— Извините, — Пролепетал Генка, — я больше не буду... — На золотозубого и его цыганистого носатого дружка Генка обратил внимание еще до начала сеанса.

Одесские уркаганы, — шепнул он Киту, — не иначе как из труд колонии драпанули!..

— Парни как парни, — рассмеялся Кит, — наверняка из киличной экспедиции. Там любят такие чубы таскать и фиксами фасонить.

Генка с Китом не согласился, но оспаривать не стал: в конце концов, ему до парней не было никакого дела. И вот теперь, снова взглянув на золотозубого и его дружка, он подумал: «Бандюги!.. Вот бы их задержать!» — и перед Генкиными глазами встала четвертая полоса местной комсомольской газеты, где в отделе происшествий было напечатано огромными буквами:

Генка расправил плечи и тут же ссутулился: «А они ведь и вправду, наверное, вооружены! Пырнут ножом — и поминай как звали!» Муха испуганно обернулся. Но золотозубый и его дружок давно забыли о существовании клопа, нареченного родителями Генкой. Они упивались подвигами «великолепных американцев». Это одновременно и обрадовало и огорчило Генку: «Поди, за малявку считают!» — подумал он. Ну да ладно, он, Муха, им еще покажет! Он их выведет на чистую воду!..

Генка незаметно толкнул Кита в бок, но тот даже не шелохнулся. Костя, как и все остальные зрители, жил приключениями героев фильма — боролся со злом и совершал подвиги один другого невероятнее.

Рассердившись не на шутку, Генка саданул брата локтем под ребро довольно основательно.

— Чего?!

— Тсс! — шикнул Муха. — Секретное дело!

— Потом... не мешай!.. — И Кит снова уставился на экран. Генка перевел глаза на полотно, но кинотрюки не затронули его. Мысль о поимке, «бежавших урканов» закружила Генку, как водоворот маленькую щепку, и понесла...

Когда фильм закончился и зрительный зал, облегченно вздохнув, заколыхался и зашумел, Генка впился глазами в подозрительную пару.

— Чего пялишься? Гляделки-то выткну! — Золотозубый угрожающе взмахнул растопыренными пальцами перед Генкиным лицом.

— Эй милый, осторожней, — нахмурился Кит, — на мель сесть можешь!

Широкие плечи Кита, а может, еще что — ну, скажем, боязнь привлечь к себе всеобщее внимание, — охладили воинственный пыл золотозубого. Тем более что его носатый друг уже семафорил от дверей: мол, кончай волынку и жми сюда!..

Буркнув что-то себе под нос, разозленный блондин потопал от Генки прочь. Муха возликовал: «Ага, испугались!»

— Кит, надо проследить за ними!..

— Для чего?

— Ха, он не кумекает!.. — И Генка многозначительно пропел: — «С одесского кичмана бежали три уркана...»

— Эх, Генка, Генка, — укоризненно покачал головой Кит, — опять ты из тумана корабли строишь! Лавры Шерлока Холмса тебе, как видно, покоя не дают!.. «Урканы»! Обычные рабочие парни. Первый год на море, вот и рисуются — пиратов из себя изображают! Айда лучше на пляж! — И Кит подтолкнул Генку легонько в спину: — Показывай дорогу!..

Но Муха недаром слыл упрямцем. Хитровато прищурившись, выставив русый ежик вперед, он буравчиком ввинтился в толпу, держа на прицеле подозрительных типов. Киту же пояснил:

— Тут ближе.

Парни, миновав театральный скверик, вышли на улицу Халтурина. На углу следующей улицы подошли к ресторану «Чайка». У входа их ожидал — кто бы вы думали?! — Васька Сом собственной персоной. Муха аж заикал от удивления. Теперь-то он знал, за какую ниточку ему ухватиться, чтобы выйти на преступников. А в том, что парни преступники, Генка ничуть не сомневался. Верилось, сама судьба благословляет его на подвиг ратный! Уж кто-кто, а Генка-то этих субчиков-голубчиков изловит как пить дать! И не просто изловит, а задержит их на месте преступления. И тогда... о нем напечатают в газетах, и Нюська Иночкина...

Генка даже зажмурился: больно уж все дальше выходило здорово! Нюська говорила ему сладкие слова и... целовала в щеку. А Генку никто в жизни еще не целовал, кроме мамы, конечно. А ведь он уже парень в расцвете сил, что называется. Четырнадцать лет — это, брат, возраст, подходящий не только для боевых подвигов, но и для настоящей любви.

Миновав кремль, по прямой, как стрела, улице вышли на набережную Волги. Воды великой русской реки беззлобно бились о пологие, берега, одетые в железобетон. Над головой о чем-то шелестели листья акаций. Мальчики подошли к голубой кокетливой пристаньке, украшенной деревянными кружевами. В глазах зарябило от цветастых сарафанов, ярких зонтов и затейливых шляпок молодых и пожилых купальщиц; щеголяли бронзовым загаром голоплечие мальчишки.

Подошел допотопный катерок. Над его палубой трепетал белоснежный тент, отделанный по краям бордовой тесемкой.

На берегу, возле дощатой будочки-кассы, столпотворение.

— Я сейчас, — бросил небрежно Генка и врезался в толпу, как раскаленная игла в масло. Через пяток минут он возвратился к Киту, победно помахивая узенькой ленточкой билетов: — Туда и обратно!.. Пошли!..

Кит и опомниться не успел, как они очутились на катере. Раздался гудок, машина затарахтела, и изумрудный остров в ожерелье желтых песчаных пляжей поплыл им навстречу.

Пляжем своим морянцы гордились не меньше, чем памятниками древнерусского зодчества — Успенским собором и белокаменным кремлем. Да и как не гордиться, не задаваться перед соседями-волгарями, когда великолепный морянский пляж не просто пляж, а кусочек самой истории. Во всяком случае, так утверждают старожилы Морянска. Дело в том, что островок этот возник на стрежне Волги, на том самом месте, где когда-то лихой атаман Разин утопил персидскую княжну. А произошло это так, как и поется в старинной песне: «И за борт ее бросает в набежавшую волну...»

Генка успел поведать эту занятную историю о княжне своему двоюродному брату за те десять минут, пока катерок добирался от города до пляжа. Костя в ответ не проронил ни слова, только усмехнулся многозначительно и лукаво.

— А что, не веришь, да? — закипятился Муха. — Так об этом даже в книжке написано, выпущенной в Морянском областном издательстве.

— А называется она «Морянские рыбацкие сказы и сказки», — нарочито безразлично обронил Костя. Муха смутился, но ненадолго.

— Вот и приехали! — тут же объявил он бодрым голосом. — Раз, два — прыгнули!.. Раз, два — выгнули... ноги штопорами, руки кренделями!..

Мальчики выскочили на палубу маленькой пляжной пристанишки, говорящей всем своим видом, что ей до пенсии рукой подать. Потом по широкому пружинистому трапу сбежали на песчаный берег...

Остров «Персидская княжна», если на него смотреть с высоты птичьего полета, можно принять за изумрудную овальную брошь, приколотую к серебристой груди Волги. Но, поскольку ни у Генки, ни тем более у Кита крыльев за спиной не оказалось, они увидели другое: опалово-песчаную кромку, фанерные будочки раздевалки и грибки с парусиновыми крышами да плотную стену ивняковых зарослей, переходящих в ветловый лес.

Пляж кишел купальщиками. Прямо рядом с пристанью, справа и слева от нее, на песчаном мелководье барахтались бесштанные купальщики — четырехлетние Олечки и Толички вместе со своими бомбообразными мамочками и подкрашенными бабулями.

— Здесь, — говорил Генка, забежав по колено в воду, — он стоял на носу струга, могучий и суровый, в красных сафьяновых сапожках и в алом кафтане. Руки у него были подняты над головой, а в руках... ОНА!.. Прекрасная персиянка. «Нас на бабу променял!» — кричит злой рыжий Филька. Он полулежит на корме на пушистом персидском ковре. «Бросай!» — орут хмельные казаки. «Бросай!» — подзадоривает Филька. Атаман сплевывает в воду и... все!.. И баста!.. Чернокосая красавица два раза взмахивает руками, — Генка показывает, как она ими взмахивает, — и скрывается под «набежавшею волной»! — Муха шлепается в воду.