– Ты не знаешь, что вечная жизнь в одном неизменном качестве, в одном состоянии – это наказание.

В этом была его буддистская ересь. Лама-Будда, в молодости начитавшийся Гегеля, противоречил Гаутаме-Будде, пребывавшем в неизменном состоянии.

– Наказание?! – не поверил бледный и сухой человек, крепко держа кол сухой рукой.

– Да. Потому что жизнь в одном неизменном качестве, в одном состоянии вообще не жизнь, а если и жизнь, то жизнь прямой кишки. А когда ты узнаешь это, и узнаешь, что многие живут так, живут прямой кишкой, готовой высасывать соки из дерьма, я дам тебе возможность передать этот кол другому человеку.

– Спасибо, – сказал бледный и сухой человек, благоговейно погладив кол. – Но я вряд ли воспользуюсь этой возможностью.

Потом он ушел, радостный и счастливый, а Лама-Будда смотрел ему вслед и думал:

– А ведь через три с половиной луны он мог умереть от бубонной чумы. И через столетия переродится в великого царя Ашоку.

Потом Будда отряхнул прах с ног, поморгал, очищая глаза и ум от сухого и бледного человека, и стал Вселенной. То есть вернулся в нирвану.

Смирнов остался один. Ему стало нехорошо и одиноко. Он почувствовал, что если бы в свое время разбился в пропасти, то сейчас был бы, может быть, счастливым человеком…

"Счастливым человеком?! – что-то выпрямилось у него в спящей душе. – Каким это счастливым человеком? Счастливым голубым Васильевым? Начальником Чукотки Абрамовичем? Или президентом Бушем? Или Анастасией Волочковой? Или звездой Бетельгейзе? Да ну их на фиг! Толстая кишка, толстая кишка! Ну и пусть толстая кишка! Надо срочно прятать этот Буддин кол на дно рюкзака и мотать подальше от Анапы!

От волнения Смирнов проснулся. К счастью, вино еще оставалось (марочное, заначенное на случай) и скоро он над собой смеялся. Утром накатили злободневные мысли, и ночной кошмар забылся.

Все утро дождь бесновался. Когда он пошел на убыль, Смирнов немедленно двинулся на автостанцию. По улице рекою текла вода, через две-три переправы ноги у него промокли до колен. На рынке, соседствующем с автостанцией, он переобулся, купил продуктов, а перед тем, как сесть в автобус до Утриша, попил пива с чебуреками.

За пределами Анапы было сухо и солнечно, и настроение поднялось. Выйдя из автобуса, он первым делом направился к винной лавке, отметить положительные изменения в погоде и в себе, а также запастись "Анапой" на вечер. Когда пришло время расплачиваться, обнаружилось, что расплачиваться нечем – кошелька в кармане не было. Огорченно выругавшись, он припомнил бледного и сухощавого мужчину, при выходе из автобуса напиравшего сзади. В кошельке было три тысячи – деньги на ежедневные расходы.

"Что делать? – задумался он, сняв рюкзак и на него взгромоздившись. – Возвращаться в Москву? В рюкзаке есть тысяча на билет. И конец отпуску, за три недели до его конца? Нет, надо что-нибудь придумать. Как Остап Бендер в Кисловодске.

– Плохо тебе сынок, да? По лицу вижу, что плохо, – встала перед ним молодая цыганка. – Дай, погадаю? Все скажу, и знать будешь, что делать.

Смирнов посмотрел критически. Потом улыбнулся и сказал:

– Я сам тебе погадаю. Хочешь, скажу, что с тобой будет в ближайшем будущем?

– Что?

– Не получить ты моих денег, вот что.

– Что, кошелек вытащили? – догадалась цыганка, сочувственно кивая.

– Да, – вздохнул Смирнов.

– Много?

– Три тысячи.

– И что теперь делать будешь?

– Что? Гадать буду. Ваши меня не побьют? Вон сколько их здесь.

– А как гадать будешь? Если на картах и по ладони, то можешь кровью умыться.

– Не. Не по ладони. По ступне, – неожиданно для себя ляпнул Смирнов. – То есть по ладони ноги. В Трансильвании меня один древний грек из Верхней Каппадокиии научил.

– По ступне не побьют. А много тебе надо?

– Так… – задумался Смирнов вслух. – У меня есть еще три недели отпуска… Каждый день мне нужно пятьдесят рублей на вино и двадцать на закуску… Итого получается полторы тысячи… За три часа, пожалуй, наберу.

– Шутишь? Мы больше тысячи редко набираем.

– Я, тетенька, известный ученый и к тому же старый почитатель Зигмунда Фрейда.

– Этот твой древний грек?

– Нет, он из другой оперы. Так что, даешь добро?

– Ну ладно, попробуй, я своим скажу, чтобы тебя не трогали.

– Послушай, красавица, а где мент, который вас пасет?

– Вон, – указала цыганка на плотного высокого милиционера, прохаживавшегося в толпе. – Он парень хороший, не испорченный пока. Расскажи ему все, и он тебя в упор не увидит. Да, вот еще что… Ты наш человек, вижу, и потому за сто рублей из тех денег, которые заработаешь, скажу, что зовут его Степой, у него дочь Лена и жена Люба. И еще к весне он мечтает стать офицером.

Поблагодарив цыганку и угостив ее сигаретой, Смирнов подошел к милиционеру.

– Слушай, старшина, обчистили меня в автобусе…

– Не бери в голову, отдыхай, – ответил милиционер, не посмотрев на него.

– Да я и не беру. Я к вам с просьбой…

– С какой это просьбой? – критически глянул старшина.

– Подработать здесь хочу…

– Ботинки у меня чистые, так что вали отсюда.

– Да нет, я не по ботинкам знаток, я по прошлому и будущему специализируюсь. Хочешь, кстати, скажу, когда звездочки на погоны получишь?

– Когда? – автоматически спросил старшина.

Лицо его напряглось.

– В мае, – сказал Евгений Евгеньевич, мистически улыбаясь. – До апреля ты совершишь подвиг при исполнении служебных обязанностей, потом немного полежишь в больнице, подлечишься, а в мае сразу станешь лейтенантом.

– Врешь ты все… – пробормотал старшина, не зная, радоваться ему или огорчаться.

В одно мгновение перед его глазами прошли полгода. Он увидел себя с непривычным пистолетом в руке и бешено бьющимся в груди сердцем, потом – удивительно бездарную стычку с бандитами, в которой остался крайним, потом белую медицинскую палату с испуганно-сосредоточенными докторами, стоявшими над ним, безбожно искромсанным, с трубками в носу, капельницами в венах и еще где-то. В финале фантазии или прозрения были инвалидная палочка, медаль, лейтенантские звездочки и жена, всхлипывающая и обнадеженная.

– Врешь ты все, – повторил старшина, неприязненно посмотрев.

Все было так хорошо – сытное место, нежадный начальник, а тут на тебе, принесла сорока на хвосте тяжелое ранение плюс костыли.

– Конечно, вру, если подвиг не совершишь. Подвиги, знаешь ли, не в моей воле. Кстати, мне сейчас в голову пришло, что зовут тебя… Степой. А жену с дочкой Любой и Леной соответственно.

В глазах старшины мелькнула радость: "Врет, собака!!!", и Смирнов поправился:

– Нет, наоборот. Жену зовут Любой. И еще вы сына проектируете.

Степа разочарованно опустил плечи.

– Правильно…

– Естественно. Мы, дорогой мой, веников не вяжем, – сказал Евгений Евгеньевич важно. И, усмехнувшись, измыслил: "Из тяги человека к чуду всегда получаются прекрасные кукольные ниточки".

Старшина, некоторое время стоял, разглядывая толпу взглядом, мало помалу становившимся профессиональным, затем спросил:

– А без подвига никак нельзя лейтенантом стать? Ну, хотя бы младшим?

– Без подвига – это не ко мне. По поводу присвоения внеочередных воинских званий без подвигов, обращайтесь, пожалуйста, вон к той даме.

Евгений Евгеньевич указал подбородком на цыганку, подобострастно охмурявшую невдалеке женщину средних лет. Поглядев на усталое, никогда не согревавшееся счастьем лицо последней, старшина смирился с участью и покорно посмотрел на возмутителя своего спокойствия.

– Так что, можно мне погадать? – спросил тот деловито. – Двадцать процентов твои. Ну, и поможешь по ходу дела. Ты парень умный, сообразишь, что и как.

– А как помогу?

– Ну, подходи время от времени и смотри на меня, как на… ну, как там у вас министр называется?

– Грызлов, что ли?