. Кроме того, я предполагал, что они плыли под водой как можно дольше, чтобы избежать обнаружения.

Минуты длились, казалось, целую вечность, и я с тревогой осматривал палубу подлодки через ночной бинокль в поисках каких-либо признаков того, что Рату и Бема достигли ее. Человек на носу все еще был там, пользуясь одиночеством, чтобы спокойно покурить. Неприкрытый рдеющий кончик сигареты являлся подтверждением ослабления его бдительности.

Что было смертельной ошибкой. Я так и не увидел приближения Бемы, но вот там был моряк, темный силуэт на фоне усыпанного звездами неба, а в следующий момент он исчез. Ни сигнала тревоги, ни всплеска тела, падающего за борт. Ничего. Тишина.

Я перевел взгляд на середину лодки, чтобы осмотреть рубку. Офицер в фуражке все еще сутулился над поручнем орудийной платформы, несомненно с нетерпением ожидая смены вахты и возможности провести несколько часов на своей койке. Рату не было видно, и я подумал, что он все еще в воде. Затем часть более глубокой тени корпуса, казалось, отделилась и медленно скользнула вверх по трапу на орудийную платформу. Я застыл на кормовом сидении, сжав пальцами бинокль и едва решаясь дышать, как будто малейший звук заставит немца обернуться. Он, очевидно, услышал что-то — возможно, шум падающих на палубу капель морской воды, стекавшей с Рату. Но когда он стал поворачиваться, было уже слишком поздно.