— Ты хочешь прогнать меня из усадьбы Ингеборг! — Он был так взволнован, что даже не позволил себе никакой грубости.

— Вспомни, когда Ингеборг владела усадьбой! — презрительно фыркнула Дина.

— Вот увидишь, я напишу Юхану!

— И не забудь сообщить ему, что через полгода станешь отцом и весь позор хочешь взвалить на Стине. Вряд ли Юхан, который вот-вот станет пастором, сочтет такой поступок достойным мужчины!

Она спокойно повернулась и пошла к двери.

— Вечером скажешь мне о своем решении. — Она даже не обернулась. Осторожно прикрыла за собой дверь и приветливо кивнула служанке из лавки, которая, навострив уши, стояла подозрительно близко от двери.

В сумерках Нильс пришел к Дине в залу, она играла на виолончели. Они подготовились к этому разговору. Оба.

Он не может жениться на лопарке. У которой к тому же только что был ребенок от другого, пусть даже этот ребенок и умер. Неужели Дина не понимает?

По правде говоря, у него совсем другие планы. У него есть на примете девушка из хорошей семьи. Нильс назвал даже ее имя. Он заискивающе улыбался Дине.

— Почему ж ты не думал о своих чувствах к этой благородной девице, когда повалил Стине на пол в конторе?

— Она сама согласилась!

— Она и сейчас согласна. И в животе у нее растет ребенок. Не согласен только ты!

— Если ты вынудишь меня уехать из Рейнснеса, это будет против желания Иакова.

— Тебе, Нильс, о желаниях Иакова ничего не известно. Другое дело — мне!

— Ты выгоняешь меня из дому! Он опустился на стул.

Дина подошла и погладила его по плечу. Ее полное тело склонилось над ним.

— Ты нам нужен только на день свадьбы. А потом уедешь или останешься, как захочешь, — тихо сказала она. — Если останешься, я удвою тебе годовое жалованье.

За Стине.

Нильс кивнул и провел рукой по лицу. Битва была проиграна.

Вечером огорченный Нильс бродил по дорожкам между домами. Ужинать он отказался. Но Нильс давно научился заботиться о себе, пока положение его было недостаточно прочным. Разные хозяева — разные законы. А законы Дины вообще отличались от всех законов, вместе взятых.

Нильс ловчил уже очень давно. Он обладал неистощимым талантом из всего извлекать для себя выгоду. Доход, который он получал, не был проведен ни по одной бухгалтерской книге.

Случалось, рыбаки или крестьяне жаловались матушке Карен или Андерсу на жесткие меры Нильса, к которым тот прибегал, если должник не мог вовремя вернуть свой долг.

Иногда матушка Карен даже платила за бедняка, чтобы Нильс оставил его в покое.

Нильс оправдывал себя тем, что, если слух о прощении долгов пойдет по округе, все прибегут жаловаться на нужду.

Но матушка Карен все-таки платила за бедняков.

Дина не вмешивалась в это, если долг был заприходован.

Однако случалось, Нильс взыскивал суммы, которые не значились в бухгалтерских книгах. Это были, как он говорил, устные договоренности. Об этих договоренностях никто и не знал, если должник не жаловался.

Дина поджала губы.

— Если долг не значится в книге, это не долг и его нельзя взыскивать! — сказала она.

И Нильс сдался.

Он только следил, чтобы в следующий раз должник не ходил жаловаться.

И расчет производился тайно, о нем знали не больше, чем о податях на небесах.

Люди давно забыли, что в свое время Нильс почему-то вызвался сам заменить в конторе половицы, сгнившие под тяжелым умывальником с толстой мраморной доской, который стоял в углу за дверью.

Служанки не двигали этот умывальник, когда мыли пол. Он был слишком тяжелый. Они лишь подтирали пол вокруг тумбы, выкрашенной в голубой цвет.

С годами умывальник облез и из-под краски проступило дерево. Деньги Нильса были надежно спрятаны под одной неприбитой половицей. Они хранились в коробке из прочной жести. Состояние потихоньку росло.

Нильс торговал и в праздники и в будни, если мог что-нибудь продать или купить с выгодой для себя.

Однажды, когда Вениамина нужно было укладывать спать, Стине не оказалось дома. Весь день ребенок провел в людской, играя с цветными клубками шерсти, — девушки готовили пряжу для тканья.

Сперва они досадовали, что мальчик устал и начал капризничать, его уже давно должны были забрать.

Потом сообщили об этом Олине. Начались поиски.

Дина бегала и искала вместе со всеми. Но безрезультатно. Стине нигде не было.

На третий день Дина нашла ее в маленьком рыбацком селении, откуда Стине была родом.

Дина с Фомой прибыли туда на двухвесельной шлюпке, чтобы забрать ее домой. Стине у очага варила на ужин кашу. Лицо у нее почернело от сажи и слез.

Сперва она не хотела разговаривать. Лишь испуганно косилась на своих родных, сидевших вокруг. В маленьком доме была только одна комната. Поговорить с глазу на глаз было негде.

Но когда скрюченный от ревматизма отец, от которого остались лишь кожа да кости, кашлянул и мягко взглянул на нее, Стине осмелела.

— Я не пойду замуж за Нильса! — сказала она.

Уж лучше сносить позор, чем всю жизнь терпеть от человека, который женился на тебе против своей воли. Только ради того, чтобы остаться в Рейнснесе.

— Ведь он живет в Рейнснесе с четырнадцати лет, как осиротел! — В голосе Стине звучало обвинение.

Я Дина. Мне не нужно плакать, что все есть так, как есть. Плачет Стине. Я ношу ее с собой. Тяжело или легко. Как я ношу Ертрюд.

Все присутствовавшие слышали, как фру Дина просила у Стине прощения. И не один раз.

Старый отец Стине сидел в углу. Младшая сестра занялась вместо нее приготовлением пищи. Мальчик-подросток приносил в дом то воду, то дрова.

Никто не вмешивался в их разговор. Наконец всех пригласили к столу. Жидкая каша, сваренная с сельдью, и лепешки. Грубо сработанный стол был белый, как выветренные китовые кости. Гнетущее чувство, словно пар, висело над столом.

Новость распространилась точно искры по хвое. Нильс мог радоваться, что ему не надо бывать в людской. Там бы его не пощадили.

Стине отвергла Нильса! Все смеялись. Нильс как мог пытался вернуть себе прежнее уважение. Служанки боялись его. Работники сторонились. Он стал вроде прокаженного. Правосудие низших мира сего не знает пощады.

Но Стине вернулась в Рейнснес. Она располнела, а когда прошла дурнота по утрам, расцвела и посвежела как роза.

Она пела Вениамину песенки и ела с большим аппетитом.

Матушка Карен занимала беседой гостей из ближних и дальних краев, рассказывала им о своих поездках в Европу. И не важно, что она рассказывала эти истории не в первый раз.

Для самых почетных гостей они всегда были новые, гости слышали их впервые.

А старые гости привыкли к этим бесхитростным рассказам, как привыкают к временам года. У матушки Карен были истории, подходящие к характеру и учености каждого гостя. И она всегда знала, когда следует остановиться.

Часто она удалялась со вздохом, еще когда пили пунш, сетуя, что возраст и силы не дозволяют ей остаться с гостями.

Ее место занимала Дина, и пальцы ее не знали жалости. Наступало время музыки. Это было освобождение. Лихорадка! Музыка летела по всей усадьбе. Над полями. Вдоль берега. Достигала ушей Фомы, лежавшего в людской на своем жестком тюфяке. Дарила горе и радость. В зависимости от того, кто ее слушал.