Пока мы со Светой выбирались из-за стола, хозяйка дома успела вновь позвать слуг и те повели нас в… «опочивальни». От чего мы с подругой отказываться не стали… ровно до тех пор, пока прислуживавшая ей за столом девчонка не начала уводить Свету на «женскую половину» дома. Не вышло. И подруга заартачилась, да и я не хотел терять её из виду. Так что устроились мы с девушкой в выделенной мне комнате, благо размеры самого помещения, как и огромной кровати, в нём установленной, позволяли без проблем разместить вдвое большее количество людей без всякого для них стеснения.

Понятное дело, что недовольная отказом помощница Неонилы тут же убежала жаловаться хозяйке о неподобающем поведении гостей. На что эта пусть и молодая, но, несомненно, мудрая женщина лишь махнула рукой, не забыв, правда, навестить нас в выделенной мне комнате и лично осведомиться о причинах такого нашего решения. Отболтались привычкой и такое объяснение нашу хозяйку вполне устроило.

— Как баню истопят, я за вами Браника пришлю, — погладив по голове крутившегося тут же мальчишку, что был моим проводником по коридорам и галереям немаленького дома полусотника, проговорила Неонила, перед тем как покинуть нашу со Светой комнату. — Ему и грязную одёжу отдадите. Девки её к утру в порядок приведут, а Браник вам занесёт.

— Благодарю, Неонила, — улыбнулась Света и, в свою очередь, взлохматив вихры вёрткого мальчишки, подтолкнула его к выходу, следом за хозяйкой дома.

— И от меня примите поклон и благодарность, Неонила Брониславна, — склонив голову, проговорил я. Хозяйка с улыбкой нам кивнула, дверь закрылась, и мы со Светой остались вдвоём. Одновременно покосившись на застеленную свежим, пахнущим травами бельём огромную кровать, укрытую меховым одеялом, мы со Светой переглянулись и, усевшись на сундук, стоящий под единственным в комнате окном, наконец, смогли поговорить без оглядки на лишние уши. Ну а чтобы точно обеспечить приватность разговора, Света под моим руководством развернула Полог Покоя.

— Ну, что скажете, други? — обвёл взглядом своих десятников Стоян.

— Ты о новостях, что привёз из забийских земель, или о гостях своих? — с лёгкой усмешкой, почти скрытой чёрными как смоль длинными усами, спросил его один из десятников. — Ежели о находниках, так тут и думать нечего. Пройдёмся по засекам, обновим чуры, да гонца отправим к Дружину в Кутобийский острог. Дальше уж его дело. Коли поверит твоей грамоте, сам тем же займётся, а коли засомневается… ну так на нет и суда нет. Ежели пойдут тати в наши земли, через чуров о том вмиг известно станет. Соберём народ с погостов и хуторов да в осаду сядем. Затворимся в остроге, и пускай находнички его взять пытаются. А мы их огненным зельем попотчуем. Глядишь, и надоест самам у наших стен добычу искать…

— А припасов-то хватит? — встрепенулся его сосед, за побитую сединой рыжую голову получивший прозвище Рудый. — Знаешь же, самы — народец упёртый. Хоть в торгу, хоть в бою. Если за что возьмутся, то без толку не отступятся.

— Или же пока зачинщики головы не сложат, от стрелецкой ли пули или ножа соседа, коему тот зачин в его собственных делах мешать станет, — пожал плечами усатый десятник. — Так что, уверен будь, Рудый, осенью находники сами уйдут, не зимовать же им здесь. А у нас, коли помнишь, четыре лабаза зерном из-за Камня забиты, для торга с заловгайскими кайсаками припасённого. Мы на нём хоть до следующей весны прожить сможем, даже если в острог все погостники да хуторяне с нашей земли набьются. Негусто у нас с людишками… м-да.

— А ну как купчина шум поднимет, что мы его зерно без спроса забрали? — поинтересовался один из новичков в компании десятников. Старшие переглянулись да и уставились на полусотника. Тот кхекнул.

— А некому шуметь, Анфим, — развёл руками Стоян Смеянович. — Ну, разве что ты сам недовольство выкажешь или вон Рудый с Усом за свою долю оружьем встанут.

— Какую долю? — младшие десятники недоумённо переглянулись.

— Свою, — усмехнулся Любим Ус, но тут же посерьёзнел. — Наше это зерно, голуби мои. Острожное. Вы в беспамятстве по телегам валялись, когда мы с похода возвращались. Вот тогда, по пути домой, нам немчинский караван из под Камня идущий и встретился. Ну а мы его в сабли взяли, чтоб хоть так урон от глупости воеводской уменьшить. Поначалу-то хотели добычу сразу меж стрельцов поделить, как и жалованье, что на погибших было выдано, да потом вот затеял полусотник одно дело, и… деньги-то мы раздали, людей успокоили, семьи погибших тоже в обиде не оставили, а вот с дележом зерна решили обождать.

— А что за дело-то? — осторожно, но с явным любопытством в голосе поинтересовался второй молодой десятник, всецело оправдывая своё прозвище «Лис». Старшие десятники как уставились на хозяина дома, так и продолжали смотреть выжидаючи. Мол, твоя идея, тебе о ней и говорить. Что ж делать? Рассказал, тем более что это и так следовало сделать, дабы не плодить недоверия меж начальствующими в остроге. Поведал и о первых планах по строительству новой крепостицы на берегу Ловгая, а то и не одной, и про их крушение, и про затею торговли с заловгайскими кайсаками, ради которой и отправился в путь по Бию и Биянке, да вынужден был повернуть обратно, столкнувшись с собирающимися в наход самами. Молодые десятники, что Анфим Клёст, что Лихобор Лис, слушали полусотника чуть ли не затаив дыхание. Опытные стрельцы и прежде уважали своего резкого, но вдумчивого и расчётливого командира. Сейчас же тот открывался им ещё и как начальник, заботящийся не только о собственном интересе, но и о прибытке у подчинённых ему стрельцов. А это дорогого стоило!

Постепенно разговор скатился к гостям, ныне отдыхающим в доме Стояна Смеяновича, но если молодых десятников больше заинтересовала невеста купцова сына, то Рудый с Усом проявили куда большее любопытство в отношении её жениха.

— Девица-то, конечно, хороша, — покивал Любим. — Умна, пригожа и знает с какой стороны за самострел хвататься, а это дело в наших диких местах, пожалуй, полезнее иных бабьих ухваток будет. А вот жених её меня смущает.

— Чем же? — подал голос Рудый, как всегда исполняющий роль недоверчивого вопрошающего в компании острожных десятников.

— Стоян Смеянович, — отвесив короткий, но уважительный поклон в сторону заинтересованно посматривающего на него полусотника, начал отвечать Любим, теребя длинный ус: — Стоян Смеянович говорил, что неоднократно замечал, как его гость озирался да плечами поводил, словно ему кто льда за шиворот сыпал. А я вот вспомнил, что видел, как он и на дворе господина полусотника так же дёргался… когда из рук хозяина дома корец принимал. По покону.

— Ты к чему клонишь, Усатый? — нахмурился Рудый. — Мнишь, мальчишка касание светлых чует? Как наши характерники?

— А давай попытаем нашего полусотника, пусть вспомнит, что творилось в тот миг, когда…

— Прав Любим, — неожиданно прервал его речь Стоян Смеянович, глядя куда-то в пространство. — Верно он сказал. Чует Ерофей силу светлых… И может быть даже сведущ в ней. Уж очень шустро он в темноте по самским татям бил. Ни единого выстрела не смазал, все болты в цель положил. А оберегов при нём нет… так что и на них сослаться не выходит.

— Как нет? — удивился Лихобор, ненароком хватаясь за гайтан, на котором висели подарки родичей, матери да сестёр.

— Смотрел он на мой оберег, будто впервые в жизни такую диковину увидел, — пояснил задумчивый полусотник. — А коли не видел, значит и у самого такого быть не может. А раз так, то и выходит, что той ночью он видел самов силою светлых.

— Или тёмным соизволением, — угрюмо буркнул Рудый.

— Ты, Буривой, говори, да не заговаривайся, — покачал головой Любим. — Коли был бы сей юноша тёмными осенён, его бы с ритуалов поконных трясло, аки осинку в ветер, да ломало бы словно припадочного.

— И всё же, проверить надобно, — упёрто зыркнул на приятеля десятник.

— О том не спорю, — развёл руками Усатый. — Оно и по закону тако же следует. Иначе как ему подорожную выправлять? Без отметки о проверке, нашим полусотником заверенной, его первый же стрелецкий разъезд в железа возьмёт лишь за вид странный, и как оно там дальше повернётся, даже светлым неведомо. А уж что с его невестой станет…