И будто подсыпала ей в чай порошки какие-то, чтобы извелась она. А та, как на грех, чай-то этот не пила, а все разливала. Один раз рукавом чашку задела — разлила. Другой раз хотела поставить на столик, да мимо столика ее и бух на пол… Увидела тут дочка твоя, на миру Аглаюшка, что Господь отводит от сестрицы преступную руку, и решила пойти в монастырь замаливать прегрешения свои…

— Отец праведный! — взмолился тут старый барин. — Уговори ты дочку мою Людмилочку, чтобы и она в монастырь шла и постриг приняла, потому все равно пропала она…

…Пошел монах в светелку-комнатку барышни и стал там с ней говорить. А старый барин у дверей стоит да слушает. Монах стал уговаривать Людмилочку, чтобы та в монастырь шла, а Людмилочка смеется монаху в лицо да этак, то язык монаху высунет, ту глазом подмигнет, а то глаза большие сделает, поднимет руки да к монаху… А пальцы у рук оттопырит, словно будто рога коровьи из пальцев сделает, да на монаха, чтобы, значит, забодать его рогами-пальцами… А монах не испугался, стал на колени и ну молиться Господу перед образами. Монах Богу молится, а Людмилочка подобрала платье, да вокруг монаха кругом-кругом, в пляс непристойный и пустилась… Монах Богу молится, а она к нему бочком-бочком, руками за волосья трогает, поцелуйчики ему рукой делает, а сама хохочет… Вбежал тут старый барин в светелку девичью да как крикнет:

— Людмилочка!.. Господь с тобой…

…А она как завизжит да еще больше и ну кружиться… Тут уж и сам старик упал на колени и тоже начал молиться. Барин и монах Богу молятся, земные поклоны кладут, а Людмилочка вокруг них непристойные плясы отплясывает, взвизгивает да хохочет, как ведьма настоящая…

А потом опять как взвизгнула да как ударится о пол и ну кататься по полу, и ну визжать да хохотать. А у рта у нее пена бу-у-у-рая, а глаза и совсем выскочить хотят…

… Уложили ее в кроватку и успокоили… Все подушку грызла и пеной изо рта брызгала… А тут и заснула да целые двое суток и проспала… И стал барин уговаривать монаха, чтобы тот остался и еще о спасении дочки помолился, потому все думали: уж коли она заснула, значит, за двое суток порча из нее выйтить должна… А тут монах старый и говорит барину:

— Вот что, — говорит монах, — приключилось: одну твою дочку Христос своей невестой сделал, а другую дочку ты человеку не хотел отдать в невесты. Человеку ее в невесты не отдал, к Христу в невесты она сама не захотела. Вот ее черт своей невестой и сделал. Теперь она — чертова невеста. И я тут ничем помочь не могу, и никто не поможет…

…Ну, все же прожил монах у барина в дому два дня и две ночи и все молился, не отчаивался спасти девушку… Монах Богу молится, а Людмилочка по большому залу ходит, все что-то говорит про себя, а потом вдруг как захохочет. А потом вдруг как пустится по залу волчком и ну плясать и платьице свое подбирать…

…А тут монах и говорит барину:

— Было у меня видение: ровно через тридцать три зари и тридцать три восхода солнышка умрет твоя дочка и уж совсем с чертом повенчается… А уж после этого тебе, барин, в этом дому не жить, потому нечистый со своей невестой в нем поселится…

…Ушел монах… Прошли-пробудились тридцать три зари. Тридцать три раза солнышко вставало, а перед тридцать четвертой зарей Людмилочка руки на себя наложила. Висела в зале огромадная люстра из темной бронзы, с голенькими купидончиками да разными птицами длинноносыми… Зацепила она за люстру веревочку, тоненькую, и удавилась… Чуть живого выволокли барина из залы, в постельку уложили, за сыном в Петербург нарочного послали… Схоронили Людмилочку честь-честью, по-барски: отпели, священники в белых ризах панихиды служили. В голубой гроб Людмилочку положили: потому — девушкой умерла. А на кладбище и крест поставили, все как следует… А тут случилось так: с самых похорон дочери старый барин с постели не встал, все лежал с закрытыми глазами да шептал что-то… А сын Митрий Аркадиьич из столицы приехал, он и сына не признал, а дня через два и умер…

…Схоронил молодой барин старого, запер дом, оставил дворовых людей богатство караулить, а сам уехал… Тут и началась в Голубинском доме бесовщина. Как ночь наступит, так и запоет-завоет на хорах зала машина. И на клавикордах кто-то бренчит, играет. И слышат люди дворовые, будто кто-то всю ночь пляшет в зале да хохочет под дьявольскую музыку… А тут люди дворовые и ночи спать стали бояться в дому дьявольском, а тут уж и днем их в дом не загонишь… А была зима, и печей не топили. Пошла по стенам сырость, мыши развелись, грибы на дорогих штофных обоях выросли… Пишут люди дворовые барину в Петербург: так и так, мол, жить нельзя в дому, бесы поселились. А барин грозный приказ: сторожить мое добро, печи топить каждый день, убирать комнаты, будто я в них живу… А не будете этого приказа исполнять — всех запорю!..

…По весне приехал молодой барин в дом отца и жену с собою молодую привез. Приехал в дом с голубиной окраской и всю дворню на конюшне перепорол, только одного Пахома и помиловал, потому лошади и экипажи разные у него были в порядке, и сбруя вся в сохранности и в исправности. А тех всех перепорол, а главного дворецкого послал к себе в имение, в деревню, и сделал его младшим конюхом…

…Поселился молодой барин в голубом дому и все лето прожил ничего, а потом и на зиму в городе остался. А перед Рождеством у его жены и дочка родилась… И что бы вы думали, други мои, в ту же ночь… Дочка вечером родилась, а в полночь по всему дому такой гул и гуд пошел, что хоть святых выноси… В большом зале на хорах машина заиграла, в клавикорды забренчали и пляс такой поднялся… Пляс, хохот да взвизги… Барин было с револьвером к двери. Торк в одну дверь — на запоре. Торк в другую — и другая не отпирается. А в зале все пляс, хохот да крики. На другую ночь — то же и на третью — визг, хохот да музыка в большом зале..

…В постели молодая барыня лежала от родильной болести, а и ее пришлось из дому на носилках вынести… И уехал барин в чужой дом… А весна пришла и всю мебель и вещи разные к себе в имение вывез. А там и конюшни и каретники сломали и тоже увезли. И остался жить в старой хибарке старик Пахом, что Прахом назывался… А в Голубинском доме чертова невеста поселилась.

От Оптиной пустыни, расположенной под Козельском и основанной покаявшимся разбойником Оптой, по направлению к Лихвину на много верст тянется старый и дремучий лес.

И немало чудесного творилось в старину в его дебрях. Без слов рассказывает лес-старик чудные сказки о тех далеких временах, когда сам он сам был еще молод и когда на русской земле совершались дела, ныне неведомые и незнаемые.

Не знаю, заповедный ли голос тайны, воплощенный старым бором, подсказал людям легенду о Чертовом городище и судьбе разбойничьей дочери-красавицы Любаши, или на самом деле все это было, — не знаю. Только крестьянские ребятишки, — этот любопытнейший в мире народ, — выгоняя иногда лошадей «в ночное» далеко от своей, затерявшейся среди леса деревеньки к «страшному месту», в полночный час улавливают чутким ухом своим нечто такое, отчего потом до рассвета трясутся, как осиновые листья, плотным кольцом охватывая сторожевой костер, боясь даже переглянуться между собой, и всем существом своих маленьких, хрупких и хилых телец ощущая ужас замогильного голоса, щемящего душу невыразимой, нечеловеческой тоской…

«Страшное место» это находится на полпути между Оптиной пустынью и Лихвином, в стороне от проезжей дороги. Это высокий, одиноко стоящий среди леса холм, у подножия которого, на дне оврага, журчит хрустально-чистый, как слезы матери, ручей.

На вершине холма высится диковинный, полуразрушенный замок, медленно всасываемый землею в свои темные недра. Нижний этаж наполовину уже скрылся, а верхний представляет собою одни стены — неровные, полуразвалившиеся и на диво сложенные из громадных кусков нецементированного камня.