— Своим лицом, хотел ты сказать. — Пальцы Вударэса почти любовно коснулись его собственной гладкой щеки. — Нет, пожалуй, я еще немного побуду с тобой, едва ли мы скоро снова увидимся. Если, конечно, — тон неуловимо поменялся, — ты не желаешь побыть один. Что-то подсказывает мне, что ты вряд ли сомкнешь глаза в ближайшее время.

По полу тихо простучал Плинг и, подойдя, лег рядом с ногой Дуана. Положил морду на носок башмака, призывно засопел. Но брать поросенка на руки не хотелось, казалось, будто это заразит его настроением хозяина, отнюдь не лучшим.

— Ты прав, — сухо отозвался Дуан. — Не усну.

Тилманец, разглядывавший животное с неприкрытой брезгливостью, промолчал. Вообще ничего не спросил, только, перегнувшись через подлокотник кресла, кинул в очаг пару щепок от разрубленного полена. И даже его общество, напоминавшее порой неразумные игры с ядовитой змеей, было сейчас для Дуана лучше, чем уединение в ожидании Дарины. Уединение с вопросами, ответы на которые не искались. С непрошенными, глупыми вопросами.

Красный фонарь все еще горел над балконом. Призывно, захлебываясь в водяной дымке, но горел, стекло не пропускало сырость. Король Альра’Иллы знал это точно, это заставляло держать себя в руках. Сейчас, снова почувствовав себя запутавшимся и загнанным в угол, он отдал бы многое, чтобы хоть кто-то…

— На море шторм, — вдруг задумчиво произнес Вударэс. — Но мне кажется, ты и ему был бы рад больше, чем простому ливню тут.

Дуан кивнул. Вударэс подпер кулаком подбородок и вдруг, будто озаренный какой-то крайне занятной мыслью, прищурился.

— Знаешь… сначала, когда я понял, кто ты такой, я не мог поверить глазам. Но потом, вспомнив все, что я знаю о роде ле Спада, да и спросив кое-что у стариков, перестал удивляться.

Дуан хмыкнул, в очередной раз поразившись манере тилманца рассуждать о других. Ровесник, принц Арро, был для Вударэса «славным мальчиком», бароны отца, едва увидевшие по сорок-пятьдесят Приливов — «стариками».

— У тебя все это в крови.

Фраза оборвала размышления. Дуан взглянул на юного короля в упор.

— Ты не похож на тех, кто мелет языком, бездумно повторяя чужие фразы. Тем не менее эти слова я слышу уже не впервые. Может… — За окном снова ударила молния. — Ты откроешь мне наконец их суть?

Тилманец неожиданно чуть приоткрыл рот, брови изогнулись. Да, он удивился и даже не успел или не счел нужным это скрыть. Пару мгновений он размышлял, глядя в точку перед собой, потом лукаво посмотрел на Дуана.

— Мы никогда не говорили о наших семьях. Скажи-ка… что ты знаешь о своей?

«Я внук книжной гусеницы. Сын тирана и мертвого цветка». Но Дуан знал, что это прозвучит глупо, и ответил другое:

— Ничего, что сближало бы мать или отца с морем, пиратами или…

Вударэс мягко приподнял ладонь в упреждающем жесте. Перстни, в очередной раз поймав немного огня, засверкали яркими красными всполохами. А черные глаза отразили какое-то чувство, какое-то колебание, впрочем, стремительно угасшее.

— Ты мог бы сам увидеть дальше, если бы умел смотреть.

— Как Азралах? — не удержался от остроты Дуан.

Тилманец оценил ее: ухмыльнулся, покачал головой.

— Иначе. Но пока достаточно будет глянуть и на тех, кем окружал себя Талл Воитель. Его друзей. Они повлияли на него и повлияли на тебя. Кровь — это не только родство, Дуан, и ты это знаешь. Кровь… это единство тан, ибо тан есть главная наша вена, наш стержень и наша сила.

— Ноллак? — тихо спросил Дуан. — Речь о нем? Он сделал для отца многое.

— Не только Ноллак.

Вторая вспыхнувшая в сознании фамилия жгла не хуже пламени, и все же Дуан произнес, почти выплюнул ее:

— Ле Вьор. Брось, во мне нет ничего от него.

Вударэс положил ногу на ногу, удобнее расположил на подлокотниках руки. Он давно не улыбался, а когда заговорил, в речи отчетливо послышалось заикание, обычно тщательно подавляемое.

— Не задавался ли ты когда-нибудь вопросом, кем были Соколы Талла Воителя?

Дуан отвел взгляд.

— Я не смел. Он нечасто произносил даже само это слово, одно упоминание приводило его в ярость. Он любил повторять: «Верных пиратов не существует». Дрэн, он уничтожил их, кажется, еще до моего рождения, во всяком случае, до того как я начал что-либо осознавать. Разве это важно? Они все мертвы, потому что он перестал верить им.

— А что было первопричиной, Ино ле Спада?

Дуан опять посмотрел на тилманца. Тот опустил веки и, чутко прислушиваясь к дождю, неспешно начал:

— Я кратко расскажу тебе одну нашумевшую историю, которая является логическим продолжением другой нашумевшей истории, рассказывать которую я не стану, ибо она касается женщины, а женщин я уважаю. Но тебе будет достаточно и продолжения. Думаю, ты понимаешь, что просить у меня больше не только бессмысленно, но и рискованно даже в новом твоем положении.

Дуан кивнул. Этот разговор, праздный и почти бессмысленный, отвлекал от мыслей. О Кеварро, о Дарине, о красном фонаре под диким ливнем, о сестре. И даже о себе самом, хотя предмет беседы вроде бы напрямую его касался.

— В этой истории я не стану называть имен, потому что все они очевидны. Да и потому, что мне трудновато их произносить, они принадлежат вашему наречию. Но в конце я все же назову тебе одно, то, насчет которого ты проявляешь потрясающую слепоту. Тебя устроит такой расклад?

Дуан кивнул повторно и стал ворошить в очаге угли. Он замерз, правда, ощущение было, будто скорее что-то замерзло у него внутри. Рядом зажурчала мягкая тилманская речь:

— Давно-давно, несколько дюжин Приливов назад, в царстве-государстве появился сын своего отца. Светлые боги, едва младенец издал первый крик, бросили с неба звезду, как они делают и всегда, когда рождается кто-то в любом из перворожденных монарших семейств. Отследив путь звезды по своим картам, королевские мудрецы расшифровали прозвание, которое милосердная Праматерь дала наследнику. Прозвание было «Воитель». Мальчик рос. Прозвание свое он не оправдывал. Ему вполне подошло бы отцовское, отец у него был Ученый. Ученый не любил войну, но все же воевал: в Приграничье ломился черный народ. И Ученому неплохо давалась война. А потом его предали. Так начинаются многие занятные байки, не находишь?

Дождь за окном, кажется, чуть притих. В груди Дуана что-то неприятно задрожало.

— Продолжи.

— Его Соколы ушли от него, поступив как Крысы. А ведь из-за них он был в разладе с прочими своими воинами: слишком высоко ставил пиратов, это не могло быть по нраву другим служившим ему. Так или иначе, вскоре он погиб, погиб прямо в бою, как герой, которым, в общем-то, не был. Его сын… о, его сын к тому моменту подрос и стал почти точной его копией. Никогда ему особенно не нравились глупые игры вроде пострелять из лука воробьев, объездить дикого коня, только что пойманного в лесу. Конечно, он доверил войну регенту, отцовскому советнику. Конечно, ее проиграли. Но у короля с грозным прозванием и робким нравом был друг. Мальчик-сирота, сын кого-то из павших соратников, которого Ученый любил так, что позволил его единственному ребенку расти рядом со своим. Озлобленный. Дикий. Упрямый. И этот друг, почти брат, сделал то, что, казалось, не под силу было никому, даже взрослому. Встав с Воителем плечом к плечу, он…

— Да, ле Вьор сделал моего отца тем, кем его запомнили. Научил своей жестокости и прямоте. Научил бесстрашию. Научил побеждать. — Дуан слабо усмехнулся. — Ведь ты опять говоришь о ле Вьоре и с ним пытаешься увязать мою тан?

Тилманец кивнул, а потом покачал головой.

— О нем. Но сейчас я буду говорить о втором друге Талла. Таком же храбром, но в остальном — другом. Он тоже вырос с Воителем почти бок о бок и тоже сделал то, что казалось невозможным. Он возродил Соколов как гильдию. Он поднял их на последнюю войну с Нушиадом. Он…

— У моего отца нет и не было друзей, — возразил Дуан.

Но неожиданно он увидел перед собой своды Крылатой Комнаты. Портрет трех человек в охотничьих костюмах. Третий мужчина был весь запачкан красным, будто его мазали намеренно, старательно, зло, не дожидаясь, пока кровоточащие крылья бросят пару брызг… Дуан похолодел.