— Что скажете, десятники? — обозрев подошедших к нему подчинённых, спросил Хлябя.

— Побили находничков, — словно нехотя протянул Усатый. Буривой хмыкнул, а Лихобор вздохнул.

— У меня в десятке двое убитых да четверо посечённых, — хмуро буркнул Лис.

— Та-ак, — Стоян повернулся к Любиму. — А у тебя?

— Один убитый да пяток порезанных. Легко, уж перевязались да по лагерю рыщут, добро собирают, — отозвался Ус.

— Буривой? — полусотник взглянул на рыжего десятника.

— Моих трое полегло. Остальные без царапинки, — ровным тоном ответил Рудый.

— Да у меня в десятке двоих не стало, — задумчиво протянул Стоян и, окинув взглядом разорённый лагерь, втянул носом гарь от пожара. Утерев чумазое, забрызганное кровью и замаранное сажей лицо, полусотник щёлкнул эфесом сабли об устья ножен и неожиданно белозубо, довольно ухмыльнулся. — А всё ж, сладили мы с напастью, а, старшина Усть-Бийская? Почитай три сотни находничков здесь положили! Победа! Как есть, решительная победа.

— Сладили, Стоян Смеянович, как есть, сладили, — так же весело откликнулся Лихобор. Усатый с Рудым лишь кивнули. Хотя тень улыбки по не менее чумазому, чем у его командира, лицу Любима всё же проскользнула.

— Да, победа, конечно, вышла славная… — неожиданно протянул Буривой. — Да вот, боюсь, подкаменскому воеводе она поперёк горла встанет, а, Стоян Смеянович?

— Ничто, Рудый, — неожиданно жёстко усмехнулся полусотник. — Воевода пусть щерится, пока может. А мы подождём-посмотрим. Глядишь, год-другой, и будет у нас новый воевода вместо этого.

— А ну как он раньше тебя куда ни то отправит? Не думал о том, Стоян Смеянович? Особливо после нынешней победы-то? Ты же ему теперь — укор немой. Шутка ли, полсотни стрелков взяли на саблю три сотни находников! — покачал головой Рудый.

— Меньше сабли не дадут… — весело усмехнулся полусотник в ответ и договорил в один голос с десятниками, тут же подхватившими явно хорошо известную им поговорку: — Дальше Бия не сошлют!

— И то верно, — согласно кивнул Любим, когда острожная старшина отсмеялась. — Но, Стоян Смеянович, ты уж прими добрый совет: поберегись, не лезь на рожон. А лучше бы… а лучше бы и вовсе не появляйся в Подкаменье. В этом году, хотя бы. А то ведь воевода наш молодой да дурной. Может и злое затаить. И ладно бы, если государю отпишет, там нас Сколские да Онежские в обиду не дадут, особенно, если первыми отписаться о бое сможем. А ежели он своей волей тебя наказать решит? Мало ли лихого люда по здешним местам шарится? А ну какой шпынь на деньгу соблазнится, да и…

— Прав ты, Любим, прав, — после недолгого размышления согласился с ним Хлябя. — Поберегусь. И да, о победе нашей доподлинно Ермилу Ватеевичу отпишу. А уж боярин Сколский точно до государя наш подвиг донесёт. Верьте, без награды не останетесь. А пока… Эй, кто там! Никша, жук ты эдакий! А ну собирай стрельцов! Дуван дуванить будем!

И загудел разбитый лагерь, расслабились бойцы. Ну как же, раз пошёл делёж добычи, значит, поле боя точно осталось за ними. Теперь и отдохнуть можно, и пошутить да мёдом согреться. Хотя… при пламени, которым полыхают кайсацкие шатры, не так чтобы и холодно, а?

Шум, гам, суета. Наверное, только так и можно охарактеризовать творившееся в Усть-Бийском остроге бурление, когда в распахнутые ворота крепости со скрипом вкатились гружёные трофеями повозки, сопровождаемые поредевшим, но довольным стрелецким отрядом. Радостные крики временных жителей острога смешались с горестными стонами родичей погибших стрельцов, не обнаруживших в рядах возвращающихся с битвы воинов своих близких.

Впрочем, суету вокруг обоза быстро прекратили десятники во главе со Стояном Хлябей, а там и Анфим, очнувшись, погнал зевак и горлопанов прочь. Как бы ни была велика радость от победы маленького острожного войска, но, как говорится, выигрыш в сражении — ещё не есть победа в войне, а осадного положения в крепостице полусотник пока не объявлял. Значит, у каждого из присутствовавших при возвращении отряда были свои дела и уроки, назначенные «временным комендантом», от которых те, превратившись в бездельных зевак, вдруг решили отлынивать. Об этом-то и напомнил Клест жителям острога и его окрестностей, окружившим повозки с трофеями и стрельцов, остановившихся на площадке перед Медовым залом.

Жизнь на порубежье непроста, так что слушаться приказов начальных людей здешние обитатели привычны. Вот и на этот раз, заслышав зычный голос молодого десятника, только что бурливший на площади народ затих и… почти мгновенно рассосался по своим делам, позволив, наконец, и уставшим стрельцам разойтись по домам, практически сразу за разбежавшимися обывателями. Почти. Следуя традиции, они сначала проследили, как острожная старшина в присутствии всего стрелецкого отряда опечатала двери лабаза, в который они споро загнали телеги с трофеями. Да, раздел взятой с противника добычи стрельцы провели ещё на поле боя. Но остались ведь кайсацкие и самские шатры со всем их содержимым, сумы с воинским скарбом… и лошади степняков, ныне мирно пасущиеся в предполье крепости. И всё это следовало вдумчиво и, главное, справедливо разделить меж всеми участниками ночного боя. Но если лошадей, что сейчас пасли за воротами острожные мальчишки из моего «отряда недорослей», вряд ли кто-то сумел бы угнать, оставшись незамеченным, то взятый в лагере находников скарб требовалось сберечь от такой неприятности. До вечера, по крайней мере, когда старшина начнёт делить взятое в бою меж стрельцами.

Собственно, об этом мне рассказал Мирослав-характерник, которого я выловил аккурат в тот момент, когда успокоивший жену Стоян пошёл по дворам убитых стрельцов, чтобы добрым словом поддержать потерявшие кормильцев семьи и заодно пригласить их вечером на площадь, к дележу трофеев, в числе которых была отведена доля и на них.

— Думается мне, если бы воевод обязывали так вот в глаза родичам убиенных воев смотреть и виниться перед ними, те куда меньше о местничестве бы спорили, а больше о деле думали да людей под своей рукой берегли, — пробурчал характерник, а я отметил для себя ещё один момент из жизни здешнего общества. Впрочем, расспросить далее Мирослава у меня не вышло. Мужчина резко свернул разговор, словно лишнего наболтал, и, отговорившись делами, ушёл прочь со двора полусотника. Ну и ладно, решил я. Будет время с ним ещё поговорить…

А вечером мы со Светой стали свидетелями того самого дувана, что дуванила острожная старшина, раздавая стрельцам трофеи из приведённого ими обоза. Кстати, как оказалось, телеги, на которых они привезли в город кайсацкий и самский скарб, тоже оказались в числе взятых на саблю ценностей. И местные жители, надо отметить, смотрели на получивших в результате дележа подобный трофей, как на везунчиков. Особенно отличались завистливым блеском глаз обитатели окрестных весей и хуторов. Для них справная телега в хозяйстве представлялась довольно большой ценностью. А вот острожные жители к такому прибытку в семьях стрельцов относились куда спокойнее. Ну, да оно и понятно. Телега, конечно, штука хорошая, но где с ней в крепостице-то развернёшься?

Интересен оказался и ещё один момент. Десятники под руководством Стояна не просто раздавали подчинённым, кому что выпадет, нет. Сначала острожники взялись за вещи, стоимость которых явно была выше доли любого стрельца, Любим Ус оценивал такой трофей, не сходя с места, единолично, но под присмотром пяти, как я полагаю, самых авторитетных из рядовых стрельцов. И те, между прочим, не всегда подтверждали цену, названную ушлым десятником. Называли свою, и, если Любим с ней не соглашался, участники этого странного торга обращались к полусотнику. Но уже названную им стоимость трофея никто не оспаривал, и цена эта тут же вносилась Усатым в длинный перечень трофеев. Таким образом, перебрав в первую очередь самые дорогие из взятых в бою вещей, Любим переходил к более дешёвым. Здесь споры по оценке случались куда реже. Но сколько же времени занимали подсчёты и сама ругань по поводу стоимости того или иного предмета! А уж когда по окончании этой «ревизии» была объявлена общая стоимость трофеев… Острожной старшине еле удалось угомонить довольно загудевших стрельцов и их родню, толпившуюся за пределами освещённого круга на площади перед Медовым залом.