— Не говори так.

Но в голосе Андрея нет уверенности. Он утратил ее после того, как глаза Евы налились кровью и стало ясно: она заболевает. Ведь именно она говорила Андрею, что надо бежать. Если мы ее потеряем, то получим убедительное доказательство: весь этот кошмар происходит наяву.

Ева продолжает, как будто ничего не слышала:

— Я собираю всю информацию, какую только возможно, и переправляю своим корреспондентам. К счастью, университетская сеть все еще функционирует, и это нам очень помогает. У профессора Мейсона здесь очень приличный сервер. Если вы сможете и дальше оперативно обмениваться информацией, отслеживать, где находятся зомби, вероятно, вам удастся удерживать контроль над кампусом до прибытия помощи. — И она добавляет как ни в чем не бывало: — Вам вскоре придется меня пристрелить.

Андрей еще пытается с ней спорить, но я разворачиваюсь и выхожу из комнаты. За мной тянется запах болота: горячая вонь гниения и таящихся в засаде хищников.

Медленно тянутся минуты. Сьюзен с факультета драмы сменяет Энди из компьютерных технологий; «Дес кэб» уступают место Билли Рэю Сайрусу. Выстрелов не слышно. Профессор Мейсон выступает с вечерними новостями: связь с библиотекой восстановлена, там шестеро живых, никто не укушен. Всюду горячий запах болота, он проник в каждую клеточку кампуса, города, всего мира. Я задумываюсь: заметили ли аллигаторы, что миру людей приходит конец? Или они просто будут продолжать существование, как то было всегда? Будут ли они наблюдать за тем, как мы вымираем, так же как наблюдали за исчезновением динозавров — хладнокровно, с бесконечным терпением?

Восставшие мертвецы имеют гораздо больше общего с аллигаторами, чем с нами, живыми людьми. Вот почему запах болот Эверглейдса пробрался сюда следом за ними; он висит надо всем тошнотворной тяжелой пеленой. Болото просто возвращается домой на плечах тварей, которые некогда были нашими родичами. Интересно, с динозаврами начиналось так же? Они поднялись и вернулись домой? Сами они принесли свою погибель или мертвые просто восстали и стерли их с лица планеты? Аллигаторы наверняка это помнят — если бы только возможно было найти способ расспросить их. Но аллигаторов здесь нет. Здесь только восставшие из мертвых.

По университетскому радио снова выступает профессор Мейсон, на этот раз с информацией из Центра по контролю и профилактике заболеваний. Там наконец-то соизволили признать реальность нашествия зомби. Профессор начинает сообщать подробности, но их заглушает стрельба на территории кампуса.

Запах болота. Запах крови и пороха. Запах смерти.

Дедушка бросает камень. Тот с громким всплеском уходит под воду.

«Всегда помни, что природа может быть жестокой».

— Я никогда об этом не забывала, — шепчу я и открываю дверь.

Передо мной раскинулся кампус, величественный в своем безмолвии. Надо всем витают запахи болотной воды и смерти. Дверь за спиной захлопывается, и я слышу, как лязгнул замок. Все — назад пути нет. Для тех, кто решил один пойти на болота, пути назад нет. Это очищение. Это конец, такой, каким он и задумывался, — для динозавров, для человечества, для нас всех.

Камень удобно ложится в руку — как раз чтобы пальцы обхватили его шершавую поверхность. Я смотрю вверх, на громкоговоритель, откуда доносится голос профессора Мейсона, передающего последние новости. Он кажется чем-то чужеродным здесь, в мертвом спокойствии кампуса. Что ж, пусть оставшиеся в живых цепляются за свои призрачные надежды. Я тщательно выбираю окно — чтобы за ним не скрывались люди. Отвожу руку с камнем назад и вспоминаю лицо деда, потом голос брата, когда он сообщил по телефону, что его жену укусили. Вспоминаю золотые глаза аллигаторов Эверглейдса. Снаряд угодил точно в цель, звук разбитого стекла звучит, словно ружейный выстрел. Теперь мне остается только ждать.

Я закрываю глаза и простираю руки в стороны. Мне снова восемь лет, и я в полной безопасности рядом с дедушкой. В воздухе висит запах болота — тяжелый, зеленый, тошнотворно-сладкий. Я слышу, будто наяву, шум текущей воды, и он заглушает звуки приближающихся шагов, доносимые издалека ветром стоны. Мне восемь лет — и я во Флориде, мне двадцать три — и я в Калифорнии; моя жизнь — лишь краткий миг. Природа может быть жестокой, но аллигаторы, болота Эверглейдса и мертвые — вечны.

В последние годы Гэри Браунбек отметился такими романами, как «Far Dark Fields» и «Coffin County». Из других его крупных произведений назовем «Prodigal Blues», «Mr. Hands», «Keepers» и «In the Midnight Museum». В скором времени должен появиться шестой роман из цикла «Cedar Hill», «А Cracked and Broken Path». Также Браунбек является автором множества рассказов, которые публиковались в антологиях «Midnight Premiere», «The Earth Strikes Back», «Tombs» и «The Year’s Best Fantasy and Horror», а также в журналах «Cemetery Dance», «Eldritch Tales» и «Not One of Us». В первом полугодии 2011 года в издательстве «Эрслинг пабликейшнз» выходит третий сборник его рассказов о мире «Cedar Hill». Браунбек пять раз становился обладателем премии Брэма Стокера, в том числе и за нижеследующий рассказ.

В прежние времена барды и прочие рассказчики обращались напрямую к слушателям. Они легко могли оценить настроение и предугадать реакцию толпы и в соответствии с этим строили свое выступление.

И разумеется, им всегда было точно известно, сколько народу их слушает. И в наши дни артисты, практикующие живые выступления, — бродячие комедианты, уличные актеры могут похвастать этим (порой весьма сомнительным) умением, однако число людей искусства, обращающихся напрямую к зрителям, стремительно уменьшается. Большинство развлечений доходит до современного потребителя опосредованно: через книги, блоги, телевидение, кинофильмы и, конечно, радио (и его новейший эквивалент — онлайн-радио). И теперь артистам (в широком смысле слова) может быть очень трудно точно судить о действительном размере их аудитории, особенно если речь идет о малоизвестных исполнителях, кои не могут похвастаться тем, что попадают в рейтинг Нильсена.[20] Хорошо известно, что радиостанции и телеканалы не имеют точных данных о своей аудитории. Ведущие многих небольших радиостанций, выходя в эфир, не представляют даже приблизительно, сколько людей их слушает и слушают ли вообще. Это одна из причин, почему никогда не вредно будет написать что-нибудь в блоге своего любимого, но не пользующегося популярностью диджея или отправить ему сообщение по электронной почте. Скорее всего, они получают меньше положительных откликов о своем творчестве, чем вы предполагаете, и, вероятно, оценят оказанное им внимание.

В наше время большинство ведущих радиопрограмм — даже если они опасаются, что их передачи никто не слушает, — могут быть уверены: те, кто их все же слушает, по крайней мере относятся к миру живых. Диджей станции из этого рассказа — в котором, кстати, раскрывается новое значение выражения «мертвый эфир», — такой уверенности не испытывает.

…Четырнадцать минут четвертого утра здесь, на «Болт Эф-эм». Мы болтаем, друзья, вот откуда, собственно, и взялось название нашей станции. Итак, если кто-то слушает меня в этот жуткий час, главная тема сегодняшнего вечера, переходящего в утро, равно как и вчерашнего дня и утра, да и позавчерашнего тоже… эй, да эту тему весь мир обсуждает в последние тринадцать дней, если, конечно, кто-нибудь считал, — короче говоря, эта тема: «Дорогие наши и любимые. Почему они восстали из мертвых и какого хера им теперь нужно?»

Как интересно произносить в эфире слово «хер» и не беспокоиться при этом, что владелец станции, люди из Федерального агентства по связи, а с ними еще сотни разъяренных горожан придут с зажженными факелами в руках и станут ломиться в дверь и требовать мою голову и прочие части тела. Но — скажу вам по правде — после того, как я провел, не вылезая, целых пять дней в этой чертовой кабинке, меня такой расклад только обрадует. Поэтому для вас, дорогие слушатели, для вашего удовольствия я повторяю: какого хера?! Да, и раз уж мы затронули эту тему, у меня для вас имеется еще несколько старых добрых словечек: «дерьмо», «бляха-муха», «херня», «задница», «членосос», «сучара» и — «сиськи»! Спасибо тебе, Джордж Карлин…[21] если ты еще жив… если вообще кто-нибудь еще жив.