— Что значит — забирай? — выговорила я, отбивая зубами чечетку. — Лариса утверждает, что забрать можно только неодушевленный предмет. По-моему, от частой возни с трупами Марк начал путать живых и мертвых.

Леша продолжал неуклонно двигаться вперед, рассекая воду, точно заправский буксир.

— Расслабься, Варька. Мне свой кураж можешь не демонстрировать.

— Ах да, я и забыла, что ты предпочитаешь истерики. Но боюсь, без тренировки у меня ничего не получится. Если хочешь, могу изобразить легкий обморок. Только подхвати меня сразу, пожалуйста. У меня нет ни малейшего желания принимать ледяную ванну.

— Тогда подожди с обмороком, пока не выберемся из подвала, — посоветовал Леша, не снижая темпа.

Я изо всех сил старалась не отставать, но ноги плохо слушались — то ли потому, что совсем застыли, то ли из-за слабости, охватившей меня, когда я увидела неподвижные стеклянно-прозрачные глаза Бориса.

Марк нагнал нас в холле, где мы задержались, чтобы обуться. Он запер замок на два оборота, а на короткий Лешин вопрос: «Ну?» — ответил почти так же коротко:

— Потом.

Надеясь согреть заледеневшие ноги, мы взбежали, перепрыгивая ступеньки, на третий этаж. В моем номере Марк достал из бара бутылку, не скупясь, плеснул водки в стакан чешского стекла и протянул мне:

— Залпом, Варвара! И бегом в ванную.

Я послушно влила в себя лекарство, юркнула в спальню, сдернула с вешалки купальный халат и заперлась в ванной. Но вместо ожидаемой горячей воды из-под крана полилась прохладная струйка. «Этого и следовало ожидать, — угрюмо подумала я. — Павел Сергеевич с прошлой ночи лежит с разбитой головой, а Лева, исполнявший обязанности истопника сегодня утром, пребывает в лучшем мире».

Завернув кран, я покинула ванную, прошла через спальню и остановилась на пороге гостиной. Леша с Марком только что оторвались от своих стаканов.

— Так что там? — крякнув, спросил Леша.

— Борис умер не от яда, — тихо ответил Марк. — У него на шее отчетливый след удавки.

— А я-то чуть не расплакалась, растроганная твоей заботой, — прошипела я, вторгаясь в гостиную. — Оказывается, ты просто хотел от меня избавиться. Зачем, интересно? Мне не следовало знать, что Бориса задушили? По-твоему, я спала бы спокойнее, считая, что мертвец выбрался из болота, добрел до отеля и, утомившись, прикорнул в инвалидном кресле?

Лучшая защита, как известно, нападение.

— Ты почему не в ванной? — обрушился на меня Марк. — Хочешь свалиться с температурой? Здесь и без тебя достаточно лежачих больных.

— Не думаю, что еще одна холодная ножная ванна прибавит мне здоровья. И нечего увиливать от ответа. Зачем ты меня отослал?

— Горячей воды нет? Леша, разотри этой скандалистке ноги, — распорядился Марк. — Сядь, Варвара. Не собирался я от тебя ничего скрывать. Хотел только, чтобы ты сначала немного успокоилась.

— Я всегда спокойна, — гордо объявила я, почти справившись с дрожью, и уселась на диван. Леша было опустился передо мной на корточки, но я поджала ноги. — Не нужно мне ничего растирать. И так ступни горят. Лучше скажите: вы уверены, что Лева мертв? Не окажется он потом где-нибудь в котельной с кровоточащей раной в груди?

— За Леву я ручаюсь, — сказал Марк. — Лично проверил ему пульс, и не на запястье, на шее. И потом это искаженное багрово-синее лицо… Без специального грима такого эффекта не добьешься.

— Ладно, будем считать, что Лева действительно отравлен. Теперь не мешало бы разобраться с Борисом…

— Подожди, Варвара, — перебил меня Марк. — Я вызвал сюда Прошку с Генрихом. Отложим обсуждение до их прихода. А пока натяни на себя что-нибудь теплое и прекрати дрожать. Налить тебе еще рюмку водки?

— У меня и так голова идет кругом.

Я встала и пошла в спальню за теплой шалью. Но, уже набросив ее на плечи, передумала и закуталась в одеяло. Дрожь все равно не унималась, но, быть может, одеяло позволит ее скрыть… В голове у меня царил полный хаос: из памяти выплывали разрозненные сцены, увиденные мною в отеле, обрывки фраз. Казалось, мне показывают фильм, смонтированный безумным режиссером, который покромсал все отснятые пленки на отдельные кадры и произвольным образом склеил. Вот бледное лицо Бориса на подушке, жалкая улыбка, сменившая страдальческую гримасу. «Боюсь, вчерашние анчоусы оказались несвежими»… Сдавленное рыдание Павла Сергеевича: «Боря умер»… Застывшее лицо Натальи, заплаканные глаза Ларисы. Неужели все они притворялись? Кто же должен был играть роль зрителя? Ведь не для нас был устроен этот спектакль?.. Наталья с белыми таблетками на ладони… Кому они предназначались?.. Замухрышка, орущий: «Это очень похоже на заговор. И объект его — я!» Может быть, он был прав? Но Замухрышка жив, а Лева и Борис мертвы…

Из задумчивости меня вывел голос Прошки:

— Что у вас происходит? Что за спешка такая?

— Бориса убили, — ответил ему Леша.

— Вот так новость! До тебя только что дошло? А завтра ты разбудишь меня спозаранку, чтобы сообщить о кончине Левы?

Я выплыла из спальни, кутаясь в одеяло. Прошка стоял посреди гостиной, гневно сверля глазами сидящего на диване Лешу. Марк доставал из бара новые стаканы, Генрих сражался в прихожей с дверным замком. Я подошла к большому кожаному креслу и забралась в него с ногами.

— Что это вы все молчите? — Прошка перевел взгляд на бутылку. — Марк, ты позвал нас выпить за помин Борисовой души? И тебя тоже вдруг как громом поразила мысль: «Боже, а Борис-то мертв!»?

Марк медлил с ответом, и Генрих, которому удалось наконец повернуть ключ, забеспокоился.

— Что тут у вас случилось? — спросил он, медленно обведя нас взглядом.

Марк вручил им с Прошкой по стакану.

— Мы нашли труп Бориса в подвале, — объявил он. — В инвалидном кресле. На шее у него четкий след провода или гладкого шнура. Рядом с креслом в воде валяется большой разбитый фонарь, принадлежащий, по всей вероятности, Павлу Сергеевичу. Борис полностью одет: сапоги, брезентовые штаны, свитер, штормовка. Одежда заскорузлая и грязная.

Прошка с Генрихом, как лунатики, влили в себя содержимое стаканов.

— Выходит… — минуты через две произнес Прошка и покачал головой. — Ничего не выходит. Кто-нибудь из вас в состоянии объяснить, что это значит?

— Это значит, что вчера утром нас с вами провели, как последних дураков, — ответила я с готовностью. — Никакого отравления и никакого аппендицита у Бориса не было, он не умирал в машине и не тонул в болоте. Цель этого милого розыгрыша я пока не понимаю, но участников — по крайней мере, нескольких — назвать могу. Это сам Борис, его сестра, Лариса и Павел Сергеевич.

— Какая ерунда! — возмутился Прошка. — Когда мы встретили Ларису и Наталью в лесу, Лариса была вся зареванная, а Наталья двигалась, как сомнамбула. Сегодня днем в разговоре с Натальей я упомянул имя ее брата, и она побелела, как вон та стена. Павел Сергеевич, еще не вполне придя в себя, вспоминал сегодня, как умер Борис, и ты, Варвара, сама бросилась искать ему валидол. Если все это было игрой, то они не просто гениальны, они — труппа бесподобных актеров, равных которым нет и не было на свете.

В комнате воцарилось молчание.

— Ну, по крайней мере, один твой довод я могу разбить, — заговорила я наконец. — Ты помнишь, что именно сказал Наталье, когда она изменилась в лице? Нет? А напрасно. Ты сообщил ей, что ночью мне привиделся Борис. Во всяком случае, именно после этого ты спросил, не плохо ли ей, и предложил отложить разговор. Она побледнела не потому, что вспомнила о действительной смерти брата, а потому, что его видели живым.

— И не просто видели живым, а видели живым под окнами отеля, — подхватил Марк. — Я не знаю, какую цель ставили перед собой участники спектакля, если не побег Бориса. Причем побег основательный, навсегда, исключающий преследование и дальнейшие поиски беглеца. Естественно, услышав, что беглец вернулся и обнаружен, его сообщница была потрясена.

— Ну хорошо, а Лариса? Заметьте, она ведь тогда плакала не для нас. Когда мы встретились с ними в лесу, у нее уже были опухшие глаза и лицо в красных пятнах. По-вашему, она сидела в машине и на протяжении часа выдавливала из себя слезы, чтобы убедить нас в кончине Бориса? — Прошка скептически хмыкнул. — Безутешное горе было бы естественнее изображать сестре лжепокойника, а не чужой тете.