Воздух застрял в горле, превратился в раскаленную колючую проволоку. Мысли вылетели из головы.

— Я еще не знаю, кто это будет.

— Девочка, конечно! — малышка рассмеялась, и мне показалось, что она тоже хотела хлопнуть меня по плечу, но вспомнила, что не смогла бы меня коснуться. — Поэтому самое время придумать имя.

— Оттавия…

Голос города ворвался в меня, точно ураган, заставил зажмуриться, дернуться и прижать ладони к ушам, чтобы немного заглушить мощный гул, сотрясавший меня от пяток до затылка.

Повернув голову, я увидела, что осталась совершенно одна. Девочка исчезла, будто ее образ развеял порыв холодного ветра.

— Я предупреждал! Я говорил, что вас не должны схватить!

— Ты мог бы объяснить, кто эти охотники, чего они хотят и почему не убили нас сразу же, на месте.

Молчание затянулось, медленно тикали невидимые часы, отсчитывая секунды.

— Я создал их.

— Как своих рабов? Помощников?

Город снова замолчал, а я видела, как море внизу потемнело еще сильнее: волны стали почти черными, а барашки пены налились кровавым багрянцем — что можно было бы списать на игру солнечного света, если бы на золотом небе вообще было что-то похожее на солнце.

— Почему ты молчишь?

— Не уверен, что человек поймет.

Подобрав ноги под себя, я прикрыла глаза.

— Мы не идиоты. Способны тебя удивить.

Город засмеялся. Открыто, звонко. Как мог бы смеяться восторженный ребенок, впервые увидев экзотическую, говорящую зверушку. Впрочем, веселье длилось недолго. Через несколько секунд город затих, и его мрачное настроение чувствовалось кожей.

— Они — мои дети. Созданные моим сознанием, наделенные плотью.

— Тогда почему ты так их боишься? Разве они не должны помочь нам тебя освободить?

— Я же сказал, что ты не поймешь.

— Тогда объясни!

Мощная волна ударилась о скалы, и соленые брызги долетели до самого края уступа, порядочно намочив мне штаны.

Что-то погода здесь окончательно испортилась.

— Ваши дети — не часть вас.

— Но это не так.

Город нетерпеливо цыкнул.

— Они рождаются и с возрастом вольны уйти, куда им вздумается, разве нет? И если вы умрете, то это не оборвет их путь. С охотниками все иначе. Они созданы из моих мыслей, моего одиночества, они — такая же часть меня, как твоя рука или нога. И их не станет, если я получу свободу. Не будет больше разума, что может поддержать их форму, не будет больше силы, что позволит им жить.

— Это жестоко.

— У свободы есть своя цена, — парировал город. — И я готов ее заплатить.

— Не ты, — ответила я. — Платить будут те, кто ни в чем не виноват.

— Легко быть благородной на словах, Оттавия, — в голосе невидимого собеседника угадывалась насмешка. — Ты готова была заплатить ровно такую же цену за собственную свободу. Чем ты лучше меня? В чем ты честнее?

Правда.

Так и есть. Я ничем не лучше этого древнего существа — потому что собиралась решить проблему точно таким же образом.

Чувство стыда обожгло не хуже кислоты, а город на несколько минут стих, будто он давал мне время обдумать собственные действия и все те слова, что я скажу в будущем.

Ведь я совсем не тот человек, кто мог бы судить его за жестокость. На эту роль подошел бы Карлос со своей кристальной честностью, нечеловеческим, почти сверхъественным чувством справедливости и ответственности за чужие жизни, но не я.

— Они поймали нас, чтобы не дать тебе освободиться?

— Так и есть. Но это не должно вас остановить, — тон города стал холодным, похожим на порыв студеного зимнего ветра. — Ты знаешь, что на кону, Оттавия. Ваше возвращение домой. Если не хотите остаться здесь навсегда, то советую действовать решительно.

— Но мы не можем ничего сделать! Твоих детей даже пули не берут.

— Конечно, не берут, — город звучал как преподаватель, что объяснял ребенку очевидные вещи. — Они — плод моего разума и моих желаний. Пока мой разум есть, пока он привязан к этой планете, охотники не могут умереть.

— И чего ты хочешь от нас?!

— Я говорю, что от ваших действий зависит ваша свобода. Понимаешь? У меня нет для вас готовых решений, Оттавия.

Свет немного померк, и я почувствовала, что этот разговор скоро подойдет к концу, так как медленно приближался момент пробуждения. Внутри натянулась тонкая тревожная струна, и от волнения занемели ладони — ведь когда я открою глаза в реальном мире, я могу увидеть все, что угодно.

Вдруг голос Карлоса мне только почудился?

Вдруг меня встретит только холодная неизвестность и жуткое известие, что в живых осталась только я одна.

Что я заперта в клетке, без малейшей надежды на освобождение, и все, что есть вокруг, — это пугающие черные тени с острыми когтями и совершенно гладкими лицами.

— Ваша свобода в ваших руках, — город говорил все тише и неразборчивее. — Не забывай…

Сказка такая есть. О несчастном колонизаторе, что пожелал исполнить самое заветное желание и нашел на далекой Регалии великий обелиск, который мог дать все, чего бы ты не захотел. Это же сказка, а в сказках точно есть такие обелиски.

Вот только никто, даже волшебный обелиск, не хотел помогать колонисту просто так. Только за “услугу”.

Отправила его каменюка искать неизвестно что, неизвестно куда и непонятно зачем. Слонялся несчастный среди звезд, но нигде не мог найти это “неизвестно что”, постоянно думал, зачем он в это ввязался и чего на самом деле хотел.

И стоило ли то желание таких усилий.

Вывод напрашивался, что нет. Не стоило. Ведь колонист так и не вернулся домой, а его измученная душа так и не нашла покой в холодной темноте космоса.

И сейчас я чувствовала себя этим колонистом. Потерянным, одиноким и беспомощным узником чужих игр и требований.

Мягко покачиваясь на упругих темных волнах между сном и явью, я все думала, что нас ждет впереди и какого именно освобождения хочет город. И как сбежать от существ, которых даже пули не берут.

И если все-таки удастся, то как долго мы продержимся? Как далеко сможем уйти и подберем ли к какому-нибудь телепорту нужную комбинацию, чтобы переместиться к центру города? А что, если нас ждет абсолютно бессмысленный долгий путь в неизвестность, где единственными встречающими окажутся только смерть и полное забвение?

Кто-нибудь вспомнит о нас?

Марта или Шейн будут искать?

Или просто соберут папку с личными делами и данными о планете и поставят на ней пометку “Совершенно секретно”, чтобы похоронить ее где-то в архивах компании?

Будут ли они скучать?

Будут ли оплакивать нас?

Меня медленно утягивало в совсем уж мрачные дебри, и открывать глаза совсем не хотелось. Во сне безопасно. Во сне никто не причинил бы мне вреда, и только настойчивый голос города был способен требовать, раздражать и жаловаться.

Я могла к этому привыкнуть, только бы снова не повиснуть между неизвестностью и прозрачной надеждой на спасение.

Но заснуть вновь мне не давал настойчивый, едва различимый шепот:

— Проснись, Оттавия.

Не хочу. Оставь меня в покое.

Слабое прикосновение к щеке заставило поморщиться и перевернуться на спину, где я тут же напоролась лопаткой на острый камешек. Заворчав, я вернулась в прежнее положение и нехотя приподняла веки.

Лежала я прямо на земле, а темноту вокруг разгонял только тусклый желтоватый шар где-то на границе видимости. Света от него было, как от светляка на болоте, — так что пришлось напрячь зрение, чтобы осмотреться по сторонам.

Комнатушка двадцать на двадцать футов, не больше, со стенами из полупрозрачных трубок, в которых без труда угадывался сцил.

В промежутки между ними легко проходила рука, но вот пропихнуть все остальное не удалось бы, даже если маслом намазаться.

Двери я не заметила.