Томас, подсевший к своим всего несколько минут назад (шотландцы и норманны по-прежнему держались особняком) и со странным выражением на лице прислушивающийся к голосам, доносившимся от костра северян, возмущенно чихнул:

– Нет, и вот это они называют песней?

– А что тебе не так-то? – поднял голову от котелка один из шотландцев по имени Шон. – Вроде ничего…

– Да уши же режет!

– Тебя послушать, так только ты один на весь мир такой голосистый да талантливый, – скептически хмыкнув, вступился за норманнов другой боец. – Нормальный голос у мужика, и слова красивые.

– А рифма? А ритм? А смысл, в конце концов? – взвился чувствительный бард. – Это же издевательство какое-то. А «слова красивые», чтоб за их кучей всей убогости повествования видно не было.

– Том, уймись, – миролюбиво проговорил Ивар, пошевелив палкой угли. – Далось оно тебе! Пускай поют. Они же твои баллады не хают.

– Еще б они хоть слово сказали, – воинственно фыркнул волынщик. – А ты мое творчество вот с этими завываниями не сравнивай. Я, может, и не ахти какой поэт, но…

– Матерь Божья! – взвыл «творческая личность», хватаясь за голову. – Ну ни слова без двадцати строчек отступлений сказать не могут. Накрутят, навертят черт-те чего. Нормальные люди поют для таких же нормальных людей, чтоб всем все понятно было. Про любовь – так про любовь, про битву – так про битву. А это вот сейчас про что?

– Да понятно, про что, – пожал плечами Шон. – Про битву как раз и есть. Утихни ты уже. Дай послушать.

– Не дам! – Томас стукнул кулаком по бревну, на котором сидел. – Только мозги засорять. Ну ладно, обойдемся без рифмы, но попроще-то разве нельзя? Предметы своими словами называть – преступление? Молния битвы, щитодробитель, копьеломатель, вестник смерти кольчугам… тьфу! Вон, вон опять, слышали? – Он подпрыгнул. – Цитирую для ценителей: «Молнией Одина, ввысь воспарившей, как парус драккара, темные думы его сквозь кузнечный покров отпустивши на волю»! Это ж голову сломать можно! А всего-то и дел, что просто врага по шлему мечом пригрели.

– Вот разошелся-то. Ну и ты им спой в отместку чего-нибудь.

– Уилл, да не разоряйся без толку, не переубедишь, – со знанием дела сказал Шон. – Он, кроме своих баллад, ничего больше не признает.

– И ничего подобного! – бурно возмутился Томас. – Я, между прочим, за разнообразие и поэзию во всех ее проявлениях. Но это… Да я такую пургу могу сутками гнать, даже напрягаться не надо.

– Ну, понеслось… – усмехаясь, тихонько сказал Ивар Творимиру и поднялся. – Это теперь до утра хай стоять будет. Шон, иди спать. Том на караул заступает, вот пусть и совместит служебное с наболевшим.

Он отошел от костра и, кивком подозвав русича, свернул за угол дома:

– Ты куда этих пьянчужек дел?

– Эх, – тот мотнул головой в сторону дровяного сарая и поморщился.

– С кем пили, не сказали?

Творимир отрицательно ухнул. Ивар с сожалением щелкнул языком:

– Досадно. Пойду погляжу, как они.

– Эх… – только махнул рукой русич.

– Да понятно, что оба лыка не вяжут, – хмыкнул Ивар. – Но, может, повезет, вдруг ненароком имя выболтают… и я этого щедрого наливайку таки прижучу!

Творимир пожал плечами и, проводив командира взглядом до самых дверей дровяного сарая, посмотрел в сторону хохочущих шотландцев. Эк Томас-то завелся! Ну такие вот у них песни, чего насмехаться-то? Хорошо, те не слышали. Северяне – народ гордый, осерчать могут, а то и по шеям надавать. Хотя, по мнению русича, было бы из-за чего! Том хоть и музыкант знатный, но ведь скоморох скоморохом, все б ему кривляться. На таких обалдуев и сердиться не стоит. Он оглянулся на сарай. Тихо. Вот упертый, говорил же – ни слова от них сейчас не добьешься. Так нет же… Он фыркнул в усы.

И замер.

Запах. Едва уловимый, но чужой. И легкий шорох – словно птица крылом махнула. Творимир застыл на месте, впившись глазами в темные очертания дровяного сарая и неподвижные тени на его выбеленных дождями стенах. Хм… Да такие уж и неподвижные ли? Бывший воевода напружинился, пригнулся и неслышным шагом двинулся в сторону кустов, окружающих хлипкую деревянную постройку. Запах стал отчетливее… Человек. Металл. И еще какая-то дрянь… Убийца!

Русич перешел на бег. Ну нет уж, дудки, сегодня тебе работы не будет. Тень на стене вздрогнула: это притаившийся в темноте человек заметил несущегося на него старого воина. Привстал, замахнулся… и, едва не выронив нож, попятился: лунный свет пробился из-за облаков, и глазам наемного убийцы из клана Ножей предстало такое… Да, перекидывающийся оборотень – зрелище не для слабых духом. А перекидывающийся на бегу, с такой скоростью, да еще и в громадного бурого медведя с оскаленной черной пастью… Убийца дрогнул, плюнул на так и не сделанную работу и, круто развернувшись, дал деру, на бегу ласточкой перелетая через изгороди. Там, на окраине села, за пологим холмом его ждала лошадь. Только бы успеть! Медведь – это и так серьезно, но медведь-перевертыш – просто смертный приговор без вариантов.

Ивар, услышав со стороны приоткрытой двери знакомый глухой рык и треск кустов, бросил бесполезное занятие (то есть энергичное встряхивание за грудки бесчувственного тела пьяного вусмерть Мэтью) и выскочил наружу, выдергивая из ножен тяжелый кинжал. Застать он успел только стремительно скрывающийся в темноте мохнатый медвежий зад. Творимир? Кого он там увидел, что бросился вдогон аж на всех четырех?

– Кто бы это ни был, – решительно буркнул лорд Мак-Лайон, одним движением задвигая оружие в ножны, – но я, пожалуй, тоже полюбопытствую!

Он сбросил путающийся в ногах плащ и налегке бросился следом за оборотнем и его неведомой жертвой. Абы за кем Творимир не погнался бы, а раз погнался, значит, что-то важное. А раз важное – значит, не иначе как очередной охотник за бедовой головой дорогого друга и командира. Другими словами – кто-то из Ножей. И если сейчас в пылу праведного гнева, подкрепленного животным инстинктом, оборотень его задерет (что догонит – это и ежу понятно!), то… «То об именах заказчиков мы точно ничего не узнаем, – подумал Ивар. – Догнать эту парочку нужно всенепременно и как можно скорее, пока Творимир его к чертям не загрыз. Вот ведь рванули-то! Этак никаких ног и дыхалки не хватит… Коня бы! Да не до того сейчас, уйдут».

Лорд несся вперед, ориентируясь на треск веток в темноте, не разбирая дороги и не оглядываясь назад. А за ним, чуть подотстав, бесшумно скользила чья-то жилистая тень.

Нэрис, позевывая, закрыла за собой дверь и присела на кровать. Прислушалась – за тонкой перегородкой тихо посапывала Бесс. Под окном негромко насвистывал что-то себе под нос невысокий норманн по кличке Жила. За дверью, привалившись необъятной спиной к косяку, дежурил второй северянин, молчаливый такой, в шрамах, как же его… а, Ульф! Эйнар велел стеречь и никого не впускать, пока лорд Мак-Лайон не вернется. Кстати, куда он снова исчез? Не муж, а наказание!

Девушка опечаленно вздохнула и принялась раздеваться. Мелкие пуговички на лифе платья выскальзывали из пальцев, не желая расставаться с петельками. Уф, и зачем их столько? И как Бесс с ними так быстро управляется? Позвать бы ее, да будить жалко. Нэрис сердито фыркнула – очередная пуговка никак не хотела поддаваться.

– Ну ничего, – пыхтя, пообещала ей девушка, дергая обтянутую шелком горошинку. – Сейчас я тебя… ай!

Зловредная пуговица с треском оторвалась и, блеснув в свете свечи, весело укатилась за стоящий в углу сундук. Нэрис, тихо чертыхаясь, опустилась на четвереньки и сунула руку в узкую щель между сундуком и стенкой. Никак не достать… вот ведь невезение! Она навалилась на крышку сундука с лежащим сверху камзолом Ивара и изо всех сил вытянула пальцы. Есть! Скользкая пуговица, так сразу и не уцепишь… Нэрис распласталась по камзолу и, уже ухватив таки непослушную горошину, услышала под щекой хруст бумаги. Это из кармана. Письмо какое-то?