— И съедим моего цыпленка в белом вине, я его вам отдаю, — сказал трактирщик.

— Ну, так пошли скорее!

И все трое пошли к трактиру, где Сидуан воскресил дона Фелипе.

Трактирщик, естественно, побежал вперед. Когда Мак и Сидуан пришли в трактир, огонь пылал в очаге, и на чистой белой скатерти стояли два прибора.

— Почему два прибора? — спросил Мак, — разве вы дружище, есть не хотите?

— И есть, и пить хочу, монсеньор.

— Ну тогда поставьте третий прибор.

— Много мне чести, мой добрый дворянин.

— Ну-ну, повинуйтесь, — сказал Сидуан, — такой уж человек мой капитан, потому-то я за него готов жизнь отдать.

Трактирщик принес третий прибор.

— Как вам будет угодно, — произнес он. — Позвольте мне только спуститься в погреб, и я тут же начинаю подавать на стол.

— Знаете, — закричал ему вслед Сидуан, — только дешевого вина не надо, давайте то, что вы бережете на праздник.

— Не беспокойтесь, такого вина и кардинал не пьет!

Через пять минут все трое сидели за столом и ели пресловутого цыпленка.

— Сын мой, — спросил Мак у Сидуана, — объясни мне, как ты сам сумел додуматься до того, каким образом меня оттуда вытащить?

— Видите ли, капитан, — ответил Сидуан с набитым ртом, — это снизошло на меня, как гром с ясного неба, и я думаю, не окажись вы в такой опасности, да еще и по моей вине, я бы так и остался дурак-дураком.

— Ну, мне-то не надо сказки рассказывать, что вы дурак, — сказал трактирщик.

— Ну, я-то и был дураком, но когда я представил себе, что хозяин мой умрет в пещере, да еще из-за меня, у меня в голове случилось что-то, и мысли стали приходить мне на ум сами собой.

— Прими мои поздравления, — сказал Мак. — Теперь я хочу выпить за твое счастье. Друг, налей-ка нам и дай еще что-нибудь поесть. Видишь ли, ночная сырость вообще возбуждает аппетит, а там, видит Бог, было не жарко.

Трактирщик с восхищением поглядел на обглоданные кости на тарелках, и его уважение к Маку намного возросло.

Он пошарил по сусекам и принес припасенный на всякий случай окорок.

— За ваше здоровье, капитан, — возгласил оживившийся Сидуан, — и дай нам Бог радости!

— За твое, мой мальчик! Бог мой, как это хорошо, поесть. Подумать только, что еще час тому назад я думал, что отныне буду любоваться жаренными цыплятами только из горней обители! Отрежь мне еще ломтик, друг, от этих мыслей дьявольский аппетит разыгрывается!

— Милый хозяин, я теперь склоняюсь к вашему мнению: прекрасная донья Манча больше мне не друг. Долой Испанию!

— Ага! Счастливая мысль!

— Хотя сегодня ночью мне очень хотелось пойти и рассказать ей, что с вами случилось: она вас любит и, она, конечно, помогла бы мне вас оттуда вытащить.

— Ничуть не сомневаюсь.

— Да, но ведь все это устроил ее собственный брат. Кто знает? И потом, понимаете, мне бы не хотелось опять попасться на том, что у меня слишком длинный язык.

— Ну, есть одна особа, с которой ты мог бы посоветоваться, не опасаясь предательства.

— О! Конечно, с барышней Лоредан! Но она уж слишком вас любит. Женщины в таких случаях кричат, в обморок падают, уж очень с ними хлопотно.

— Ну, как бы там ни было, мой храбрый друг, ты все правильно сделал, потому что вот он я; но я лучшего мнения, чем ты, о характере моей дорогой Сары; что бы ты ни говорил, есть женщины, у которых на плечах хорошая голова, и коли тебя память не подведет, то ты вспомнишь одну девушку, которая в этом случае дала бы прекрасный совет.

— Ах, да, — вздохнул Сидуан, несколько размягченный выпитым, — Перинетта! Славная, смелая девочка была, и соображала!

— А почему ты на ней не женился, бедный мой Сидуан? Ведь она тебя любила!

— Что вы хотите, капитан? Я был тогда просто глуп! — А что с ней сталось?

— Да там осталась, может, и в трактире. Но я готов поклясться, капитан, что она все еще думает обо мне.

— Уверен в этом, — подтвердил Мак, улыбаясь самоуверенности своего слуги.

— Но вы совсем не пьете, хозяин, — произнес заплетающимся языком Сидуан. — За здоровье мадемуазель Сары! О! Теперь я готов ей покровительствовать. О той, другой, об испанке, вы от меня больше слова не услышите. К черту их, испанцев!

И Сидуан затянул песню, которую пели в их деревне, не имевшую ничего общего с тем, о чем он говорил.

Мак слушал его и разливал вино по стаканам. Трактирщик, тоже оказавший честь своему погребу, принялся подсчитывать, правда не без труда, во что обойдется такому великолепному господину все выпитые бутылки.

Мак, как и следует человеку, умеющему пить, старался, чтоб его стакан не оставался ни на минуту ни пустым, ни полным, Сидуан продолжал распевать во весь голос.

Наверху уже минуту хлопали двери, но бедный парень ничего не слышал, и вдруг звонкий голос громко крикнул:

— Сидуан, это Сидуан!

И по лестнице прозвучали легкие шаги.

И тут Сидуан перестал петь: он узнал этот голос, вскочил на ноги, и в свою очередь закричал:

— Перинетта!

Дверь отворилась, в зал влетела Перинетта, еще больше похорошевшая, и повисла на шее у Сидуана.

Тот сначала позволял себя обнимать, но потом, взяв Перинетту за руки и отстранив ее немного от себя, чтобы получше рассмотреть, он восхищенно произнес:

— Я сплю и вижу сон, или пьян настолько, что плохо вижу?

— Да нет, неблагодарный мой толстяк, это и вправду я!

Трактирщик перестал хоть что-нибудь понимать.

— Как, моя служанка вас знает? — спросил он.

— А почему вы-то молчали? — в ответ спросил Сидуан. — Вы что, не могли сказать, что вашу служанку зовут Перинетта?

— Но, сударь, как я мог догадаться, что вы ее знаете?

— Он прав. Ах, дорогая Перинетта, счастье так и сыплется на меня сегодня. Как я рад, что нашел тебя!

И тут раздались два звучных поцелуя.

— Как вы оказались в Париже? — спросил у девушки Мак.

— О, монсеньор, тут все просто. Когда этот толстяк уехал, даже не простившись со мной, и оставил меня в Блуа, я подумала, что, рано или поздно, а он обо мне вспомнит. Ну, и нужно честно признаться, о, уж очень я его люблю, чтобы без него не скучать.

Сидуан гордо выпятил грудь.

— Ну, ты счастлив, мой мальчик? — спросил Мак.

— Да, все точно так и было, — продолжала Перинетта. — Ив конце концов, я решила: «Он поехал в Париж. Прекрасно — едем в Париж!» И собрала пожитки.

— Но почему ты выбрала этот трактир?

— Я ничего не выбирала. Я нашла трактир, где была нужна служанка, и подумала: «Это то, что мне нужно!» Конечно, Сидуан появится здесь рано или поздно…

— Бедное ты дитя, ты даже не знаешь, что три четверти парижан в этом квартале вообще никогда не бывают!

— Ах, Боже мой, конечно, монсеньор, я даже догадаться об этом не могла; но вы же верите в свою звезду, а я — в свою небесную покровительницу, и я так горячо молила ее помочь мне найти этого непутевого!

— Так ты меня все еще любишь? — спросил Сидуан, нежно глядя на нее.

— Увы!

— Да, ты права, права во всем, и я очень рад, что ты не рассердилась на меня, когда я уехал.

— Рассердилась? Конечно, должна была бы рассердиться, но женщины — такие дуры! Когда вы почитай что разбогатели, продав трактир, я сказала себе: «Ну, конечно, женой Сидуана мне не быть!», но любить-то я вас стала еще больше!

— Это все просто прекрасно, что ты рассказала, но главного ты еще не знаешь: я тебя люблю еще сильнее!

— И вы на мне женитесь?

— Прямо сейчас!

— Ах нет, я хочу, чтобы все было по правилам.

— Ну что же, ты обвенчаешься со мной, Перинетта, как настоящая дама, в Сен-Жак-дю-О-Па, или в соборе Парижской Богоматери, если захочешь!

— Это правда, вы меня не обманете?

— Ах нет, на этот раз я тебе клянусь, и в жизни никогда еще не было такой красивой невесты, как ты, потому что уж я тебя поднаряжу, отвечаю тебе.

— Ах, мой добрый Сидуан, какое счастье!