– А что такое руководящие ископаемые? – спросил покупатель, спокойный, незагорелый парень лет тридцати или меньше, несомненно "новый русский", знавший толк в дорогой одежде и обуви ручной работы.

Продавец замялся, и Смирнов его выручил:

– Ну, вы знаете, что слои земные, они, кстати, хорошо видны на берегах Черного моря, отлагаются в морских водоемах один за другим, то есть один на другой, – стал он объяснять "новому русскому". – И в каждом их них отлагаются останки животного и растительного мира, существовавшего во время образования слоя, – сейчас, например, откладываются рапаны, мидии и, хм, затонувшие пластиковые и стеклянные бутылки. Но одни виды животных практически не изменяются внешне и внутренне в течение миллионов и десятков миллионов лет, и потому окаменевшие останки этих видов, найденных в древних слоях, невозможно отличить от тех же видов, найденных в молодых слоях. Образно выражаясь, скорпион, найденный в слоях верхнего мела, ничем не будет отличаться от нижнеюрского скорпиона, хотя разница в их возрастах составляет более ста миллионов лет. А эти аммониты очень быстро менялись, и потому в каждом следующем слое, через каких-то десять тысяч лет, они уже совсем другие…

– Ну и что?

– Понимаете, геологам-съемщикам важно знать время образования определенного слоя – это нужно для составления геологических карт. Так вот, этот аммонит с такой лопастной линией совершенно точно жил в турнейское время нижнего карбона, а вот этот, с этими перегородками, гораздо позже, в нижней юре. И потому, найдя в породах последнего, вы определенно будете знать, что слои эти нижнеюрские.

Смирнов, будучи рудным геологом, палеонтологию и стратиграфию знал в рамках университетской программы, и потому возраст аммонитов взял с фонаря, висевшего над продавцом в тельняшке. Новый русский смотрел непонимающе и он продолжил:

– Чтобы до конца было понятно, скажу, что палеонтологи будущего, так эдак через десять миллионов лет, будут расчленять современные нам слои по бутылкам – без всякого сомнения, именно они станут руководящими ископаемыми. И слои, образовавшиеся в середине двадцатого века, скорее всего, будут называть "бомбовыми" или "противотанковыми", потому что для тех времен наиболее характерной была "бомба" или бутылка емкостью ноль целых восемь десятых литра. Более древнее слои, скорее всего, назовут "чекушечными", более молодые…

– Понимаю, почему сейчас российская геология умирает, – не дал ему договорить новый русский. – Ля-ля-тополя сейчас не кормит. А насчет талисмана, приносящего долголетие, он не заливает?

Смирнов грустно вздохнул. Касательно геологии парень был прав. Часть ее, напрямую не связанная с золотом, алмазами, нефтью и газом, неутомимо отмирала. А раньше было хорошо. Геологи толпами приезжали в теплое время на берега ласковых морей и иные санаторно-курортные места и неутомимо и с пользой для здоровья определяли, чем зубы рыб палеозоя отличаются от зубов мезозойских рыб.

– Насчет долголетия все верно, как в Библии, – ответил он, рассеяно рассматривая "Апофеоз войны" Василия Верещагина, висевший на стене перед самыми глазами. – Ты же слышал, эти аммониты прожили четыреста миллионов лет. Представляешь, четыреста миллионов лет! Люди, кстати, появились всего четыре миллиона лет назад.

Покупатель благоговейно посмотрел на окаменелость.

Продавец поправил крестик. Все, что он прочитал и услышал, никак не вязалось с его миропониманием

– А насчет богатства не заливает? – повеселев, продолжал вопрошать парень. – Приносят они богатство?

– В полный рост. Любой геолог знает, что аммониты притягивают цветные, редкие и благородные металлы.

– Как это?

– Ну, по ним часто образуются метаморфозы пирита, других металлов, в частности, самородного золота и серебра.

Насчет золота и серебра Смирнов не был уверен, но не упомянуть их не смог. "Заливать" надо красиво и через край, это каждый знает.

– А что такое метаморфозы?

– Ну, понимаешь, поднимаются, например, рудоносные растворы с золотом или серебром сквозь слои, содержащие аммониты, так все золото и серебро в них, и только в них, отлагается. Хапают они его только так.

Парень не понял, и Смирнов продолжил объяснения, стараясь не употреблять геологических терминов:

– Ну, тянется к ним золото, понимаешь? И они становятся золотыми. Только они.

– Заверните, – уважительно посмотрев на консультанта, сказал "новый русский" продавцу.

В это время ливень пошел на убыль. Смирнову стало скучно, захотелось попить хорошего пива, высматривая высыпавших на улицы отдыхающих женского пола, и он повернулся к выходу.

– Нет, пожалуйста, подождите, – остановил его парень, – я сейчас еще что-нибудь куплю, а потом мы с вами где-нибудь посидим, попьем пивка, закусим, и вы мне расскажете подробнее об этих ракушках.

Перспектива посидеть за чужой счет в ресторане Смирнову пришлась по вкусу, он принял действенный вид и стал рассматривать содержание витрины, дабы отработать будущий стол.

– Вот это возьмите, указал он на прекрасный кристалл темно-зеленого метаморфического эпидота, неведомо как очутившийся на берегах Черного моря. – Это весьма любопытная штука…

– А что она дает? Какие у нее свойства? – спросил парень, впившись глазами в кристалл.

– Этот кристалл… это кристалл, – напрягся Смирнов в попытке придумать, что-нибудь этакое.

Парень внимательно посмотрел ему в глаза, пытаясь определить причину замешательства. Смирнов смущенно заулыбался:

– Понимаете, я сам хотел его купить… но деньги… у меня нет лишних денег, поиздержался в дороге. Может, вы займете мне сто пятьдесят рублей?

– А почему вы хотели купить этот камень? – отодвинулся парень от Смирнова.

Мир, в котором люди занимают друг у друга сто пятьдесят рублей, был ему глубоко неприятен. А от людей, живущих в нем, считал он, можно испачкаться или даже заразится.

Смирнов понял, что перегнул палку, и сказал:

– Вы не верьте всему, что от меня услышите. Я иногда привираю.

И, зашептал в ухо парню:

– Понимаете, этот камень стоит не полторы тысячи, как указано на ценнике, а много больше… Если бы я смог купить его и продать в Москве, то я крупно наварился бы. Тысячи на две, точно.

– Так что эта штука приносит своему владельцу? – спросил парень, вновь обратив взор на камень.

В голову ничего не приходило, и Смирнов стал тянуть резину.

– Это очень редкая разновидность метаморфического эпидота. Смотрите, как он благородно уплощен, какие у него пронзительно-резкие грани, как он таинственно полупрозрачен… Вам не кажется, что он божественно функционален, что в нем скрыто определенное предназначение?

Парень поднял глаза, и Смирнов, прочитав в них: "Не болтун ли ты, батенька?", нашелся:

– И знаете, какое у него предназначение? Большие несчастья он… он… превращает в маленькие. Или вообще ни во что. – Именно из-за этого средневековые алхимики благоговейно называли его нихилитом потому что по-латыни "nihil" – это ничто…

– Не понял… Что это значит?

– Что вы имеете в виду? – Смирнов соображал, что говорить дальше.

– Ну, насчет несчастий?

– Каких несчастий?

– Которые этот камень превращает в маленькие.

– А! Это, знаете ли, просто. Представьте, вы попали в автомобильную катастрофу. Представили? – Парень посмотрел странно. Рябь неприязни прошла по его лицу. – Так вот, без этого камня в нагрудном кармане вы погибли бы от травм, несовместимых с жизнью, а с ним вас, обгоревшего, отправят в больницу с множественными переломами. Чувствуете разницу?

– А откуда вы все это знаете? – глаза парня дырявили его, оставаясь неподвижными.

Смирнов понял – перед ним хищник. Стало не по себе, понеслась околесица:

– Видите ли, я – геолог, работал по всему миру. В том числе и на Тибете, пустыне Наска, в Лхасе, у ацтеков и майя. Голова кругом идет ото всего, что я узнал и что испытал. Кстати, вот этот шрам на запястье у меня остался от одного чудом сохранившегося ацтека. Я сказал "одного ацтека", потому что на Земле он остался один. Он использовал мою кровь – почти литр выкачал, – для гадания на будущее. И знаете, что он мне сказал? Он сказал, что в этом году, в конце августа я чудесным образом…