Он внимательно взглянул на женщину.

– Как знать…

– Я побреюсь наголо, если это случиться.

Он залился смехом.

– Нет, не побреешься, я тебе не позволю!

– Ты – это что-то…

– Точно. Знаешь, большинство людей живут в виртуальном мире. Он неколебимо уверены в том, чего нет, они потребляют несуществующие вещи, вступают в призрачные отношения, отрицают мировой опыт, великие открытия, по крайней мере, те, которые не нужны для усовершенствования аудио-видеотехники, автомашин, кондиционеров и водяных матрацев. А я большей частью живу, стараюсь жить в более-менее реальном мире. Я стараюсь отправляться от реальных вещей. И потому кое-что вижу и кое-что понимаю…

– Что ты понимаешь?

– Да многое. Вот, например, сны, – Смирнов рассыпчато рассмеялся. – Знаешь, на работе есть у нас человек, умница, жена у него симпатичная и милые дети. Все его уважают, я тоже, но как-то по-другому. И знаешь почему? Однажды на междусобойчике мы говорили о сновидениях, и он рассказал, что часто видит сны, в которых у него один за другим выпадают зубы. А это классический сон, во "Снах и сновидениях" Фрейд писал, что он снится онанистам после мастурбации. Вообще, сон – это такая штука, которую лучше держать при себе…

– Да уж. А что ты еще видишь и понимаешь?

– Да многое. Я знаю, как живет моя бывшая жена Вера, знаю, что у нее на сердце, знаю, как живет с любовником…

– Почему знаешь?

– Я прихожу к дочери и вижу.

– Что видишь?

– Ну, вот, год назад она повесила в ее комнате фотографии высохших деревьев. И я почувствовал вопль ее души. Я понял, что их для меня повесили, бессознательно, но для меня. Нет, не для меня…

– Тебя не поймешь. То для тебя, то не для тебя.

– Да это очень просто. Мы с Верой сошлись через эти высохшие деревья, в том числе, и через них, сошлись. Она устроилась в наш отдел, ей выделили стол, и она, осваиваясь, положила под стекло фотографию высохшего дерева. Я заинтересовался, стал спрашивать, почему именно это – девушке двадцать два, а высохшее дерево – бесспорный символ бесплодия, символ безнадежности. Она, естественно, ничего не сказала. Но когда мы сблизились, я узнал, что у нее проблемы с деторождением, и были проблемы с женихами.

– Так она же родила тебе дочь?

– Это я ее родил. Я околдовал Веру, я сказал, что моя дочь родится, несмотря ни на что, и она родилась.

Смирнов хлебнул вина. Уже давно понятие "моя дочь" стало для него не радостным и жизнеутверждающим, а болезненным и тревожным.

– Но почему она повесила фотографии в комнате дочери? Что она этим хотела добиться?

– Не она, а подсознание. Вера два или три года живет с любовником, он не жениться, и детей не хочет. И она повесила эти фотографии, в расчете на то, что они, как когда-то, помогут ей преодолеть трудности. А в комнате дочери их повесила, а не в своем с милым гнездышке, чтобы использовать мою – тьфу, тьфу, тьфу, – нечистую силу. Чтобы я опять помог ей выйти замуж и родить. Я сразу это понял и возмутился, очень нервно возмутился, в основном из-за того, что она эти свои законные сухие деревья дочери подсунула, беду свою подсунула… Знаешь, эти волшебные реалии мало понятны неподготовленному человеку. Кстати, еще пару слов о символах. Ни матери, ни бабушке, не нравится, когда Полина ласкова со мной. И она грубит, говорит мне гадости. Но рисует мне символические картинки, расшифровывая которые, я понимаю, что она – моя, что она любит.

– Какие это символические картинки? – Наташа понимала, что попутчика несет, что он выговаривает больное. И улыбнулась: "Чем больше дури в голове, тем больше слез".

– Ну, последний раз она мне показала рисунок, на котором были изображены три картины, висящие на стене. На правой узнавалась бабушка, на левой – мама, то есть Вера. А посередине висел портрет то ли кота, то ли человека. Сама Полина стояла у портрета бабушки, и в руках у нее была маленькая картинка, похожая на иконку. "Ты нарисовала этот портретик малюсеньким, чтобы никто меня не узнал?" – спросил я, и она заулыбалась смущенно и радостно…

Смирнов замолчал, глотнул из бутылки. Наташа, некоторое время шла, скептически кривя губы. И спросила, когда пауза затянулась

– А почему ты развелся?

– Теща развела. Я ей помог.

– Как?

– После двух лет супружества я посмотрел в свое будущее. Единственный раз посмотрел. И все увидел. И не смог тянуть резину.

– А теща? Почему она тебя невзлюбила?

– Почему невзлюбила? Отнюдь. Я появился в их доме, как инопланетянин, нет, как Ральф, знаешь такого? – Наташа покивала. – И она узнала, что есть на земле другая жизнь, отличающаяся от ее жизни, как вода в стакане отличается от горного потока, другая любовь, другие люди. Я пытался вытянуть ее из норы, попытался освободить, но она не из тех.

– Не из каких?

– Не из тех, кому можно помочь. Непластичная и гордая. И я оставил ее в первобытном состоянии. Когда уходил с чемоданом, она сказала, с горечью сказала: "Ты ведь со мной ни разу не поговорил…" Я понял, что если бы я своевременно упал ей в ноги, то она взмахнула бы волшебной палочкой, и Вера вновь бросилась бы мне на грудь.

Смирнов нервно засмеялся. Глотнул вина. И увидел впереди семейную троицу, сидевшую на клетчатом пледе у самого моря и евшую белесый от незрелости арбуз. Движения их были вялыми, лица, даже у шестилетнего на вид мальчика, ничего не выражали и, казалось, что и в будущем зеркалам их душ не суждено оживиться сильными эмоциями.

– Это ужасно, – сокрушенно покачал головой хмельной Евгений Евгеньевич, остановившись.

– Что ужасно?

– Да ты посмотри! Не видишь, они заколдованы?!

Наташа посмотрела.

– Похоже.

– Давай, я им погадаю? Нет, не им, а мальчику. С ними уже фиг что сделаешь.

Утришский успех кружил ему голову. Хотелось его развить. Хотелось впечатлить женщину.

– Давай! – пожала плечами Наталья. – Тебе помочь?

– Да, – кивнул, пряча бутылку. – Подойди к ним и скажи, что великий маг и пророк, доктор астрономических наук и шаман, хочет пасть пред ними ниц.

Говоря, он смотрел на мальчика. Тот механически ел арбуз.

– Так и сказать?

– Ну, примерно…

Голос Смирнова сорвался.

– Ты что, волнуешься? – удивленно всмотрелась Наташа в его напрягшееся лицо.

– Конечно. На меня что-то высшее нисходит.

Пожав плечами, Наташа подошла к троице, поздоровалась, присела, отказалась от арбуза и стала что-то говорить, благоговейно поглядывая на "великого мага и пророка". Тот, надувшись, как гуру, смотрел на вялую тучку, закрывавшую солнце. Не прошло и минуты, как глаза всей семейки приклеились к его общавшейся с небесами фигуре. Сказав еще несколько фраз, Наташа подошла, иронично улыбаясь, и отрапортавала:

– Все готово, маэстро. Вас ждут с нетерпением.

Маэстро не ответил. Он стоял, устремясь к небу, стоял, как бы впитывая вселенские силы.

На самом деле Смирнов ничего не впитывал, он смотрел на тучу лишь для того, чтобы присесть перед невзрачной семейкой ровно за секунду до появления солнца (для всех шаманов небесные светила лишь средство достижения цели).

У него получилось. Получилась и пауза, в течение которой три пары глаз смотрели на него как на идола.

– Вы знаете, – наконец сказал он подрагивающим голосом, сказал, блестя повлажневшими глазами, – за триста метров от этого самого места я почувствовал, что впереди увижу, нет, почувствую нечто поистине великое. За двести метров я понял, что это – маленький, неприметный ныне мальчик, которого ждет великое будущее. А когда я увидел вас, в меня вошло знание: великим этого мальчика желает сделать Он, а исполнителями Его воли избраны вы… А сейчас я чувствую, что сижу перед Великой Троицей, Троицей, которая сможет стать великой. И вот знак этого… Он на сердце.

Евгений Евгеньевич указал на три небольших родинки, черневшие на груди мальчика. Они образовывали равносторонний треугольник.