— А ну, подь сюда, маменькин сыночек, я тебе сказочку про козлика рогатого расскажу!

Генка, зная коварный нрав Петуха, попятился, ожидая предательской затрещины или пинка. Но Кит не дал ему «отработать» назад, крепким толчком плеча он снова послал Генку вперед. Получалось, как в старой русской сказке: «Направо пойдешь — коня потеряешь, налево свернешь — назад не возвратишься...» Осталось одно: идти прямо. И Генка отчаянно шагнул навстречу «рыжему злыдню».

— Та-ак! — многозначительно протянул Петька, протягивая конопатую грязную лапу к воротнику Генкиной ковбойки, — по трепке соскучился? Молодец! А то у меня руки чешутся, а почесать их не об кого... — Генка пискнул, как тушканчик, схваченный лисицей, но с места не сдвинулся. Петух победно ухмыльнулся: — Сейчас я тебе покажу, как «солнце крутят»! — И он попытался схватить Муху за ноги, чтобы, покружив его над своей головой, зашвырнуть в озеро. Но... случилось непредвиденное: медлительный Кит сделал резкий рывок вперед, и вместо Генки в воздухе закрутилась рыжая комета, до недавнего времени именовавшаяся Петькой Петухом. Провернув над своей головой комету трижды, Кит аккуратненько положил Петьку на траву. Сом, кинувшийся дружку на выручку, получил такой толчок в плечо, что кубарем скатился в Лебединое озеро.

— Плавать умеешь? — поинтересовался Кит, когда круглая Васькина голова, облепленная тиной, вынырнула из воды.

— Умеет, — ответил за Сома Генка.

— Уме-ею, — повторил вслед за Мухой и круглоголовый.

— Тогда вылазь!.. Сушиться будем, не так ли, Рыжик?

— Бу-удем! — согласился Петька, ибо последний вопрос был адресован непосредственно ему.

Выбравшись по зеленому откосу наверх, Васька покорно посмотрел на Генку, как бы спрашивая: «А теперь что делать?»

— Проси пощады, — скомандовал Муха.

— Прошу.

— Ладно. А еще поклянись, что отныне...

— Клянусь, что отныне...

— Я никогда...

— Я никогда...

— Не подниму своей грязной руки...

— Грязной руки...

— На того, кто слабее меня...

— На того, кто слабее меня...

— А теперь — ешь землю.

— Генка, а может, не надо землю? Я и так...

— Ешь, тебе говорят! — прикрикнул Муха, и Васька покорно сунул в рот ком влажной земли.

— Ну, а с тобой что делать? — спросил Кит съежившегося Петуха. — Может, восьмерку изобразить?

— Не хочу восьмерку! — захныкал Петух.

В это время Сом, узрев, что о нем на время позабыли, задал стрекача. Отбежав метров на триста, он повернулся, погрозил Генке грязным кулаком и опять поддал жару, да так, что пятки засверкали. Но на него никто не обратил внимания. Кит продолжал воспитывать Петуха.

— А если штык со шлагом? — размышлял он вслух.

Откуда Петуху было знать, что «штык со шлагом» всего лишь морской узел. Рыжий забияка понял это по-своему, ему представилась грустная картина: здоровенный Кит замахивается на его масластую грудь остро отточенным жалом трехгранного штыка. Петька от страха зажмурился и завизжал, как недорезанный поросенок.

— Не бу-у-у-ду! — заверещал он.

Генка и Костя сжалились над перепуганным Рыжиком.

— Ладно, — хлопнул его Кит могучей пятерней по спине, — вытри слюни, айда мороженое есть!.. У нас с Генкой целый рубль!..

Петька сразу же преобразился: слезы с его щек моментально испарились, и карие глаза его снова засветились лукавством:

— Чур, только мне шоколадного и на сто граммов больше, — заявил он, — я ведь потерпевший!

Город Морянск Киту понравился. Особенное впечатление на него произвели городская картинная галерея и домик-музей. «Вот у них, оказывается, какой город замечательный! И разинцы тут бунтовали, и Пётр Великий наезжал, и Александр Васильевич Суворов живал!» По душе ему пришелся и спокойный, чуть замедленный ритм жизни столицы волжских рыбаков. Зато Генка, так тот прямо извелся. Его деятельный ум выискивал геройские подвиги, которые непременно должны закончиться всеобщим торжеством и громкими аплодисментами, цветами и... улыбкой Нюськи Иночкиной. Но геройские дела так вот в пыли на дороге не валяются...

Вечером Генка хотел утащить Кита в кинотеатр «Октябрь» — лучший, по утверждению морянцев, в Советском Союзе! — на новый американский фильм «Великолепная семерка», но Наталья Аркадьевна взбунтовалась:

— Ни в коем случае! Костя устал, ему нужно отдохнуть.

И хотя Кит себя усталым не чувствовал, возражать Генкиной маме не стал. Наблюдательный рыбацкий сын понял, что в этом доме матриархат в полном расцвете и что Генкины призывы к отцу ничего не изменят. Поэтому, когда Муха стал ныть, выразительно поглядывая на Олега Георгиевича, что, мол, они не маленькие и что кино мировецкое, Костя оборвал брата:

— Хватит, Генка, канючить, я и в самом деле притомился.

Наталья Аркадьевна по достоинству оценила такт гостя и, когда Кит попросил постелить им с Генкой на балконе, противиться не стала, хотя до сих пор ночевка под открытым небом для Генки исключалась. Уяснив, что мать не возражает против их выхода на «балконную орбиту», Генка на какой-то миг даже лишился дара речи.

— Мм!.. — промычал он. — Мм... мамочка, а ты у меня, оказывается, такая!.. Мировецкая!..

Эта неожиданная нежность так растрогала Наталью Аркадьевну, что она тоном королевы, жалующей своему любимцу княжество, произнесла торжественно:

— А на «Великолепную семерку» сходите завтра... На дневной сеанс...

Балкон у Титовых, если говорить образно, похож на каемку с почтового конверта — узкий, но длинный, стандартный. По-хорошему Киту и одному тут больше чем тесновато, а с Генкой и подавно. Но мальчишки все-таки ухитрились втиснуться в железобетонный пенал и теперь блаженствовали. Они были почти космонавтами... Генка и Костя как бы парили над землей, среди звезд, над листвой молодых тополей, шелестящей где-то внизу.

Лучшего места для задушевного разговора и придумать нельзя. И Генка попросил брата рассказать о селе Луже и о Каспийском синем море, с которым Муха до сих пор знакомство водил по географической карте, о камышовых же джунглях и еще о многом другом и вовсе не имел представления.

Кит себя упрашивать не заставил, родную Лужу он любил всем сердцем и считал, что красивее места на земле не было и нет. И вот перед Генкой встало древнее рыбацкое село, с купами ветел над Волгой, с просторными домами из теса или самана, с чистенькими дворами, огороженными невысокими камышовыми заборами. Село вплотную подбегает к старинному рыбозаводу, могуче развернувшему плечи на излуке реки Кисинки, впадающей неподалеку в Волгу.

Рыбозавод состоит из трех корпусов, в которых расположились цехи — солильный, коптильный и икорный. Корпуса нависают прямо над водой, их толстенные ноги-сваи как бы трамбуют песчаное дно сонной речушки. Со всех сторон к рыбозаводу и селу подступают ветловые перемычки, граничащие с камышовыми джунглями. Здесь Кит и его друзья промышляют дичь.

У каждой семьи в селе есть своя лодка-бударка, на которой при желании любой лужинский мальчишка может доплыть до Каспия. Народ в Луже подходящий, силой и смелостью не обиженный. Взять хоть Костину маму, тетю Настю, работающую в солильном цехе бригадиром; она, например, без особого усилия поднимает мешок с солью, а в нем, худо-бедно, килограммов девяносто будет.

У Кости отца нет, он был флотским старшиной и скончался два года назад от фронтовых ран, полученных в Отечественную войну под Керчью и Севастополем. Это был первейший силач на селе. Будучи уже инвалидом, он как-то на спор поднял двадцатипудовый якорь вместе с цепью. А на кулачки мог выйти один против семерых...

— А мой папа с виду богатырь, а, пожалуй, и с двумя цуциками не справится, — огорченно вздохнул Генка, — интеллигент!

— Это дядя Оля-то не справится?! — Костя даже привстал от удивления. — Он тебе разве не рассказывал, как они с моим отцом в тридцать третьем году в кулачном бою братьев Фоминых раскидали? А тех было десятеро, силачи, один к одному, сынки наипервейшего в селе богатея. А отцу моему, — с гордостью продолжал Костя, — в то время двадцать годков едва исполнилось, а дяде Оле лишь шестнадцатый шел... А ты говоришь!..