- Подкуп судьи является преступлением желтого пункта. Хотя, конечно, у нас такое невозможно, потому что все более-менее серьезные дела разбирают Повелители, а они неподкупны.

- Зачем тогда пункт? - Вальрик не до конца понял, о каких именно пунктах идет речь, и почему они отличаются по цветам. Хотя нет, с цветами ясно, самые тяжелые преступления - красный цвет, менее тяжелые - желтый. Наверное, есть и другие, зеленые там или синие.

- Для порядка. Невозможность совершить преступление не должна вести к мнению, что таких преступлений вовсе не существует. Люди должны знать и понимать всю степень ответственности за совершаемые ими поступки. Н-но, п-шла, такими темпами до Деннара не то, что к вечеру, к концу месяца не доберемся. А ты, парень, подумай.

- Подумаю, - пообещал Вальрик. Больше говорить было не о чем, и Вальрик прикрыв глаза - в Империи действительно безопасно - наблюдал за Игром. Тот то принимается напевать что-то под нос, то бурчит, то озирается по сторонам. Нервный. Излишне нервный для вербовщика-профессионала.

А Империя пока впечатления не производит, Вальрик ожидал чего-то более… серьезного.

- Эх-ма… вот приедем в Деннар, увидишь, что такое настоящий город, - непонятно к кому обращался Игр, то ли к Вальрику, то ли к лошади, но Вальрик на всякий случай кивнул. Увидит.

Деннар - седьмой по величине город Империи, население достигает ста тысяч жителей, десятая часть - тангры. Что еще? Деннар - город торгашей и беглецов, еще один никого не удивит.

- Ты подремай, придем еще не скоро. Тут безопасно, вообще многие на границе охрану ссаживают, это только Этиер до самого Деннара нанимает, чтоб потом с теми же людьми назад в Княжество. Так что, считай, повезло, что к нему нанялся, хоть увидишь, как люди живут.

Вальрик усмехнулся: повезло… знал бы Игр, сколько работы стоит за этим везением. Полтора года в Саммуш-ун, полгода в гарнизоне приграничной крепости, несчастный случай с одним из охранников «благородного Этиера», который накануне отправления сломал ногу… бедолагу жаль, но Вальрику это место было нужнее.

Значит, до Деннара они доберутся ближе к вечеру, потом неделя в городе и назад. За эту неделю он должен найти способ остаться. Конечно, в крайнем случае, можно было последовать совету Игра, но у Вальрика имелся собственный план, одобренный Карлом, поэтому семь дней - это скорее срок, в который можно передумать и вернуться назад.

Передумывать и уж тем более возвращаться Вальрик не станет.

- Эй, просыпайся, - дружеский тычок в бок вывел из задумчивости. - Приехали почти.

Фома

Фома не знал, была ли эта база той самой, из которой его забрали в лагерь: ему было запрещено покидать пределы комнаты, а чтобы Фома по недомыслию или специально не нарушил запрет, Ильяс посадил его на цепь. Как собаку.

В Ватикане во дворе за кухней жил пес, старый, вечно голодный и злой, он бросался на всех, не различая ни чинов, ни званий. Псу кидали кости и иногда камни, попадали редко, но тогда пес скулил и жался к забору. А однажды зимой издох. На цепи.

У Фомы цепь потоньше, чем у пса, звенья блестящие, новенькие, при малейшем движении шуршат, словно напоминают о том, что бежать нельзя.

Оставаться нельзя. Ни в коем случае. Убежать. Спрятаться. Только бы не в лагерь, не в пропахшую растворителем барачную жизнь, где все его ненавидят. Не в темноту. В темноте страшно и нет воздуха, а Ильяс говорит, что со временем это пройдет, что экспедиция получила одобрение и совсем скоро он уедет.

Ильяс уедет, а Фому вернут в лагерь, и снова закроют в тесном железном ящике, только уже навсегда, до тех пор, пока Фома не сдохнет внутри. Нужно бежать, только как, когда на щиколотке железный браслет и цепь не только легкая, но и крепкая. А Ильяс каждый день проверяет. Он с ними, он предатель. Предателям нельзя верить.

Нужно бежать. Только сбежав можно спастись.

Решение появилось внезапно. Возможно, его подсказал Голос, возможно, Фома додумался совершенно самостоятельно, но главное, что оно появилось. Простое и правильное. Единственно возможное. Фома зажмурился, представляя, как это будет.

Хорошо. Спокойно. Тихо.

- Дурак, - печально произнес Голос. - Там же ничего нет. И тебя не будет.

- И тебя тоже. - Огрызнулся Фома.

- Что? - спросил Ильяс, оторвавшись от разложенных на столе бумаг. - Ты что-то сказал?

- Нет.

- Мне показалось, что…

- Вот именно, показалось. Все время что-то кажется, сначала одно, потом другое…

- Фома, будь другом, прекрати истерику.

- У кого истерика? У меня? - Фома с трудом сдерживал рвущийся из груди смех. Истерика… у него истерика…

У него решение, превосходное решение, которое обязательно нужно воплотить в жизнь и как можно скорее. Например, завтра. А что, долго тянуть не имеет смысла, сколько еще они простоят на заставе? День-два? Неделю? В походе выполнить задуманное будет сложнее, там люди кругом, а они помешают, здесь же целыми днями никого.

Только Голос, но он не выдаст. Хотя бы потому, что никто кроме Фомы его не слышит, а если все получится, то и не услышит.

А у него получится, это же не сложно. Раз и нету человека по имени Фома Лукойл. Смешно.

Фома поймал себя на том, что хихикает, и поспешно прикусил губу, но поздно: Ильяс, отодвинув бумаги в сторону, тихо поинтересовался:

- С тобой точно все в порядке?

- Конечно.

- Фома… я все понимаю, но… пожалуйста, возьми себя в руки.

Понимает? Да ни хрена он не понимает! Это не его сделали частью чудовища, которое в течение нескольких месяцев разбирало личность Фомы на кирпичики-составляющие, а разобрав, перемешало эти кирпичики с чужими, слепив нечто нелепое. Это не Ильяс томился чужими воспоминаниями и страдал, не зная, где заканчивается он и начинаются другие, принадлежащие тем, кого Она сожрала. Это не Ильясу разрывает череп чужой голос. Это не его дрессировали в рабочем лагере и это не его, в конце концов, посадили на цепь, точно опасное животное…

Ничего подобного Фома не сказал вслух: Ильяс все равно не поймет, каково это быть и не-быть одновременно. Ильяс - предатель.

Имперец. Серая форма Департамента Внутренних дел, погоны сотника и равнодушный взгляд. Смотрит сверху вниз, точно на блоху…

- Все-таки ты что-то задумал.

- Ошибаешься.

- Надеюсь. Фома, посмотри мне в глаза.

- Зачем?

- Хочу убедиться кое в чем.

- Иди в задницу.

Ильяс усмехнувшись - как же Фома ненавидел эту снисходительную лишенную намека на вежливость усмешку - наклонился и сам заглянул Фоме в глаза.

- Итак, я был прав. Давай, выкладывай, что за глупость пришла в твою больную голову?

- Сказал же… - Фоме было неуютно под этим взглядом, он чувствовал себя мухой, насаженной на иголку, все еще живой, но уже беспомощной… бесполезной… отвратительной мухой.

- Фома, хватит. Во-первых, ругаться ты не умеешь, во-вторых, давай поговорим с тобой нормально, как взрослые серьезные люди.

- С тобой?

- Да, черт побери, со мной!

- И о чем говорить будем?

- К примеру, о том, что ты сейчас, глядя мне в глаза, пообещаешь не делать глупостей.

- Обещаю.

- Именем Божьим поклянись.

- Клянусь. - Ответил Фома. - Именем Господа нашего, и пусть Он навсегда отвернется от меня, если я нарушу слово.

Ильяс поверил, Ильяс улыбнулся, Ильяс, успокоившись, вернулся к бумагам.

Дурак.

Бог больше не был для Фомы высшим существом. Бог всего-навсего слово, три буквы, один слог, а люди ищут чего-то еще. Бог не помешает Фоме выполнить задуманное.

Завтра.

Или послезавтра.

Фома выждал три дня, просто на случай, если Ильяс все-таки не поверил. А он не поверил, это Фома знал совершенно точно. Он бы и сам себе не поверил. Три дня это ведь не много, сколько там, если в часы перевести? Семьдесят два. Значит, у него имелось семьдесят два часа на то, чтобы приготовиться.

Рассчитать время - это час. Мысленно проиграть ситуацию и исправить выявленные недочеты - еще два. Соотнести с реальным временем и внести коррективы - еще час. Спать, есть, читать и разговаривать с голосом - все должно быть как обычно - пятьдесят часов. Проверить длину цепи и то, есть ли в аптечке скальпель - двадцать минут. По записям в ежедневнике Ильяса определить дату ближайшего рейда - еще десять.