И все вчера лишь освещали дурням

Их путь к могиле. Догорай свеча!

Жизнь — только тень, убогий лицедей,

Что пыжится на сцене час-другой

И сгинет без следов, как не был, повесть,

Рассказанная идиотом. В ней

Полно неистовства и громких криков,

Но смысла нет.

— Какой великолепный язык. Могу лишь надеяться, что мне удастся перевести этот монолог, как он того заслуживает. Одного у вас, человеков, не отнять — писать вы умеете! — Он перевел дух. — И должен признаться, мне нравится Макбет! Его мужество вне всяких сомнений. Он не сдается даже, когда достиг предела отчаяния. Вот что происходит с людьми, когда они пренебрегают достойным поведением. Макбету и его матери следовало бы принять старого короля, как положено, и с честью проводить его.

— Угу, — сказала Анна.

— Что-то случилось? — спросил Матсехар.

— Я не хочу говорить об этом.

Он помолчал, продолжая вести ее по незнакомым коридорам.

— У Ники неприятности? — спросил он наконец.

— Да.

— Какие?

— Этого я вам сказать не могу.

— Мне вернуться и узнать у него?

— Он не хочет навлекать на вас неприятности, — сказала Анна после паузы.

— Значит, что-то серьезное. Я вернусь, как только провожу вас.

Они подошли к лифту, поднялись на нем в невесомость и вошли в челнок под взглядами двух обслуживающих его хвархатов, которые стояли на полу, к которому прилипали их сандалии. Анна опустилась в кресло и застегнула ремни.

— До свидания, — сказал Матсехар. — Надеюсь, у вас все обойдется благополучно.

Он ушел. Анна услышала, как, скользнув, закрылась дверь.

Один из хвархатов сказал:

— Мэм Перес, мы должны вас предупредить, что летит еще один пассажир.

Я проверил, как Гварха. Он все еще был без сознания, и я встревожился. Ему пора было прийти в себя. Я начал бродить по комнате, стараясь не думать о будущем. Я знал, что выбора не сделаю. Такая возможность у меня была все время, пока я находился в тюрьме — более трех лет — и ни разу не показалась заманчивой даже слегка, хотя альтернативой были двенадцать комнатушек, в которых мне предстояло провести остаток жизни в обществе членов экипажа «Гонца Свободного Рынка». Словно круг дантовского ада, или пьеса как его там?.. Ну, французского философа.

— Ники! — произнес голос.

Матсехар! Он был в прихожей.

— Почему ты вернулся?

— Анна сказала, что не все в порядке.

— Она ошиблась. Она же плохо себя чувствует. Все прекрасно.

— Выйди сюда, — потребовал он. — Ты же знаешь, я люблю видеть тех, с кем разговариваю.

Черт! Это я знал, и знал также, что Матс бывает упрямее осла. И, не высказав всего, не уйдет.

— Сейчас, — сказал я, проверил Гварху и убедился, что он все еще без сознания, узлы затянуты крепко, а пульс у него ровный и хорошего наполнения.

Я вышел в прихожую очень быстро, чтобы Матс не успел заглянуть в кабинет.

Он стоял прямо, развернув плечи, и выражение у него было словно он спорил с актерами или музыкантами: угрюмая решимость в сочетании с непоколебимой уверенностью в своей правоте. Матс видит мир в разных оттенках серого, лишь иногда — пока пишет пьесу.

— Я тебе не верю. Я не знаток человеков, но Анна выглядела вполне здоровой, а лгуньей она мне не кажется.

Я-то лгун, как всем известно. Такая уж у меня репутация!

— Она ошибается, Матс. Положись на меня.

Угрюмая решимость стала еще угрюмее.

— Первозащитник сегодня не в лучшем настроении. (Мягко сказано!) И тебе лучше уйти, до того как он рассердится.

Матс посмотрел на дверь кабинета.

— Он там?

— Да.

— Я бы хотел его увидеть.

— Зачем? Никакого дела у тебя к нему нет, и вы не слишком симпатизируете друг другу.

— Я прикомандирован к его штабу. Я имею права его видеть. И хочу это право осуществить.

Тут я вспомнил об аппаратуре наблюдения за прихожей. Скорее всего наблюдение ведет только компьютерная программа. Но если программа решит, что происходит нечто необычное, она просигнализирует специалисту, и я пропал. Впрочем, я уже пропал.

Черт бы побрал Людей и их манию следить за тем, кто где находится. Почему судьба не связала меня с менее параноической расой? Или менее параноическим полом.

— Матс, ты прервал мой спор с первозащитником. Спор сугубо частный, и мне хотелось бы довести его до конца.

— Ах, так? — Уверенности у него поубыло. — Очередная ваша ссора. Почему ты не сказал Анне? Она ведет себя так, словно встревожена. По-моему, она встревожена. Но с человеками определить это не легко.

— Ты же знаешь, как человеки относятся к пристойному поведению. Если я как-то напоминаю ей, что я такое, она испытывает неловкость.

Он расстроенно нахмурился.

— Мне не хотелось бы думать, что она страдает той же узостью, что и вся ее раса.

— Никто не свободен от недостатков.

(Гварха, постарайся придумать, как сказать Матсехару, что это неправда. Я не хочу, чтобы он думал об Анне дурно.)

— Ну, ты мог придумать причину, которая ее не встревожила бы, особенно раз она больна. Зачем ей было знать, что это любовная ссора? Мало ли какие причины могут вызвать спор.

— Ты прав, так мне и следовало бы сделать, но я не сообразил, а сейчас мне надо вернуться в кабинет. Наверное, у тебя есть чем заняться, вместо того, чтобы стоять в прихожей Эттин Гвархи.

Он откинул голову в знак согласия.

— Завтра, завтра.

— Что-что?

— Ники, да что с тобой? Неужели не узнал? Это же «Макбет». Ты уверен, что у тебя действительно все хорошо?

— В разгар спора? Но тут я могу только сам. Так иди.

Он ушел, и я вернулся в кабинет.

Генерал стоял у своего стола с рукой на аппарате связи. Он посмотрел на меня и поднял руку. В ней был нож — эмблема его должности — острый, как бритва.

Я остановился и сделал знак, что понимаю и принимаю к сведению. Дверь закрылась за мной.

Генерал отключил аппарат.

— Служба безопасности. Они спрашивали, не проверить ли мою прихожую. Я сказал, что не надо. Сядь, Ники.

Я подошел к одному из кресел у его стола, сел, откинулся и вытянул ноги перед собой, скрестив их. Поза, не позволяющая вскочить внезапно, и показывающая, что агрессивных намерений у меня больше нет.

— Ты всегда непрактичен в мелочах, — сказал он. — Когда связываешь кого-нибудь, не затягивай веревку вокруг сапог. Толку не будет. И не оставляй связанного в комнате, где есть нож.

Я опустил глаза. Он был в носках.

— Бесспорно, я не должен был выходить из комнаты, но явился Матс, и надо было от него избавиться.

— Он замешан в этом? Ты втянул ведущего драматурга в измену? Как подло.

— Он понятия не имеет о том, что происходит. Матсехар никогда не сделает ничего во вред Людям.

Он положил нож, но рядом со своей рукой.

— Где Анна?

— Узнай сам.

Он включил ВС и вызвал службу безопасности. Они уложились в пару минут. Она находилась на борту челнока, а челнок находился на полпути к человечьему кораблю, где известно, что она в челноке. Хуже того: в челноке с Анной находится еще один землянин — Этьен Корбо.

— Курьер, — доложил аппарат. — Человеки заказали доставку его на их корабль с обычным рейсом челнока. Мы сообщили им о сегодняшнем спецрейсе.

Он сердито зашипел и хлопнул ладонью по столу возле ножа. Я посмотрел на свои ноги. А аппарат сказал:

— Я не понял вашего последнего распоряжения, первозащитник.

— Соедини меня с пилотом челнока.

Их соединили, и генерал попросил позвать Анну. Некоторое время царила тишина, нарушаемая только шорохом сингулярности, дробящей материю. Затем голос Анны:

— Первозащитник?

— Второй делегат с вами?

— Нет. Ему предложили остаться в пассажирском салоне.

— Вы с ним говорили? Он знает, что происходит?

Снова тишина и шорох сингулярности, выполняющей свою работу.

— Мэм, я распоряжусь, чтобы челнок вернулся сюда. Из любезности и в надежде, что мы все-таки заключим мир, не говорите ничего Этьену Корбо.