— Ты делай, как совесть велит: что все прочие шахтеры делают. И все тут.

Но Савке хотелось не только подражать другим, но и знать самому: где же правда? В чем она?

И он жадно вслушивался в каждый шахтерский крупный разговор, в каждую многолюдную беседу. Но говорили все больше о неполадках в работе и в быту, о подлостях хозяев и подрядчиков, о том, как погуляли в прошлое воскресенье. Тех речей, что слыхал, бывало, Савка от учителя, здесь не слышно было, И людей таких, как он, Савка здесь не встречал. А как хотелось ему встретить! Как рвалась к ним. его душа! Но не было их: не попадались.

И вот однажды, когда Савка никого не искал и ничего не ждал, такой человек вдруг сам явился на его пути.

Произошло это совершенно случайно.

Вагонеткам, которые Савка гонял, потребовался ремонт. Явился кузнец — Савке не приходилось его до тех пор видеть — и занялся ремонтом.

Работа кипела в его ловких сильных руках, и Савка глядел на него как завороженный: вот на такую б работу поступить. Это не то что кнутом лошадиные спины охаживать. У него инструмент-то словно живой, будто сам работает!

— Здорово, Кондратов!

— Как живешь, Кондратов? — вдруг услышал Савка от проходящих шахтеров.

Савка вздрогнул. Фамилия показалась ему знакомой, Вспомнил: подрядчик Авдеев говорил свату о смутьяне Кондрашове!

Савка поспешно зашарил глазами по сторонам — кого зовут? Никого, кроме кузнеца, вблизи не было. Значит, приветствия относились к нему. И значит, Кондратов — он… Савка по-новому посмотрел на кузнеца: ничего особенного — человек как человек. Не больно высок и не мал. В плечах широк. Смотрит весело. Шутит.

А шахтеры, завидя кузнеца, подходят кто по делу, а кто и так, здороваются, затевают разговоры.

Разговор сегодня у всех один: про увольнение. Прошел слух, что хозяин собирается остановить работу на нескольких менее прибыльных участках, а значит, несколько десятков людей будут выброшены вон.

Шахта огромная. На трех ее штольнях работает около тысячи человек. Сколько же лишаются работы? Кто?

Эти вопросы с утра никому не дают покоя. Люди растеряны, угнетены. Работа валится из рук.

Один кузнец и в ус себе не дует! Работа у него спорится на диво и ведет себя как всегда: и слушать всех успевает, и отвечать, да всё с шуточками, прибауточками.

Никогда еще Савка такого веселого человека не видал. Однако прибаутки у него какие-то чудные, непростые, заковыристые. Иная щелкнет по мозгам, как крапивой: горячо станет!

Пока Савка разгадывал кондрашовскую прибаутку, тот заговорил об увольнениях:

— Полсотни человек с шахты выбросить для хозяина — плевое дело. Еще девятьсот пятьдесят останутся горбачить: довезут воз. А вот ежели вся тысяча кирки побросает да наверх вылезет — уголечек-то и стал! И грузить нечего, и барыши — тю-тю! Вот тут у хозяина в носу и зачешется! — приговаривает Кондратов под удары молотка и одобрительный гомон собравшихся. Начальства вблизи не видно, возле кузнеца уж с десяток людей задержался. — А ежели к ним в компанию еще пяток — десяток шахт подберется? Чем тогда запахнет в господских горенках вместо духов-ароматов?

— Пожалуй, щи-то попостней станут. Да и в кармане полегчает, — насмешливо откликаются слушатели.

А Кондратов договаривает:

— Одних ребят уволенных за расчетом не пускать, а идти в контору всем вместе, скопом. Посмотрим, кто кого?

Савка, увлеченный, забылся, раскрыл рот. И вдруг веселый насмешливый окрик Кондрашова:

— Закрой скворечник — ворона влетит! Шахтеры засмеялись. Савка смутился, а Кондратов, скользнув по нему глазами, будто забыл о нем и вернулся к прежнему разговору. Неугомонные руки его ни на минуту не оставляли молотка, и каждый удар его как бы ставил точку, подчеркивая наиболее важное в его фразах, придавая этим какую-то особую силу словам.

Работа кончена, рабочий день — тоже, и шахтеры, собравшиеся возле Кондрашова в большом количестве, уходят всей гурьбой, увлекая за собой и Кондрашова.

На ходу тот кидает Савке весело и значительно:

— А ты, парень, ко мне завтра заходи. Думается мне, что ты до чтения охотник, у меня книжечки есть, поделюсь.

Савка кричит ему вслед:

— Спасибо! Непременно завтра приду. — А в душе его все от радости пляшет.

Что снилось Савке в ту ночь и спал ли он вообще? Только вскочил он поутру раньше всех и на работу отправился первым: ему казалось, что, чем раньше он начнет свой рабочий день, тем скорее тот кончится.

Об увольнениях пока что слухи не подтверждались, и рабочий день начинался как всегда.

По пути Савка радовался теплу и сверкающему солнцу, с удивлением отмечая, что пришла уже весна. И ему казалось, что весна началась именно с сегодняшнего дня, хотя май был уже на исходе.

Работал он в тот день с азартом, с песнями, выливая в них переполнявшую его радость: он нашел кого искал! У него будут книги. А может быть, друг и учитель. Внимательным к работе в тот день он не был. Об этом молчком свидетельствовали шишки на голове и синяки на спине, полученные им сегодня в гораздо большем количестве, чем обычно. Была допущена оплошность и поважнее: при спуске он чуть было не забурил вагоны, и только быстрота и сила помогли ему выправить положение.

Домой после работы Савка летел. Умывание перед обедом — дело обычное: все умываются. Но сегодня Савка так тер мочалкой свое лицо, уши, шею, что умывавшийся тут же на свежем воздухе Катаев подозрительно на него поглядел. Когда же Савка принялся приглаживать ладонями непокорные вихры, предварительно смочив их водой, Катаев окончательно убедился, что тут дело нечисто.

— Сав, а Сав! Что-то ты помадишься так? Зазнобу, что ли, завел? — спросил он, не выдержав наконец.

— Скажешь тоже: зазнобу! У малого молоко на губах не обсохло, а ты — зазнобу! — недовольно заворчал сосед с другой стороны.

Савка покраснел как рак и зашептал быстро: — Да что вы! Да я не к девчатам, я к кузнецу Кондрашову собираюсь: книжку он дать обещал!

— К Кондрашову? Это дело хорошее. Тот плохому не научит. Иди, — тоже понизив голос и оглядываясь на стряпуху, сказали собеседники.

А та уже поворачивала в их сторону свое вечно подслушивающее ухо.

Еще накануне Савка узнал о Кондрашове многое: узнал, что он «всегда за правду стоит», «сам много знает и другого может научить, как за себя постоять». Что шахтеры его уважают и слушают, а хозяева побаиваются. Однако не трогают: другого такого мастера не найти да и шахтеров опасаются — те за Кондрашова горой!

Таков был отзыв большинства. Но двое на вопрос Савки принялись разносить Кондрашова на все корки, и Савка постарался скорее замять разговор.

Умывшись и нарядившись в чистую рубаху, Савка был готов бежать к Кондрашову хоть сейчас, не пообедав, но побоялся насмешек Катаева: тот посматривал на него хитро.

Через несколько минут он уже был возле барака, где жил Кондратов. Взялся за ручку двери — такой же, как та, первая в жизни Савки дверь в земляцкий барак, в новую шахтерскую жизнь…

Вспомнил, как они с Андреем долго не решались открыть ту дверь. Вспомнил и себя: в кацавейке и лаптях, растерянного и испуганного.

Савка решительно открывает дверь в барак Кондрашова.

Войдя, Савка все же смущается: шахтеров много, все незнакомые. Где же Кондрашов? Оглядевшись, Савка видит его в дальнем конце барака. Он прохаживается между нарами — четыре шага вперед, четыре назад, заложив руки за спину, и что-то говорит сидящим там на нарах.

Время от времени он останавливается и жестикулирует правой рукой, будто бьет молотком. Савка подходит и молча садится рядом с другими, сняв картуз.

Приметив его, Кондрашов чуть кивает ему головой и улыбается одними глазами.

Савка еще вчера заметил, что глаза у него удивительные: орехового цвета, с искоркой, они одновременно и улыбаются, и приглядываются к человеку.

Савка слушает. Кондрашов говорит о том, какие величайшие ценности добывает на земле крестьянин, под землей — шахтер, на фабриках и заводах — рабочий.