Я так и не выяснил, откуда Сэм узнал про него. Но когда я съездил туда и увидел, что в деле занято всего пять человек, и что выручка составляет три куска в неделю, мне это понравилось. Оно понравилось мне еще больше, когда я полностью изучил это дело.

У Кристенсона был 141 работающий автомат для сигарет и 92 автомата для кока-колы в разлив. В мастерской у него стояло 14 машин, к которым он не мог найти запчастей, но если бы они работали, то это давало бы еще три сотни долларов в неделю. Кроме того, сорок процентов точек были расположены плохо, но Кристенсон был слишком болен, чтобы подыскивать новые места. Переместив эти аппараты, можно свободно увеличить общую выручку до четырех тысяч.

Кристенсон рассчитывал получать десять процентов с общей выручки, или примерно три сотни в неделю. Я же подсчитал, что если осуществить все то, что я задумал, то можно было бы поднять рентабельность по крайней мере до 15%. Это значит шестьсот в неделю из общей выручки в четыре тысячи. Это уже вполне приличный доход. Вот почему я и порекомендовал Сэму эту сделку.

Одним мановением пальца он мог обделать это дело, а при его связях он, вероятно, мог бы достать еще машин. Вот тогда-то я впервые и задумался об этом в личном качестве. Я тогда подумал, что, если Сэм не хочет возиться, то я мог бы заправлять всем этим хозяйством у него. Затем я съездил к производителям аппаратов, чтобы выяснить насчет запчастей.

Сейчас, естественно, в наличии не было ничего, все они были слишком завалены военными заказами. Но один из них показал мне проспект послевоенных моделей.

И у меня широко раскрылись глаза. Такое поле деятельности нельзя было упускать. В этом проспекте было гораздо больше настоящих карманников, чем на Кони-Айденде в шумный день. Аппараты, подваривающие сосиски и выдающие их завернутыми в салфетку, автоматы, продающие горячий кофе в разовых стаканчиках, бутерброды — все, что только душа пожелает. Был даже аппарат, продающий страховку в аэропорту перед вылетом. Они обдумали все, за исключением того, где их располагать.

Возможности раскрывались вокруг как на ладони. И дело было не в том, что предприятие Кристенсона давало такой доход сейчас, так как оно с таким же успехом могло бы не приносить и цента. В нем были задатки послевоенного рынка, то самое, к чему стремится любой предприниматель. Такое дело может потихоньку утвердиться именно сейчас, когда все заняты совсем другим, и заполонить все удобные места. Тогда это было бы действительно крупное предприятие.

Но Сэм был такой же как все. Дела у него шли хорошо, и он не собирался выжимать все до последней капли. Зачем рисковать, когда деньги и так текут рекой.

Я посмотрел на чек у себя в руках. Все-таки я не нашел ответа на свой вопрос. Что же меня побудило так поступить? Я понял, что теперь это не просто бизнес, это что-то другое. Но только когда вечером я добрался домой и увиделся с Нелли, только тогда я нашел ответ.

Я спокойно вошел в квартиру, думая о том, как она воспримет новость.

Я надеялся, что она не станет волноваться, но она вела себя странно в этом отношении. Она очень настаивала на том, чтобы пойти работать и копить деньги. И она не видела никаких других путей, чтобы разбогатеть.

Несколько раз я хотел сменить квартиру, но она отказывалась. — Зачем тратить деньги на квартплату? — спросила она. — Нам и здесь хорошо.

— Но, сладкая моя, — говорил я, — за большую сумму можно и устроиться поудобнее.

— Нет, отвечала она, — лучше оставим все как есть, пока идет хорошо.

Никто не знает, как еще повернутся дела. И тогда нам понадобится все до копеечки.

Некоторое время спустя я перестал заговаривать об этом. Я прекрасно понимал, что она опасается худшего, и у нее на это были веские основания.

Ведь до сих пор мы знали только нужду. Какое право имеем мы считать, что что-то изменится к лучшему? Это была психология времен депрессии, и она пустила такие глубокие корни, что ничто не могло их вырвать.

Иногда, когда я приходил домой, она дремала. Она работала весь день на больших термопластавтоматах и расходовала много сил.

Ответа не последовало, и я на цыпочках прошел в гостиную. На полпути в гостиной я увидел ее. Она свернулась калачиком в углу дивана и крепко спала, хотя уже была переодета к выходу. Я молча подошел к ней.

Одна рука у нее свисала с дивана, а вторая была прижата к груди. Она что-то сжимала в ней. Я присмотрелся. Это была фотография Вики. Я сделал ее на крыше в то единственное коротенькое лето ее жизни. Нелли держала ее на руках, а я взвел затвор взятого напрокат аппарата. Помню, как напряженно мы ждали, когда будут готовы снимки в мастерской, куда мы отдали проявлять пленку, как тщательно мы отсчитали те несколько грошей, которые надо было уплатить за печать. Нелли держала ребенка на вытянутых руках. Дитя гукало, глядя вниз, а она счастливо улыбалась, смотря вверх на Вики.

Я почувствовал, как к горлу мне подкатил комок, на этом снимке Нелли сама была как ребенок.

Я посмотрел вниз на лицо Нелли. Глаза у нее были закрыты, дышала она легко и ровно. Ее длинные ресницы прикрывали ей нежную белую кожу. На щеках у ней были видны слабые следы туши. Она плакала. Она ведь разглядывала фотографии и плакала. И тут я вдруг отыскал ответ, который все время мучил меня. Я сразу нашел ответ на очень многое.

Я понял, почему у нас с Нелли так и нет больше детей, почему она боится истратить лишнюю копейку, почему не хотела съезжать отсюда. Она боялась. Она винила себя за то, что случилось с Вики, не хотела, чтобы такое повторилось вновь: ни страх, ни нищета, ни сердечные муки.

Я осознал, зачем мне нужны большие деньги, зачем мне нужно рисковать.

Либо нам суждено всю жизнь жить под сенью страха, либо же раз и навсегда вырваться на свободу и получить все, что нам хочется. И в этом все дело.

Нам нужно освободиться от страха, чтобы можно было думать о завтрашнем дне, о будущем, в которое мы боялись заглянуть, потому что оно так сильно походило на день вчерашний.

Теперь мы снова сможем подумать о себе. Как и другие мы снова захотим иметь вещи, чувствовать их, надеяться. В этом-то и суть.

Что бы не случилось, ты просто-напросто не умираешь. Ты не исчезаешь, а продолжаешь жить. Именно в этом-то и дело: продолжаешь жить. Это нельзя включить и выключить как воду в кране до тех пор, пока в жилах у тебя течет кровь, пока бьется сердце, пока есть надежда. Вот в этом и есть вся суть. Жизнь продолжается.

Я тихонечко взял фотографию из ее ослабевших пальцев, положил ее себе в карман, сел напротив нее в кресло и стал ждать, пока она проснется, чтобы рассказать ей о том, что я только что понял.

Я сидел как на именинах в гостиной у Мими и глядел на отца. Лучше бы она и не затевала этого. Одно из самых заветных желаний в ее жизни состояло в том, чтобы примирить нас, но все это было бесполезно. Слишком многое произошло между нами, мы разошлись слишком далеко. Теперь мы сидим в одной комнате как чужие и говорим о пустяках, каждый из нас прекрасно осознает близость другого, и все же мы так и не говорим напрямую друг с другом.

Нелли с матерью ушли вместе с Мими в детскую комнату укладывать детей спать, а Сэм, отец и я остались в гостиной в ожидании ужина. Весь разговор заключался в том, что Сэм говорил с каждым из нас в отдельности. Мы односложно, натянуто отвечали ему, как бы опасаясь быть вовлеченными в дальнейший разговор.

Наконец Сэм исчерпал запас того, что могло бы заинтересовать нас обоих и сам погрузился в неловкое молчанье. Он взял газету и стал просматривать спортивный раздел. В течение некоторого времени в комнате слышалось лишь шуршанье газеты.

Я смотрел в окно на парк. Смеркалось, и в домах стали зажигаться огни, которые вспыхивали как желтые топазы на пурпурном бархате.

— Дэнни, помнишь того пацана, с которым ты дрался в финале Главз — Джои Пассо?

Я повернулся к Сэму. Прекрасно помню. — То был полуфинал, Сэм, поправил я его. — Он чуть ли не выиграл у меня. Он хорошо дрался.