В тихом, опустевшем городке мы вернемся сейчас к своему делу, но трудны будут первые минуты, когда тишина покажется тяжелой и нестерпимой. Возьмемся за работу скорей!

– Ах, мама, мама, – говорит Лена, – лучше бы мы с папой пошли, а?

Полк вышел уже за ворота и повернул на дорогу. Уходят из городка последние группы красноармейцев, проезжают вытянувшиеся длинной цепью двуколки, фургоны, походные кухни. На сухой дороге остаются следы колес и красноармейских сапог с прибитыми на носках и каблуках железными подковками.

И вот уже только доносятся мерные глуховатые звуки барабана, точно где-то далеко выбивают большой ковер.

Утро было свежее, и в лесу на траве и листьях деревьев лежала роса. Высоко в облаках летел самолет. Савельев, усевшись на пенек под деревом, старательно обувался, расправляя портянку и ловко обвертывая ею ногу. После двух дней непрерывного орудийного гула тишина казалась удивительной. И то, что удалось спокойно поспать в эту ночь, было очень хорошо.

Савельев поднял голову и осмотрелся. Большая поляна уходила вниз по склону. Свежая росистая ее трава в этот ранний утренний час была уже кое-где примята проходившими людьми. След от проехавшей повозки пересекал поляну. В дальнем ее конце, снизу по ложбине, ехали верхом командир и конный разведчик. Командир слез и пошел вверх по склону, а разведчик повел лошадей в овражек.

На опушке леса под деревом, налево от Савельева, спали три оставшиеся при штабе служебные собаки: Аян, Хабитус и Колбат. Аян – густую шерсть его не мог пробрать никакой холод – спал, развалившись на боку, а Хабитус с Колбатом свернулись клубком и сунули носы в пышную шерсть на боку около задней лапы.

Из-за деревьев, веселым светлым строем рассыпанных по краю поляны, вышел красноармеец и побежал по ходу сообщения к расположенному тут же командному пункту батальона. Собаки не проявили никакого беспокойства, только Аян открыл глаза, посмотрел и снова заснул.

Далекий свистящий звук возник откуда-то справа, усиливаясь так, будто он нес с собою ветер пронзительной силы. Внизу, в лощине, звук оборвался, с гулом взметнулась земля… и все стихло.

– Начинается! – сказал Савельев, все еще глядя на собак.

Аян и Хабитус не шевельнулись, а Колбат поднял голову и насторожил уши. Потом, вытянув передние лапы, спокойно опустил на них голову и прикрыл глаза.

Снова друг за другом стали доноситься далекие звуки выстрелов и густые оседающие звуки разрывов снарядов вблизи, в лощине, и левее по фронту.

Из хода сообщения выскочил Гусельников.

– Куда бьет? – спросил он Савельева и, когда тот молча указал ему направление, сказал: – Все второй роте достается… А молодец Колбат! Ему, видно, что стреляют, что нет – все равно.

– Привык, – ответил Савельев: – сколько раз он с тобой на стрельбище ходил.

– Что – стрельбище! Я его на полигоне по шесть часов вываживал, – засмеялся Гусельников, направляясь к собакам. – Скажешь ему: «Колбат…»

Колбат, услышав свою кличку, торопливо вскочил навстречу Гусельникову и замахал пушистым, завернутым кверху хвостом. Когда Гусельников подошел совсем близко, Колбат чуть-чуть приподнял верхнюю, почти черную влажную губу над белейшими зубами и ткнулся Гусельникову носом в ладонь. В ладони у Гусельникова ничего не нашлось, но Колбат все посовывал носом и все так же морщил свою черную влажную губу.

– Играет еще, – сказал Савельев Гусельникову, но увидел только спину красноармейца: она мелькнула среди зеленой, осыпанной росой листвы.

Ветви, потревоженные Гусельниковым, покачивались, и капли росы на листьях сверкали в косом, очень раннем солнечном луче.

В той стороне, куда пошел Гусельников, за деревьями стояла походная кухня, и к ней подходили красноармейцы с котелками. Видно было, как повар длинным черпаком раскладывает в подставленные котелки пшенную кашу. Красноармейцы брали один полный котелок на двоих и отходили, и повар сказал им:

– Чай поднесут потом, в термосах.

Савельев посмотрел на Колбата и засмеялся: Колбат стоял, натянув поводок, и, наклоняя голову то на правую, то на левую сторону, не отрываясь смотрел вслед Гусельникову. Изо рта у него капала на траву слюна.

– Рано, рано есть захотел, – подымаясь, сказал Савельев и двинулся к собакам, приговаривая на ходу: – Ты поработай сначала, да покажи боевую выучку, да сбегай на пост, да заслужи свой паек…

Услышав голос Савельева, Колбат повернул голову и ослабил поводок. И сейчас же, припав на передние лапы, стал изгибаться направо и налево, всем видом показывая удовольствие. И когда Савельев подошел, Колбат замахал хвостом и, посматривая на Савельева блестящими глазами, ткнулся носом ему в колени. Савельев провел рукой по шее Колбата и похлопал по белой его могучей груди.

Аян и Хабитус тоже сунулись было к Савельеву, но он отстранил собак, стал прямо и ровно и от этого как бы прибавился ростом: подходил только что приехавший начальник штаба полка. Колбат узнал его и двинулся к нему, но поводок, привязанный у самого корня молодого, гибкого деревца, не пустил, и Колбат, качнув деревцо так, что оно посыпало сверху свежие капли росы, остановился, глядя в сторону начальника штаба. Но тот и не взглянул на Колбата, а обратился к Савельеву.

– Попросите ко мне командира батальона и начальника сзязи, товарищ Савельев, – приказал он.

Савельев побежал за деревья, где раздавали пищу, и сейчас же вернулся с крепким, коренастым старшим лейтенантом Петровым, который доложил, что комбат на левом фланге обороны и скоро прибудет.

– Как у вас организована связь в батальоне? – спросил начальник штаба, отвечая на приветствие Петрова.

– Телефонная – со всеми ротами, а с левофланговой еще и радио.

– А собаками с кем держите связь?

– Собаки – по ротам. С левым флангом работают Ангара и Вилюй. Но сегодня уж очень сильно обстреливают лощину. Беспокоюсь, пойдет ли Ангара. Собака молодая, боязливая.

– А какие собаки в резерве?

– Колбат и Аян.

– Так замените Ангару Колбатом.

Тут начальник штаба встретился глазами с Колбатом, подошел к нему и сделал чуть заметный знак бровями. Вмиг Колбат уже обскочил вокруг начальника штаба и сел у левой его ноги.

– Видали, товарищ Петров, как помнит своего учителя? – засмеялся начальник штаба и наклонился к Колбату. – Как поживаешь, друг? – спросил он. – Это, брат, тебе не стрельбище!

Колбат махнул хвостом и легонько захватил зубами руку начштаба; от руки пахло нагретой кожей поводьев и влажной лошадиной шерстью.

– Сколько у него друзей, – сказал начальник штаба, – подумать только! Недоверчивый Колбат – и ко всем ласкается! Размяк, старина…

– Не ко всем, товарищ начальник, – сказал Савельев, – чужого ни за что не подпустит. Да что говорить! Понтяев хоть и свой, а побаивается Колбата. Колбат злопамятный и любит крепко только меня да вашу семью. А Гусельников, конечно, теперь его вожатый, парень очень хороший, сумел подойти…

– Очень хороший вожатый, – подтвердил начальник штаба. – Пойдемте, товарищ Петров, – и, сопровождаемый начальником связи батальона, пошел на командный пункт.

Когда в блиндаж прибыл командир батальона, начальник штаба пододвинул к себе карту, разложенную на столе, показал, где находятся сейчас главные силы полка, и стрелкой отметил направление их движения. Главные силы шли форсированным маршем, чтобы, обойдя противника, ударить ему во фланг и тыл. Начальник штаба повторил приказание командира полка батальону: несмотря ни на какие трудности, сдерживать противника до подхода главных сил к утру следующего дня.

Командир батальона и начальник штаба знали, что задача серьезная и выполнение ее требует большого напряжения сил. Батальон оборонялся на широком фронте, и поэтому каждому командиру и красноармейцу надо было собрать все свое внимание, чтобы вести меткую стрельбу, уберечь себя от потерь и точно выполнить свою боевую задачу. Они наклонились над картой, еще поговорили о сведениях, доставленных нашей разведкой и предполагаемых намерениях противника, потом с вершины холма понаблюдали в стереотрубу за расположением противника и спустились обратно в блиндаж.