— А ежели он и впрямь из тёмных? — тихо спросил молчаливый Анфим.

— И тогда следует поступить, как установлено государем нашим, — зло усмехнулся Любим. — А ныне за то полагается дыба и смерть без пролития крови. В огне али на виселице.

[1] Обливник, обливняк — камень в русле реки, прикрытый набегающим сверху потоком воды. Обливняк часто образует т. н. «суводь» (внешне похожее на водоворот, вращательное движение воды в реке за выступом берега или тем же обливняком) и плохо виден с наплыва.

Баня, сон в тёплой и уютной постели бок о бок с девушкой, которую уже привык называть своей… Что может быть лучше после нескольких недель ночевок в лесу, пусть вполне комфортных, пусть летом, но в шалаше? А если ещё и завтрак не нужно на костре ладить, так жизнь и вовсе становится прекрасна и удивительна!

Одна проблема. Утро в Усть-Бийске начинается по-деревенски. То бишь с вопля предводителя куриного гарема на рассвете. И вот, вроде бы и стены в тереме полусотника толстенные, из обхватных брёвен сложенные, и до двора, не открыв доброй полудюжины дверей, не добраться. А кукареканье это подлое слышно, словно пернатый прямо над ухом горло дерёт. Я было думал дождаться, пока петух умолкнет, а там повернуться на другой бок да покемарить ещё часок-другой, но, как оно обычно и бывает, к моменту, когда этот потомок динозавров заткнулся, сна уже не было ни в одном глазу. Да и Света завозилась на своей половине кровати, забултыхалась, пытаясь выбраться из перины. Пришлось вставать. Умывание холодной водой на свежем воздухе окончательно выгнало из головы остатки сонной одури, а завтрак и вовсе примирил с окружающей действительностью. Так что к очередной беседе со Стояном Смеяновичем я уже был бодр и добр и весел.

А она состоялась сразу после завтрака всё в той же трапезной, причём с глазу на глаз. Свету утащила пошушукаться о чём-то своём хозяйка дома, оставив нас с её мужем наедине, так что сразу стало понятно, что разговор предстоит серьёзный, или, как минимум, для женских ушек не предназначенный. Впрочем, о том же говорило и выражение лица хозяина дома. Моего довольства жизнью Стоян Хлябя точно не разделял, и у него, надо признать, были на то все основания. Как ни крути, а впереди ожидался налёт забийских самов, и полусотнику как главе острога и окрестных земель было совсем не до веселья.

Правда, как оказалось спустя несколько минут, причины сурового вида собеседника я определил не совсем верно. Нет, он действительно был обеспокоен свалившимися на его шею нежданными хлопотами, образовавшимися в связи с грядущим набегом лесовиков, но говорить со мной, как выяснилось позже, Стоян Смеянович хотел о другом…

— Какое-такое испытание? — опешил я, выслушав краткую речь смурного полусотника.

— Испытание светом, — хмуро ответил он. — Любим Усатый, моя правая рука и острожный законник, вчера напомнил, что всех путников, проходящих через пограничные городки Словени, государь наш наказал проверять на верность покону.

— Словенскому? — уточнил я, и мой собеседник нахмурился ещё больше, хотя секунду назад казалось, что и так уже дальше некуда.

— Мирскому, — лязгнул он, но тут же смягчил тон. — Не знаю, как в твоих землях, а у нас людей, не следующих ему, не привечают.

— Сильно? — поинтересовался я.

— До смерти, — отрезал полусотник.

— Резко, — стёр я с лица улыбку, едва до меня дошло, что Стоян и не думал шутить. — А если…

— А если ты либо невеста твоя окажетесь осенёнными тьмою, то я могу обещать лишь сохранить вам жизнь и здравие да переправить на тот берег Бия… в Словень путь вам будет закрыт.

Неприятное откровение, но… что ж, спасибо за честность. Да и в определённом благородстве Стояну Смеяновичу не откажешь. Не забыл он, выходит, кто помог его стрельцам вытянуть тот бой у реки… по крайней мере, я чувствую, что мой собеседник искренен в своём желании отплатить за добро добром. И это уже радует.

— Та-ак, — протянул я, по достоинству оценив рубленное, явно выдавленное через силу объяснение полусотника. — Понятно. И в чём будет заключаться испытание?

— Поконная клятва о неумышлении зла на памятном камне, в присутствии острожного характерника. Ежели камень клятву примет и болью не одарит, стало быть, испытание пройдено. А характерник надобен для того, чтобы проследить, дабы испытуемые, принося клятву, не пытались силой тёмных ту боль скрыть, — чуть расслабившись, пожал плечами Стоян Смеянович, кажется, ничуть не удивлённый моим непониманием. Словно каждый день с иномирцами общается… Или же дело в том, что не все здешние народы следуют этой традиции?

— А памятный камень — это… — рискнул я продолжить расспросы. А куда деваться? Разве что обратно в лес бежать? Но там и поговорить на эту тему, боюсь, будет не с кем. Да и неохота опять в лес переселяться. Там, если верить домыслам моего собеседника, нынче неспокойно, и шансов сдохнуть едва ли не больше, чем не прошедшему испытание «тёмному» в этом остроге. Но зарекаться не буду. В нынешних-то обстоятельствах может выйти так, что другого выхода у нас и не будет.

— Зачин любого словенского селения, от малой вески до стольного града, начинается с закладки первого камня, — так же невозмутимо начал просвещать меня полусотник. — У него справляются поконные ритуалы, даются зароки и клятвы. У него же избираются градские и весские старшины и озвучивают свои решения вечевые мужи. Вот этот первый камень и зовётся памятным, поскольку помнит всё при нём сказанное. Он — хранитель правды и покона. Создают и закладывают на месте такие камни характерники-розмыслы, сведущие в силе светлых. Они же и следят за сохранностью памятных камней, а при надобности выступают видоками во время принесения клятв и заключении рядов[1].

— Интересно, — я поёрзал на жёстком стуле. — А как те же кайсаки? Они же кочевники, у них и городов-весей нет. Обходятся без камней или с собой их возят?

— Столбы, — отозвался Стоян Смеянович. — Кочуя, кайсаки возят с собой родовые поконные столбы, вокруг которых возводят ак-уй — белые юрты. Они-то и заменяют им памятные камни. Но если наши камни — это достояние всего поселения, веси или города, то у кайсаков поконные столбы имеются в каждом роду. Собственно, лишь при наличии собственной белой юрты род считается таковым, а его старейшины имеют право голоса в ханском совете, который собирается у столбов ак-уй, принадлежащих хану улуса. Характерников же, хранящих у кайсаков покон, называют Говорящими с Тенгри.

— А у самов как обстоят дела? — спросил я. Вот тут полусотник скривился.

— Кабы знать! — с явной досадой в голосе проговорил он. — До их поконных святынь ни один словенец ещё не добирался. У наших же памятных камней они клятвы давали не раз, и в осенении тьмой тех клявшихся характерники не упрекали. Но… в стычках с самами некоторые стрельцы из чувствующих касание сил не раз замечали тень тёмных за лесовыми находниками. Неявную, но… было, было такое. И кое-кто из молодых характерников при острогах тоже подобное чуял, но определить, что именно волхвовали самы, так ни разу и не смог. Впрочем, о различиях святынь наших соседей, ближних и дальних, мы можем поговорить и позже. Вечером, например, за чаркой доброго мёда. А пока собирайся, Ерофей, зови невесту, да и пойдём к памятному камню. Наш характерник, наверное, уже заждался.

И куда деваться? Хотя… кажется, этот вопрос я себе уже задавал, и ответа на него так и не получил. А значит, и рыпаться не буду. В конце концов, невелика проблема поклясться, что не умышляешь зла стране, о существовании которой неделю назад вообще не знал. Ну а если вдруг, по какой-то причине, местное инфополе взбрыкнёт или характернику покажется, будто увидел в нас со Светой что-то не шибко светлое, так у меня есть обещание хозяина острога переправить нас с подругой обратно на тот берег Бия, живых и здоровых. Не сдержит — пусть пеняет на себя. Уж вырваться из Усть-Бийска мы точно сможем. С боем, кровью и шумом, но мы уйдём, а там пусть попробуют сыскать, в здешних-то лесах. Если, конечно, решатся… особенно, в преддверии грядущего набега самов.