Шаг… вперёд? Нет, вглубь, сквозь материю и пространство… мгновение абсолютной оглушающей тишины и темноты, и вот я уже стою на краю какой-то смутно знакомой полянки. Ощущение, будто бывал уже здесь, лет десять назад, но… на самом деле, всего-то месяц прошёл. По меркам здешнего мира. Шелестит под ногами осенняя палая листва, да похрустывает ломко заиндевевшая, ещё не отошедшая от ночного заморозка трава. А возведённый недавно Светой шатёр из покрытых золотыми и багряными листьями веток, похож на пылающий костёр… Место нашей последней стоянки в этом мире. М-да, а я-то думал, что после исчезновения мороков, так отчаянно искавшие нас стрельцы развалят здесь всё, разнесут по веточкам-былинкам. Ан нет, смотри… стоит шалашик. И ключ бьёт за поредевшей загородкой душевой.
— Ты пришёл, — ровный, холодный и высокий голос, раздавшийся из-за спины, заставил меня вздрогнуть. Обернувшись, вижу босоногую черноволосую девчонку в лёгкой белоснежной рубахе, подпоясанной чёрным кожаным пояском. Чёрная же обережная вышивка на широких рукавах и косом вороте, белоснежная кожа и яркие невозможно синие глаза, глядящие куда-то сквозь меня. Красивая. Девчонка улыбается полными алыми губами… — Благодарю.
— …
— Марой зови, — улыбка становится лукавой.
— …
— Да, читаю, — легко кивает она и, склонив голову к плечу, тянет: — а что, нельзя?
— …
— Кто сказал? — неподдельно удивляется девчонка и заливисто хохочет. Вот только смех её… холодный, резкий. Словно ледяной дождь в лицо в самый разгар лета. Вздрагиваю.
— Извини, отвыкла, — резко оборвав смех, говорит она и, внезапно оказавшись в двух шагах от меня, смотрит серьёзно-серьёзно, будто что-то выглядывает, ищет в моих глазах. Нашла? — Нашла. Ты хороший. Числобог обещал, что мы не вернёмся. Он не мог обмануть… но мы могли.
— …
— Нет, уже не обманем. Я обещаю, — девчонка касается моей щеки узкой ладошкой и… кожа под её рукой покрывается инеем. Черноволосая, вздёрнув курносый носик, вытирает тыльной стороной ладони уже обернувшийся водой, растаявший иней и, одним быстрым, стремительно-неуловимым движением языка слизнув влагу со своих пальцев, кивает. После чего, обернувшись вполоборота куда-то к лесу, озорно улыбается: — И прослежу, да.
С громким карканьем, над лесом взмывает огромная воронья стая и, закрыв на миг небо чёрной тенью, исчезает за деревьями. Проводив взглядом удаляющихся птиц, девчонка вновь поворачивается ко мне.
— Ты же меня проводишь? — кивает мне за спину. Оглядываюсь и вижу… трещину в мире. Уж не знаю, как это правильнее назвать. Просто трещина. Широкая такая, чёрными ломаными «змейками» разбегающаяся в стороны. А в её глубине — космос. Чёрный, холодный… но если присмотреться, чуть-чуть подождать, привыкнуть к набегающей, наваливающейся тьме, то в ней можно увидеть искры. Звёзды? Миры?…
— Идём, — мои связки натужно хрипят, словно я не говорил столетия. Ноги нехотя делают шаг, другой… а рядом, вприпрыжку, напевая какой-то странно знакомый мотив пританцовывает босоногая черноволосая девчонка с неизъяснимо синими глазами, маленьким, задорно вздёрнутым курносым носиком и алыми губами. Миг… узкая ладошка выскальзывает из моей руки и девчонка, мазнув меня губами по щеке, шагает в чёрный пролом. Ещё один и…
— Позвольте, юноша, — возникший рядом высокий, нескладный и худой, наряженный в простую льняную пару седой старик с костистым лицом аскета, цаплей шагает в черноту.
— Посторонись! — с гиканьем и свистом пролетает мимо меня рослый детина в сияющих, будто отполированных до зеркального блеска доспехах. Следом, подмигнув мне на ходу, проскальзывает, будто не касаясь ногами земли, субтильный юнец с хитрющими глазами. Его нагоняет, величаво ступающая женщина… статная, неуловимо похожая чертами на все когда-то дорогие и памятные женские лица. Отвесив задержавшемуся у пролома хитровану подзатыльник, от которого тот буквально проваливается в черноту, она ласково улыбается и, исчезает за завесой. Следующие идут вдвоём, одинаковые как близнецы, и разные как день и ночь. Потом ещё, и ещё. Идущих становится всё больше. Разных, непохожих…. С гомоном, хохотом и весёлыми визгами-писками, катится целая толпа. Мелькают лица, лица, лица…
И тишина. Оглядываюсь. Поляна пуста, будто и не было на ней никого. И только трещина передо мной всё манит холодной тьмой с сияющими в ней глазами-искрами миллионов миров. Рука тянется к незримой границе…
— Тебе туда рано! Домой иди, к деве своей. Соскучусь, позову! — вылетевшая из тьмы ладошка больно бьёт в грудь и я падаю, размахивая руками, заваливаюсь на спину под смех черноволосой девчонки с синими… зелёными? Да какого ж цвета её клятые глаза⁈
Голова с размаху бьётся о твёрдую мёрзлую землю, и я шиплю от боли, ещё успевая заметить, как бледнеет тьма в проломе. И исчезает вместе с ним. По глазам бьёт свет. Мать! Больно-то как!
— Ероша… — шёпот у уха. — Ера, ну! Открой глаза, пожалуйста!
Пытаюсь, открываю… Кровать… Квартира… Света. Дома… Точно! У неё глаза, как у Светы. Или у Светы, как у неё?
— У кого это, у неё? — с подозрением в голосе говорит она. Сопит.
Э-э, кажется, я что-то не то? Или не так?
— Ерофей Хабаров, не смей изображать тут умирающего лебедя! Я тебя спрашиваю! У кого, «у неё»?
Хотите рецепт приведения себя в порядок после встречи и прощания с богами-неудачниками? Хороший скандал от любимой женщины и все глюки как рукой снимет! Проверено.
Сидим за столом в моей квартирке над «Вечерней Лавкой», уплетаем блины с мёдом, сметаной и черничным вареньем, а мой взгляд, нет-нет да соскальзывает на затейливую вязь чёрной обережной вязи, охватившей запястье. Потираю…
— Ой, да не ломай ты голову, Ерош! Сказала же, соскучится — позовёт. Ешь, давай! Блины-то стынут! — отмахивается Света, и под задравшимся в полёте рукавом рубахи, мелькает такая же вязь, кажущаяся ещё более яркой на фоне белоснежного тонкого запястья подруги.
И куда ж мы опять вляпались, а?
