Господи! Да как я могла выйти замуж за такого? «Баба в смысле женщина»! Вот это да! Где ж все это было, когда он за мной ухаживал? Или — где были мои глаза?!! Придумала себе, дура-писательница, невесть что, то есть — сильного мужчину, за внешней грубостью скрывающего исстрадавшуюся душу! Собственно, замуж-то выходила за его исстрадавшуюся душу… Потому как не было в нем больше ничего привлекательного. А меня мамочка попреками изводила.

Впрочем, когда он ухаживал за мною, он все-таки говорил разные красивые слова. И не называл меня «бабой».

Андрей допил коньяк, поставил бутылку на стол, еще несколько раз икнул и потер рукой над желудком.

— Ох… Неладно со мною что-то.

— Сходи к гастроэнтерологу.

— Схожу… Потом. Если жив буду…

Он снова икнул.

И вдруг повернулся ко мне с тем странным коровьим выражением на лице, которое я на начальном этапе нашего с ним общения принимала за выражение нежности.

— Насть! Слушай, я могу попросить тебя… Об одной вещи. Это важно. Ты серьезно отнесись!

— Попросить — можешь, — осторожно ответила я.

Мало ли, о чем он меня попросит, в таком-то состоянии?

Да и вообще — незачем загодя обещания давать!

— Насть! Если что… То ты позаботься об Ольге. Ладно?

— Не поняла… Что — «если что»?

— Если убьют меня!!! — неожиданно заорал Андрей. — Если убьют и меня, и Веньку! Не верю я им!

— А если ты «им» не веришь, то зачем соглашаешься на что-то там…

— Потому что я должен. Потому что нет другого пути.

— Для осуществления твоей мести?

— Не только. Ольгу снова пытались похитить… И они не оставят нас в покое… Да и потом — я верю ему, понимаешь?!

— Ты только что сказал, что ты «им» не веришь!

— И верю, и не верю! Господи, Насть, не доводи ты меня! Просто пообещай, что ты позаботишься об Ольге, если меня не станет. Что ты не просто отправишь ее к Юзефу в Краков, но проследишь, чтобы у нее все было хорошо! Пойми же… Ему я совсем не верю! То есть, не «не доверяю», а не верю вовсе, если ты можешь понять разницу…

— …могу.

— Так вот: не верю я ему. Никого никогда не любил он по-настоящему! Даже Лану. Для него главное — его творчество. Как говорится, «вся жизнь в искусстве», а для живых близких уже нет места, да и времени нет. Мертвую Лану он любит больше, чем любил ее — живую. Он горевал о пропавшей Оле, но я не знаю, не будет ли мешать ему ее присутствие рядом и согласится ли он пожертвовать хоть чем-то из своего привычного образа жизни ради моей девочки!

— А что ты имеешь в виду под «привычным образом жизни»

Юзефа Теодоровича? — заинтересовалась я.

— Ну, не знаю, что там у людей искусства… Кокаин, оргии, ночной образ жизни, девочки, мальчики… Групповой секс…

— Господи, Андрей! Ему же шестьдесят лет! — восхитилась я.

— Пятьдесят восемь… И это не имеет значения. Ты не знаешь Юзефа!

— А ты мне ничего такого и не рассказывал… Про оргии и про групповой секс.

— А раньше ничего такого и не было! Но ведь то — советский и раннеперестроечный период, это все было еще не принято у нас здесь, да и потом, Юзеф был женат, а когда умерла жена — оставалась Лана! А теперь — и время другое, и он свободе, да и вообще — живет за границей! Но я не о том… То есть, о том как раз… Просто — пообещай, что не забудешь про Ольгу, что будешь о ней заботиться. Я не прошу тебя удочерять ее…

— …и на том спасибо!

— Не перебивай!!! Я важное говорю!!! Так вот… О чем я говорил?

— Ты просишь меня пообещать тебе позаботиться об Ольге, но при этом не настаиваешь на том, чтобы я ее удочеряла.

— Да, именно так!

— Ты что, действительно, всерьез собираешься погибнуть?

То есть — рисковать так, что это может стоить жизни не только тебе, но и Венику?!!

— Господи, Насть! Ты действительно такая дура или притворяешься?!

— Действительно.

Он минуту помолчал, озадаченный. Потом — испустил глубокий, тяжелый вздох, сопровождаемый пулеметной очередью икоты.

— Да как же я на тебе женился? Да где же были глаза мои и все остальное?

— Я тоже мучаюсь этим вопросом весь последний год. Как же это я вышла за тебя замуж?

— Черт! Нам надо развестись. Срочно!

— А Ольга? Ты же говорил…

— Да, да, действительно… Тогда — после этого всего.

Или — мы разведемся после этого всего, или — ты овдовеешь.

В любом случае расставание пойдет нам на пользу.

— Хорошо… Если я овдовею, я позабочусь об Ольге. И не буду доверять Юзефу Теодоровичу. Если он действительно окажется так ужасен, как ты о нем рассказываешь… А ведь интересно было бы познакомиться с ним, раз он так ужасен! Оргии, групповой секс, девочки, мальчики, кокаин! Живут же люди, мечтательно вздохнула я.

— Надеюсь, ты шутишь, — буркнул Андрей.

— Почему? Ты не хочешь, чтобы я получала хоть какие-то удовольствия в этой жизни?

— Я тогда не смогу со спокойной душой оставить на тебя Олю! Да и потом, каково мне будет смотреть с того света на то, как ты в оргиях участвуешь, тогда как со мной была фригидна!

— Ты безнадежный эгоист. Но, слушай, Андрюш, если серьезно, то, может, лучше в милицию заявить?

— Нет. Не лучше. Если я и сам им не до конца верю, то кто ж мне в милиции поверит?! И потом, это мое дело!

— Ну да. «Честь семьи Прицци» в русском варианте.

— А что это такое?

— Фильм.

— Клевый фильм? Надо бы мне посмотреть… После того, как разделаюсь с этими гадами, разведусь с тобой и заживу наконец спокойно!

…Надо ли говорить, что Андрей так и не посмотрел «Честь семьи Прицци»?

…И не развелся со мной.

…И не зажил спокойно.

Но с «этими гадами» он все же в некотором смысле разделался. Пусть и не своими руками, но… Вдохновителем акции все же был он.

Он умер, как воин, в бою, и вполне бы заслуживал «огненного погребения», если бы мы только смогли найти его тело!

Надеюсь, для таких, как он, есть своя Вальхалла — одна на все времена и вне зависимости от вероисповедания ( или от отсутствия такового ).

Надеюсь, на Вальхалле он снова найдет свою голову.

Или — голова получит назад свое тело ( выловленное валькириями из коллектора).

В общем, надеюсь, на Вальхалле части Андрея воссоединятся и он обретет там, наконец, желанный покой, приятное мужское общество, пиво, баню, ежедневные тренировки и вообще все, чего когда-либо желала его душа.

Лучших времен скоро ожидать не следовало. Я понял это уже утром следующего дня, когда Кривой — наш будущий Великий Император — призвал меня к своей особе.

Император восседал на тро… Простите, на колченогом стульчике, за бывшей школьной партой, которая, вероятно, очутилась здесь мистическим образом, ибо никаким другим образом проникнуть сюда просто не могла.

Кривой что-то писал. Я обалдел, когда увидел его с ручкой в руках — честное слово, я уже два года не то, что ручку, карандаша в глаза не видел!

При виде меня, Кривой спрятал лист бумаги, на котором писал, в карман, и поднялся. Колченогий стульчик жалобно скрипнул — точно развалится, если сесть на него еще раз.

— Значит так, Мелкий, — заявил мне Кривой, — Сегодня вечером ты идешь на встречу с отцом девочки. Он будет ждать тебя на пустыре возле станции метро Бауманская. Знаешь, где это?

— Вроде, знаю.

— Он будет одет в джинсы и черную куртку, с ним вместе будет этот паренек, дядя девочки.

На моем лице отразилось искреннее удивление.

— Страшно ему одному идти, — объяснил Кривой, — Да это и к лучшему, что юный Лещинский тоже будет в деле. Нельзя его все равно в живых оставлять, больно уж много знает.

Конец фразы я договорил за Кривого сам: «И тебя, Мелкий, в живых оставлять нельзя, и Рыбку тоже, вы все много знаете». Хотя — нет, Рыбка о предательстве Кривого не знает, так что, может быть, одна она будет жить, благоденствовать и недоумевать: куда это столько народу разом подевалось?!

— Проведешь их тем ходом, помнишь, что мне показывал?