– Как ее звали? – Себастьян не ожидал, что вопрос прозвучит так резко. – Помните?

Вардан покачал головой.

– Говорили, что она любовница француза… одного из наполеоновских генералов, как мне кажется. Но я не помню ее имени. Даже не могу сказать, как она выглядела.

– Она была светловолосая? – спросил Себастьян, чувствуя, что едва может дышать – так сильно сдавило грудь. – Хрупкая блондинка?

– Простите, – сказал Вардан, повернувшись к Себастьяну. – Не помню.

Платья для Кэт шили лучшие модистки Лондона, она носила туфельки из тончайшего шелка и замши, ее рубашки были отделаны изящным бельгийским кружевом. Но были времена, когда она водила близкое знакомство с лондонскими старьевщиками, чье ремесло процветало. Она знала, кто возьмет украденный шелковый платок, а кто даст лучшую цену за ворованные часики.

Одеждой торговали не только ворованной. Мужчины и женщины, потеряв имущество в трудную пору, начинали распродавать свой гардероб, постепенно опускаясь все ниже и ниже, пока не оказывались в канаве, где влачили жизнь оборванцев. Бойкая торговля поношенными вещами также открывала широкое поле деятельности для воров. Когда-то Кэт сама подворовывала и потому точно знала, куда отправиться, когда решила выяснить, кто продал убийце Гиневры Англесси зеленое атласное бальное платье, принадлежавшее леди Эддисон Пиблт.

Многие торговцы поношенной одеждой держали лавки на Розмари-лейн, а другие предпочитали Уайтчепел[22], где продавали свой товар с тележек, частенько пряча под грудой старых юбок и штанов то ворованную головку сыра, то окорок. Вещи самого отличного качества можно было найти в маленькой лавочке, которую держала на Лонг-Эйка матушка Киз.

Там, в элегантной сводчатой витрине, матушка Киз выставляла тонкие шелковые носовые платки и полотняные ночные рубашки с кружевом, белоснежные замшевые перчатки и бальные платья, достойные самой королевы. Все вещи казались новыми, хотя таковыми не являлись. Некоторые были проданы самими владельцами или слугами, которым эти вещи дарились. Другие попадали в лавку нечестным путем, и для начала с них тщательно удаляли все инициалы или метки, а потом уже выставляли на продажу.

Колокольчик над дверью приятно звякнул, когда Кэт вошла в лавку, принеся с собой запах теплого утра и ветра. Матушка Киз взглянула на нее из-за прилавка и прищурила острые карие глазки: осмотрела дорогое вышитое платье из тафты, оценила сверток в руках у посетительницы, а потом остановила взгляд на ее лице.

Прошло почти десять лет с тех пор, как юная Кэт проскользнула в дверь лавки матушки Киз, но тогда на ней не было ни мягких замшевых перчаток, ни круглой шляпки с изящно подвитым страусовым пером, стоившей столько, что можно было прокормить целое семейство в течение нескольких месяцев. И все же Кэт поняла, что хозяйка сразу ее узнала. Умение матушки Киз запоминать лица и читать по ним вот уже шестьдесят лет, если не больше, спасало ее от тюремных застенков.

Под взглядом старухи Кэт развернула зеленое атласное платье на полированном прилавке между ними и сказала:

– Если бы я служила камеристкой у невестки герцога и моя хозяйка подарила мне такое платье, сказав, что оно больше ей не нужно, думаю, я бы принесла его вам на продажу.

Матушка Киз взглянула на платье и еще сильнее прищурилась, хотя лицо ее осталось бесстрастным. Это была миниатюрная старушка, очень хрупкая, с мелким морщинистым лицом. Она снова подняла взгляд на Кэт.

– Считаете меня тупой?

Кэт рассмеялась.

– Ни в коем случае. А горничная, о которой я вам рассказываю… это ведь она продала вам платье? Так вот, она говорила правду. Леди Эддисон Пиблт действительно подарила горничной бальное платье, после того как свекровь сравнила ее с больной лягушкой.

Матушка Киз заморгала.

– Платье у вас, кто его продал, вы знаете. Так зачем вы здесь?

Кэт выложила гинею на блестящий атлас.

– Я хочу знать, кто его купил.

Матушка Киз поколебалась секунду, но потом подхватила монету быстрыми ловкими пальцами.

– Имен я не знаю, но помню обоих.

Кэт не удивилась. Это было хобби матушки Киз – наблюдать за людьми, изучать, анализировать их поступки – так она развлекалась.

– Странная парочка, – сказала хозяйка магазина. – Можете мне поверить. – Она выжидательно замолчала.

Кэт положила на прилавок вторую монету.

– Так их было двое?

– Верно. Один из них приехал из колоний, южных колоний, судя по выговору. – Она наклонилась к прилавку и заговорила потише: – Как пить дать, африканец. Заметьте, кожа у него не темнее, чем у португальца, зато черты лица выдавали в нем африканца, если понимаете, о чем я. Плоский нос, толстые губы. Здоровый малый. И башка лысая, как у общипанного гуся.

Кэт послушно достала следующую монету.

– А второй? Как он выглядел?

– Это был не мужчина. Девушка. Лондонская девчонка. Молоденькая. Я бы сказала, не больше пятнадцати-шестнадцати лет. Или того моложе. Желтые волосенки, высокая, но в общем неприметная. Она мне плохо запомнилась, разве что глаза.

– А что глаза?

– Очень светлые. Прямо дождевая вода в пасмурный день. Цвета нет – одно отражение.

– А вы случайно не помните, о чем они говорили?

Матушка Киз уставилась в окно на марширующих мимо солдат и задумчиво пошлепала губами.

– Ну, не знаю…

Кэт положила на прилавок очередную монету, которая тут же исчезла под крошечной ладошкой.

– Они поспорили немного насчет размера платья. Девчонка все время твердила, что им нужно платье побольше, но африканец уперся, сказав, что и это сгодится. А затем он добавил очень странную фразу.

Старуха опять сделала многозначительную паузу. Подавив нетерпеливый вздох, Кэт достала еще одну монету.

Матушка Киз широко улыбнулась, продемонстрировав на удивление здоровые зубы.

– Он сказал, что такое платье не стыдно надеть на прием в брайтонский Павильон.

– Я хочу, чтобы ты пошатался вокруг дома леди Куинлан, – сказал Себастьян своему тигру, после того как они вернули шевалье на Сент-Джеймс-стрит. – Посмотри, не удастся ли тебе узнать, что делала ее светлость в тот день, когда убили Гиневру Англесси.

– Вы думаете, леди Куинлан укокошила родную сестру? – удивленно пискнул Том.

– Я думаю, что не мешало бы выяснить, чем она занималась в прошлую среду.

– Я все разузнаю, не сомневайтесь, – пообещал Том.

– И попытайся на этот раз не попасться в лапы патрулю, слышишь? – буркнул Себастьян.

– Да я ни за что… – начал Том, когда они свернули на Брук-стрит, но тут же осекся и сказал: – Вот-те на! Взгляните-ка. Разве это не мисс Кэт?

Она стояла на дорожке перед домом Себастьяна и, подобрав одной рукой вышитую юбку из тафты, собиралась подняться на крыльцо. Кэт никогда не приходила к нему домой. Она считала это неприличным. По ее мнению, не следовало смешивать время, которое они проводили вместе, с жизнью, которую он вел на Мэйфер в качестве сына графа Гендона и брата леди Уилкокс. Она знала, что это бесит его, но была не из тех женщин, кого мог запугать мужской гнев. Сколько бы он ни уверял ее, что ему наплевать на приличия, что у него только одна жизнь и Кэт является неотъемлемой ее частью, она упрямо держалась поодаль. Только раз она побывала здесь, да и то когда была без сознания, вся в крови.

Она оглянулась на шум двуколки, поля шляпы отбрасывали тень на ее лицо.

– Отведи их на конюшню, – велел Девлин мальчишке, вручая ему поводья и легко спрыгивая с высокого сиденья коляски. – Что такое? Что случилось? – Он схватил подошедшую Кэт за плечи.

Она покачала головой.

– Ничего плохого. Я нашла торговку ношеной одеждой, которая продала зеленое атласное платье леди Эддисон.

Себастьян не стал спрашивать, каким образом из сотен торговцев ношеной одеждой в Лондоне она сделала правильный выбор.