Мне было страшно.

Так страшно, как не было никогда. Даже когда Урод рассказывал мне об убитом. То, что я испытывал сейчас — это был другой страх. Это был ужас, это был кошмар. Как во сне. Да, не может наяву такого быть. Это искажение реальности, это бред.

Девчонки почти не разговаривали между собой, а если и разговаривали, то только о нем… о Сабнэке.

Никто из них не вспоминал о доме, о родителях, никто не плакал, не просил, чтобы отпустили, они словно забыли все…

После того, как я находился с ними какое-то время, мне начинало казаться, что у них просто стерли память, заставили думать, что они родились здесь под землей, родились для того, чтобы принадлежать Сабнэку.

Что этот человек делает с ними?.. Если это вообще человек, в чем я, признаюсь честно, сомневаюсь.

Я никогда не видел Сабнэка. Спрашивал у Рыбки, как он выглядит, и что из себя представляет, но она не отвечала ничего определенного. Она говорила только, что он огромный и черный…

— Негр что ли? — спросил я удивленно.

Она посмотрела на меня очень злобно.

— Сам ты негр!

Оказывается, как и все другие простые смертные, Рыбка никогда не видела Великого Жреца, кроме как на Жертвоприношении. Там, где он живет, не бывает никого, кроме самых приближенных, кому Сабнэк безусловно доверяет, ну и жен, конечно.

А на жертвоприношении он, видите ли, огромный и черный!

Кривой знает, как выглядит Великий Жрец на самом деле… Но Кривого я не видел с того самого дня, как он привел меня к Рыбке, да и особенно не горю желанием его видеть.

Все последние дни перед жертвоприношением я думал о той женщине в беленькой шубке. О той самой жертве, которая должна быть принесена.

— Где ее держат? — спросил я как-то у Рыбки.

— Она где-то у проповедников. Точно не знаю, где. Они ее как-то готовят.

— Наркотиками что ли закармливают?

— Не знаю, Мелкий… Нет, наркотиками не закармливают.

Жертва должна все очень отчетливо воспринимать. Да и потом, наркотики дорого стоят…

Я думал о ней постоянно, заставлял себя не думать и думал все равно. Она мне снилась: ее побелевшее от страха лицо и обезумевшие глаза представали перед моим внутренним взором, стоило мне только смежить веки.

Она была где-то здесь. Она была еще жива!

Я думал, что наверное могу что-нибудь сделать… Но, кроме того, что думать, я на самом деле, не мог ничего.

— Рыбка, как ее убьют? — спрашивал я, когда мы сидели без дела в ее пещере.

Некоторые мои вопросы имели обыкновение моментально выводить Рыбку из себя. Этот вопрос был из таких, как выяснилось.

Рыбка выходила из себя каждый раз, когда я спрашивал ее что-то о жертвоприношении. Я очень хорошо понимал, что ей не хочется присутствовать на нем. Как и мне. Мы оба отдали бы все, чтобы откосить… Она — потому что знает, что это такое, я — потому что догадываюсь. И еще потому, что жертва… жертва для Сабнэка доставлялась при моем участии.

Деятельном участии.

Мы оба мрачнели с каждым днем и, думается мне, Рыбку тоже мучили кошмары по ночам, но мы молчали, мы ничего не говорили даже друг другу.

Уже гораздо позже я узнал, в чем именно состояло приготовление жертвы. Ни в чем особенном оно не состояло.

Жертву держали в самом комфортабельном помещении, где было все необходимое для жизни — постель, нужник, умывальник. Жертву хорошо кормили по несколько раз в день, чтобы не дай Бог она не стала выглядеть заморенной.

Собственно, вся подготовка ее заключалась в том, что с ней не разговаривали. Вообще. Не отвечали ни на какие вопросы и никак не объясняли причины ее похищения и содержания здесь. Жертва постоянно лицезрела только проповедников людей обычно грязных до невозможности и в большинстве своем увечных. Урод старался быть похожим на них. Так что можете себе представить, ЧТО имела честь лицезреть несчастная женщина!

Ее заставляли бояться. Не рассказами о том, что ей предстоит, а неизвестностью. Ей искажали реальность, заставляли чувствовать себя, как в кошмарном сне…

Этим ее, пожалуй, приравнивали к другим гражданам империи — здесь все себя чувствовали как в кошмарном сне и вели себя соответственно.

Я прожил в империи чуть больше двух недель, и этого времени мне хватило, чтобы очень многое узнать о ее обитателях, не без помощи Рыбки, конечно.

Империя держалась на плечах женщин и детей.

Я не знаю, откуда взялись эти женщины, как они попали сюда, но они все были настолько мало похожи на… не то что на женщин, просто на людей! Здешняя жизнь убила в них все или они пришли сюда уже такими, сие мне не ведомо, но они — они больше, чем кто бы то ни было еще, даже больше, чем проповедники — жили по законам кошмарного сна.

Они не играли роль, написанную для них Великим Жрецом, они именно ЖИЛИ.

Я могу понять Сабнэка.

Я могу понять Аластора.

Я могу понять проповедников.

Я могу даже понять жестоких и тупых убийц типа Слона и Марика.

Я могу понять воров, которых здесь много.

Но не их…

В отличие от всех, выше перечисленных, которые жили под землей потому что по разным причинам им было здесь удобнее и безопаснее, им не было ни удобно, ни безопасно. И им приходилось работать. С утра до ночи ходить по вагонам метро и электричек с выводком детей, изображая из себя то многодетную мамашу, то воспитательницу эвакуированного из горячей точки детского дома, то просто добрую женщину, воспитывающую бездомных детей. Им приходилось трудно, могу вас уверить нужно в каждом вагоне повторить жалобную речь: «Мы сами неместные…», следить, чтобы дети вели себя подобающим образом, и умудряться не нарваться на мента, которому придется отстегнуть.

У каждой из этих женщин как минимум по три-четыре ребенка различных возрастов — от младенческого до среднего школьного. Откуда они их берут, я точно не знаю, но вполне себе представляю… Сунуть директору дома ребенка кругленькую сумму… В общем, все вы знаете, как это делается. Была парочка громких процессов по этому поводу.

Детей надо кормить хоть как-то. Они должны быть худенькими и бледными, но иметь достаточно сил, чтобы целыми днями канючить у людей деньги. Дети имеют обыкновение болеть, и их надо хоть как-то лечить. В общем, забот хватает.

И, самое характерное, что я замечал в каждой из них они ненавидят тех детей, которых воспитывают и содержат.

Или, если хотите, которые содержат их.

И дети тоже ненавидят всех окружающих. Они ненавидят друг друга и способны, мне кажется, не все. За лишний кусок хлеба, за сторублевую бумажку, упавшую на асфальт, за банку газировки или пива они могут убить. Того, кто меньше, кто слабее.

Закон самосохранения. Борьба за выживание.

Да, этот мальчишка, что идет по вагону, неся за плечами своего так называемого «братика» или «сестричку», может заботиться о нем очень трогательно — совать в маленькие пальчики пирожок, утешать, если расплачется. Но это актерская игра. Для вас, люди сверху.

Ну и конечно неписанный закон — маленькому больше дадут, поэтому маленьких надо беречь.

А если вдруг идешь домой, не заработав за день достаточно, если знаешь, что за это изобьют и ужином не накормят, отберешь и у младенца. Тут все просто — или ты или тебя.

Точно так, как и в мире взрослых, который эти дети пополняют, когда подрастают.

Дети пополняют мир взрослых в основном в возрасте двенадцати-тринадцати лет, девчонки выходят на панель, кое-кто из мальчишек тоже, а остальные пополняют бандитские группировки. Их берут к себе охотно — знают, что любое дело можно поручить.

Рыбка была проституткой, как и другие девчонки ее возраста, но она на самом деле была на особенном положении, потому как была красивой. Действительно очень красивой со своими ясными глазами, сливочной кожей и золотыми волосами. Если дело было сложное — его всегда поручали Рыбке, и она всегда справлялась. Она умела быть ласковой, как котенок, умела быть злой, умела быть жестокой. Она могла обольстить, могла шантажировать, могла и убить.