Выше сил.

Первый раз в жизни Карен ощутил бессмысленность собственного существования.

Словно минуту назад тринадцатая по счету надпись «Висак-баши Карен Рудаби, 5965–5996 гг. от с. м.», высеченная на обелиске, на остроконечном камне в ущелье Малого Хакаса, перестала быть поводом для хвастовства и шуток в знакомой компании, обратившись в реальность.

Братская могила.

Братская могила «Звездный час» имени Омера Хаома.

«Дальше продвинулись, — пели егеря на редких привалах, — дольше горели; тех, что погибли, считаю храбрее…»

Считаю храбрее.

Поэтому, когда лапа хайль-баши отодвинула его в сторону, Карен послушно сделал шаг, другой и вновь застыл столбом.

— Нет уж, погодите, — вкрадчиво раскатился по двору бас Того-еще-Фарша, и спина бывшего нарачи заслонила бывшему егерю половину центрального корпуса мектеба; заслонила, страшно качнулась — грозящая рухнуть оползнем гора — и сместилась левее. — Давайте не будем торопиться. Господин гулям-эмир, я к вам обращаюсь. Да, именно к вам в первую очередь! По-моему, я здесь единственный представитель законной власти, и у меня складывается крайне нелестное впечатление… Вот-вот, вы правильно меня поняли: опустите вашего подопечного, если хотите, подстелите под него любую теплую тряпку и перестаньте коситься на госпожу Коушут!

Фаршедвард раздраженно топнул ногой — движение могло бы показаться детским, нарочитым, если до того никогда не видеть, как умеют топать борцы-нарачи; Али-бея цельно накренило в сторону, словно подрубленный ствол, толстая ножища приподнялась, зависла на мгновение, опустилась всей подошвой… и земля обиженно вздрогнула.

Гюрзец встопорщил седеющие усы, морщины на лице гулям-эмира заерзали, складываясь в непонятную гримасу; затем он кивнул Усмару и аккуратно расположил на крыльце тело надима Исфизара.

Укрыл ноги надиму собственным пиджаком; кобуры под пиджаком не оказалось, так что гулям-эмир ничем не рисковал.

Хотя он вообще ничем не рисковал — не больше прочих.

«Словно аукцион, — мелькнуло в мозгу Карена, мелькнуло и даже показалось смешным. — Мы торгуемся, Фарш намерен переспорить Зейри, а Гюрзец молоточком стучать будет. По надимовой макушке.

Продано!»

Нет. Только показалось смешным, но смешным не стало.

Стало глупым.

— Достопочтенный Исфизар минуту назад обвинил в происходящем часть присутствующих здесь людей… Обвинения в адрес неба мы в расчет принимать не станем по причине нервного возбуждения уважаемого надима. Предположим, господин Исфизар заблуждается. Тогда его можно спокойно уносить, запирать на ключ в учительской и пытаться образумить — разумеется, законными, подчеркиваю, законными методами! Но с равным успехом мы можем предположить и другое: в сумбурном заявлении уважаемого надима крылось зерно истины. Маленькое, еле заметное, но вполне способное прорасти определенными всходами — и именно это толкнуло госпожу Коушут на ее опрометчивые действия. Итак?

Болтливость Фаршедварда, из которого при обычных обстоятельствах лишнего слова не вытянешь, была Карену вполне понятна: слово за слово, и собравшиеся перед мектебом люди зашевелились, задумались, словно нехотя, задвигались, за… за? Против?!

Неистовая Зейри как бы невзначай поднялась на ступеньки, встав поближе к Усмару (гулям нервно засопел), глядящему исподлобья Ташварду и телу болтуна-надима; глаза Зейри мимолетно полоснули по открытой двери, будто в ожидании: вот-вот оттуда выглянет еще один остававшийся в мектебе гулям, Махмудик, любитель дергать чужие пальчики!

Вон сколько нужных пальчиков: дергай — не хочу…

Бородач переглянулся со своим телохранителем, выпустил умопомрачительный клуб дыма, стряхнул пепел в карман громиле-наемнику — и оба, являя второй за сегодня трогательный пример единения власти законной и, мягко выражаясь, незаконной, демонстративно подошли к хайль-баши и встали рядом; за ними робко проследовал круглолицый доктор, ведя за руку насмерть перепуганную дочку бородача, и толстячок-хаким с девушкой.

— Господин Рудаби! — колоколом прозвенело в наэлектризованном воздухе.

Взор Неистовой Зейри, способный почище молнии испепелить любое живое существо, уперся в Карена.

— Господин гулям! Вам что, требуется особое приказание?! Немедленно идите сюда!

— Егерь, твою дивизию… — глухо рыкнул Тот-еще-Фарш и замолчал.

По мнению хайль-баши, сказанного на этот раз было достаточно.

Более чем.

Когда Карен вдруг расхохотался — заливисто, по-мальчишески, утирая слезы и с хрипом набирая дыхание для новых громоподобных раскатов, — запертые на территории мектеба люди озабоченно переглянулись: иметь в вынужденной темнице двоих сумасшедших, на их взгляд, было бы обременительно.

Не находите?

Насмеявшись всласть, бывший егерь, отставной мушериф и несостоявшийся гулям… един в трех лицах, Карен проморгался за троих, отряхнув с ресниц капли искрящейся влаги, и направил свои стопы совершенно в ином направлении, чем предполагали Тот-еще-Фарш и Зейри Коушут.

«Тех, что погибли, считаю храбрее», — немелодично мурлыкал он по дороге.

Встав за спиной бабушки Бобовай, Карен опустил ладони на поручни инвалидного кресла — и через мгновение костяшки его пальцев побелели.

— Спасибо, гостенек, — еле слышно прошептала старуха, и левая лапка бабушки ласково потрепала висак-баши по предплечью, а правая сноровисто забралась в недра кресла, где и осталась.

Так они и стояли: мурлычущий егерскую песню Карен, старуха из тупика Ош-Дастан, кутающаяся в шаль девчонка и Руинтан Корноухий, беспутный аракчи.

Ах да — еще коза.

Рогатая бестия.

— Не работает, — растерянно бросила Зейри, в пятый раз щелкая выключателем.

Гюрзец с сочувствием покачал головой.

Он уже больше получаса знал, что во всем мектебе нет электричества: очнувшись после обморока и спускаясь вниз, у Ташварда хватило ума пощелкать рычажками на распределительном щите.

Сейчас его беспокоило другое: работает ли водопровод?

Еще там, во дворе, Гюрзец поймал себя на странном полузабытом предчувствии. Он задницей чуял опасность, это было основное условие его профессии, позволявшее определить направление и характер будущего удара за миг до того, как удар становился настоящим. Мэйланьские мастера утверждали, что движение бойца «начинается с ног и укрепляется в пояснице», маленькие убийцы с архипелага в море Муала называли источник силы коротким словечком «хара», что на их варварском наречии означало «живот», рукопашники Хины и Дурбана полагали, что дело кроется в повороте бедер, — Ташвард недоумевал, слушая их: почему бы не обозвать все эти бедра, живот и поясницу одним емким термином «задница»? Просто и понятно.

То, что сзади, всегда главнее того, что спереди. Увы, большинство мужиков полагают иначе. Седалищный барометр еще ни разу не подводил Ташварда, и, когда во дворе начался дележ — кто за кого и по какому поводу? — отставной инструктор училища «Белых змей» оставался холоден и равнодушен. Он уже давно был сам за себя. Если стерва Зейри хочет числить его у себя в подчинении — на здоровье, пусть крошка потешится, попускает слюни. И если курсант… виноват, висак-баши… дважды виноват: новоиспеченный гулям, которого именно он, Гюрзец, в свое время вытащил из дерьма, расположен поиграть в благородство — сколько угодно. Мы даже пособим, подыграем. До поры.

Пока не разберемся в обстоятельствах. Вот тут-то и нашла коса на камень. Почему-то главной опасностью тянуло не от дурня-йети, то и дело лапавшего оттопыренную подмышку, не от его роскошно-бородатого хозяина, по которому давно плакали кутузка и гигант мушериф, даже не от самого мушерифа — последнего господин Ташвард отнюдь не склонен был недооценивать, за фарсанг чуя профессионала высокого класса, равного себе и по возрасту (тоже небось полтинник разменял!), и по характеру.