Лыком привязал их себе Яшка, взмахнул и очутился на дубу. На дубу два ворона сидят, их-то и нужно ему, — взял одного, другого, попробовал слезть, а руки заняты, ухватиться не чем. Пробовал в зубы одного брать, да птица большая, глаза заслоняет… Бился, бился, ничего у него не выходит, скоро срок, а надо еще и до озера добежать.

Бесячья порода хитрая, изворотливая, и придумал-таки Яшка, как ему из беды выкрутиться.

Одного ворона он пустил, и уж в поле поймал чернокрылую птицу-грача, — все равно, мол, Водяной не заметит, и понес к Водяному.

Обрадовался Водяной, — двух воронов принес ему Яшка! Зеленые зубы оскалил, целоваться лезет и сует в копыто янтарю кусочек: уж очень доволен.

Подслеповат был старый Водяной и неприметно ему, что надул болотяник.

Посадил Водяной чудесных птиц в клетку и понес к Лесовику в лес.

Жил Лесовик богато в хоромах, — из пней вывороченных срублены хоромы. Подходит Водяной, а страх его дрожью так и прохватывает.

Глядит, а навстречу сам Лесовик, и такой смирный!

— На, достал тебе Соль Земли, отдавай дочку! — а сам смотрит на Лесовика, не узнает: стоит Лесовик и глаза в корни опустил, не ругается.

Подоспела тут дочка-русалка:

— Батюшка Водяной, не сердись, не пыхти. Хорош был со мной Лесовик, хочу у него жить.

У Водяного и клетка из рук и рот до ушей, сказать ничего не может. Давно хотелось ему в мире с Лесовиком жить, и заплакал рахманый: любил поплакать Водяной, и потекли слезы ручьями говорливыми и до сей поры текут под корнями древесными радостные лесные ручьи.

Большая в лесу была радость, — закружились веселые листья, заговорила осина и сама береза в тот радостный день подняла плакучие ветви.

На радостях чуть было про птиц не забыли, да вспомнила дочка-невеста:

— Сегодня всем радость! — и выпустила на волю ворона и ту черную птицу-грача.

И тогда великое чудо приключилось: земля побелела, — побелела земля и перестала родить, как прежде. Приняли цветы, упали вековые деревья и не стало вечного дня, пришла темная ночь.

И никто не знал, откуда беда такая, один знал плут Яшка.

Соль-то Земли в двух воронах таилась, и как одного не стало, умерла земля наполовину.

И летает одинокий ворон, ищет брата и не находит, земля, где на дубу живет брат, шагами не мерена, верстами не измерена, а знает про нее один плут Яшка.

И до сей поры летает печальный ворон, и его печаль темная заслоняет солнце и тогда сходит на землю черная ночь. А когда-нибудь найдет брат родимого брата, и снова загорится яркое солнце, сгинет ночь, и засияет вечный веселый день.

А когда это будет, кто знает, кто скажет? Мне-то не сказать, а вот про то, как Лесовик на Водяного дочке женился, могу.

Долго тогда веселилось Лесное и Водяное, и такое было веселье, и такая была радость, что горе земли всей нипочем показалось, и живут теперь Водяной с Лесовиком в превеликой дружбе и даже один без другого жить не может: где вода, там и лес, а где лес повырубят, там и вода усыхает.

Кто золото и богатство, а я собирал сучки всякие рогатые диковинные, камушки необыкновенные, грибы, что на березовых пнях растут, всякую раструсицу, которую сапогами топчут. А, бывало, этакая заковырка попадется, ну, никакому художнику не изобразить, — самая настоящая чертячья морда, точь-в-точь, как гоголевскому деду над кладом казалась.

Лежали у меня в берестяном кузовке янтарный Мальчик-Пальчик, — в вишневом саду его подобрал, из вишневого клею сам собою склеился, — была горелая кочерга ягиная, та самая, которой Баба-Яга в печке жар загребает, чтобы ловчей лопатой действовать, был Ааронов жезл, чудесно расцветший, и самое удивительное посреди всех богатств моих, — диковинный лесовой Засупоня, сам что еловая шишка, а глаза, как бисеренки.

А подарил мне Засупоню Петушок — Петушок его из еловой шишки и смастерил.

Квакушка-лягушка на бережку греется, о червяках думает. А зовут лягушку Петровной.

Вечер на землю — Петровна в гости.

— Ква! Ква! Ква! Завтра дождь будет! Ква-ква!

— Вы бы потише, Пелагея Петровна, — вежливо просит гусь, — мои гусенятки спят.

— Ква! Ква! Ква!

— Ф-фу, ты, горластая! — шипит гусь, — и нет на тебя угомону!

У Сивого Зайца в лесу именины: зайчиха его Заяда Попаловна именинница. Решил Сивый перед гостями хвастнуть — стол у него полон:

Едят гости, похваливают, ведут разговоры.

— Я, — сопит Михайло, — только у меня вид такой, а я зверь добрый, я своей жизнью доволен, мне только от блох беспокойство.

— Ха! — хи! — хикнула Патрикевна, — от того, что не моетесь, Михайло Михайлыч.

— Некогда, — сопит Медведь, — когда мне мыться! Смеются над Михайлой гости.

— Гу-ук! — на весь стол икнул за бараньей костью Серый Волк.

Живет Засупоня не в лесу, не в поле, на моховой кочке, а кочка посередь болота.

Ночью курлыкает, — слышали? — жа-лоб-но.

Похож Засупоня на еловую шишку, о трех главах, глаза, что бисеринки.

Прилетел весной Журавель от теплой реки, и прямо на Засупонину кочку.

— Пошел вон, я тут гнездиться стану.

И согнал Засупоню.

Пал Засупоня духом, уж не курлычет.

— Я ему отплачу!

А чем отплачивать: рук нет, ног нет — еловая шишка.

— Я ему яйца перепорчу, я ему…

Сказано — сделано: улетит Журавель, а Засупоня к яйцам, над стукает, и пропало яйцо!

Понял Журавель:

— Нечисто место.

Взял Журавель в клюв, что было, перенес на новое место.

— Пропадай ты пропадом, несчастное место!

А Засупоне того и надо: у Засупони кочка.

И закурлыкал еловый по-вешнему, — слышите?

У Лешего в гостях Медведь сидит. Смерть надоел, а не выгонишь — ведьмедь.

Ну и придумал Леший уловку.

— Не угодно ль вам заячьей капустки попробовать, Ми-хайло Михайлович?

Известно, Медведь о капусте слышать не может, а тут смолчал.

— Ну что ж, — говорит, — съем, пожалуй.

И пришлось Лешему на стол заячье кушанье ставить, а Медведь сидит и сидит.

«Вот, — думает Пеший, — леший какой! Как бы мне его выкурить?»

И начинает этак — сам на дверь смотрит:

— Подумайте, Михайло Михайлович, как народ необразован. Сегодня утром пришли ко мне из Лядищ две девочки: «Дяденька, — спрашивают, — нет ли у тебя медвежьего сальца, у матери голова болит».

— Ну, — Медведь понял, — мне, кажется, пора: засиделся.