Молочник стоял на колене перед ящиком, когда она открыла дверь. Он медленно поднялся на ноги, на лице у него было какое-то особо виноватое выражение. — Доброе утро, г-жа Фишер, — сказал он натянутым, расстроенным голосом.

— Доброе утро, Борден, хорошо, что я вас застала, — ответила мать.

Слова так и слетали у нее с губ, она даже слегка задыхалась от волнения.

— Сегодня мне надо яиц и масла.

Молочник виновато потоптался. — Да уж, г-жа Фишер, к сожалению, но..., — голос у него стал совсем беззвучным.

На лице у нее отпечаталось разочарование. — То есть все кончилось?

Он молча покачал головой. Он показал рукой на ящик, стоявший перед ней на крыльце.

Мать сбилась с толку. — Я, я не понимаю, — запинаясь, произнесла она, следя взглядом за его рукой. Затем она вдруг поняла. В ящике был желтый листок. Только листок, молока не было.

Она медленно взяла листок и начала читать его. Они прекращают ее обслуживать. Она должна им по счетам за три недели. Она подняла глаза на молочника, в них сквозил ужас. У нее было бледное и больное лицо.

— Сожалею, г-жа Фишер, — сочувственно пробормотал он.

На газон перед домом брызнула струя воды. Она вдруг заметила, что г-н Конлон поливает сад. Он смотрел на них.

Она уловила его взгляд. — Доброе утро, г-жа Фишер, — пробубнил он.

— Доброе утро, — автоматически ответила она. Надо что-то делать. Она уверена, что он все видел и слышал. Она снова посмотрела на счет: четыре доллара и восемьдесят два цента. В фужере на раковине было как раз пять долларов..

Она с трудом обрела дар речи и попробовала улыбнуться. Губы у нее были совсем белые, а улыбка больше походила на гримасу каменной статуи. — Я как раз собиралась заплатить вам, — сказала она молочнику нарочито твердым голосом. — Подождите минутку.

Она быстро закрыла за собой дверь. На мгновенье она слегка прислонилась к ней, счет выскользнул у нее из дрожащих рук и упал на пол.

Она и не попыталась поднять его, боялась, что упадет в обморок, если сделает это.. Вместо этого она поспешила на кухню и взяла деньги из фужера над раковиной.

Она медленно, неохотно пересчитала деньги, как будто при пересчете они вдруг каким-то чудесным образом удвоятся.

Было ровно пять долларов. Ей стало холодно. Ее охватила нервная дрожь, когда она повернулась и пошла обратно к двери.

Молочник стоял на крыльце, там, где она его оставила, но теперь у него было молоко, масло и яйца в небольшой проволочной корзине, которую он держал в руке. Она молча вручила ему деньги, он положил их в карман и отсчитал ей в руку восемнадцать центов.

— Вот ваш заказ, г-жа Фишер, — понимающе сказал он, стараясь не смотреть ей в глаза.

Она хотела было сказать, чтобы он оставил себе сдачу, но не посмела.

Ее охватил стыд, когда брала корзинку из его рук, и она промолчала.

Он кашлянул. — Это не моя вина, г-жа Фишер. Это все кредитчик в конторе. Понимаете?

Она кивнула. Она все прекрасно поняла. Он повернулся и сбежал по ступенькам, а она проводила его взглядом. Снова раздался гулкий голос г-на Конлона.

— Ну и жарища будет сегодня, г-жа Фишер, — улыбался он.

Она рассеянно посмотрела на него. Она думала совсем о другом. — Да, г-н Конлон, — вежливо ответила она и, закрыв за собой дверь, пошла опять на кухню.

Задумавшись, она положила молоко, масло и яйца в холодильник. Все равно он казался пустым. Ей хотелось заплакать, но глаза у нее были сухими. На лестнице послышался шум. Она быстро закрыла холодильник. Семья собиралась к завтраку.

Несколько минут спустя молоко, масло и яйца появились на столе, и они стали есть. Когда она смотрела на них, на душе у нее потеплело.

Мими была взволнована. Вчера вечером в газетах было объявление. В одном из бруклинских универмагов, «А и С», требовались продавщицы на неполный рабочий день, и она пойдет туда. Отец завтракал молча. У него было усталое, осунувшееся лицо, на нем проступили морщины, свидетельствовавшие о том, что во сне он не отдохнул.

Затем кухня опустела, и мать осталась одна. Она медленно закончила мыть посуду. Затем заметила, что молоко, масло и яйца все еще на столе.

Она взяла их и взвесила на руке. Свободной рукой она открыла холодильник и положила продукты внутрь. От куска льда ничего не осталось, он весь растаял. Она закрыла дверцу.

На крыльце послышались шаги. Наверное, почтальон, подумала она. Она побежала к парадной двери и открыла ее. Почтальон уже ушел к следующему дому. Она быстро открыла ящик, вынула оттуда несколько писем и повертела их в руках. Ничего от меня. Только счета. Она медленно вернулась на кухню, открывая письма на ходу. Газ, телефон, электричество — все просрочено.

Она бросила их на стол, оставив в руке еще один нераспечатанный конверт. Адрес был незнакомый. Она раскрыла его. Это было извещение из банка о том, что просрочена закладная на дом.

Она тяжело села на стул рядом со столом. От тряски дверца холодильника медленно открылась. Она так и сидела, глядя в раскрытый холодильник. Надо встать и закрыть дверцу. Весь оставшийся там холод ведь выйдет, но это было неважно. У нее не было сил встать и закрыть дверцу. Ей теперь все безразлично, у нее нет сил даже заплакать. Все тело ужасно ослабло. Она все смотрела и смотрела в почти пустой холодильник. Казалось, что он становится все больше и больше, и она затерялась в его полупустом полухолодном мире.

Я стоял и трепался с какой-то бабенкой после того, как запер ларек, и тут увидел, что в казино вошла мисс Шиндлер. Я искоса наблюдал за ней, пока она стояла в дверях и осматривалась вокруг.

Я видел ее до вечера только один раз, когда бегал в домик, чтобы взять несколько упаковок сигарет, которые мне нужны были у стойки. Была такая ночь, что, казалось, протяни руку и достанешь звезды, которые ярко висели над головой, такая ночь, какую никогда не увидишь в городе. Она сидела на переднем крыльце коттеджа, а из казино слабо доносились звуки музыки. Она посмотрела на меня и, мне показалось, что она хочет заговорить, но, очевидно, передумала. Она не произнесла ни слова, просто угрюмо и молча смотрела на меня, когда я брал упаковки и вышел. Я тоже не стал разговаривать с нею.

Я посмотрел на часы. Одиннадцать тридцать. Там в домике ночь, наверное, томительно тянулась. Весь вечер я только и думал, придет ли она сюда.

Взгляд ее остановился на мне, и она направилась в мою сторону. Я быстро тряхнул стоявшую со мной девушку. — Детка, вон идет жена хозяина, — соврал я. — Нужно доложиться.

Я покинул ее, хотя на лице у нее появилось сердитое выражение, но мне было все равно. Мы встретились с мисс Шиндлер посреди зала.

— Хэлло, — сказал я, улыбнувшись ей. — Я все думал, скоро ли вы придете сюда.

Она улыбнулась мне в ответ. Это была искренняя улыбка, и я понял, что злость у нее прошла. — Хэлло, Дэнни, — сказала она. Ее глаза встретились с моими. Извини, что я так вела себя днем.

Я проверил по глазам. Она действительно говорила правду.

Настороженность моя пропала, и у меня появилось теплое и дружественное чувство к ней. — Ладно, мисс Шиндлер, — мягко ответил я. — Вы просто были расстроены.

Она протянула свою руку к моей. — Мне было так одиноко там в домике.

— Я знаю это чувство, — медленно проговорил я, глядя вниз на ее руку. — Иногда я тоже так себя чувствую там. В городе этого не замечаешь, а здесь, в деревне такое огромное небо, что ощущаешь себя каким-то маленьким.

Мы постояли так еще немного в неловкой тишине, затем я услышал, как оркестр заиграл румбу. Я улыбнулся. — Хотите потанцевать, мисс Шиндлер?

Она кивнула, и я повел ее по залу. Я полуобнял ее, и мы вошли в ритм музыки. У нее легкая походка, и танцевать с ней было просто.

— Ты очень хорошо танцуешь, Дэнни, — улыбнулась она. — Ты и все остальное делаешь так же хорошо?

— Боюсь, нет, мисс Шиндлер, — я сокрушенно покачал головой. Я, однако, знал, что танцую хорошо; после трех лет здесь так оно и должно было быть. — Но Сэм говорит, что у меня хорошее чувство ритма. Он говорит, что поэтому-то я хороший боксер.